Всё не так

Сейчас сказать или попозже, когда Миша придет? Или, может, вообще не говорить, пока промолчать? Володенька прав, надо сделать так, как он говорит, но почему-то мне боязно… Вот ведь дожила до старости, никогда не боялась детей, всю жизнь ими командовала, а теперь вдруг робость одолевает. Ничего плохого сказать не собираюсь, а все равно почему-то побаиваюсь. Страшно жить в зависимости, все время думаешь, как бы угодить. Мишку не боюсь, он мне поперек слова не вымолвит, Валюшка тоже послушается, Леночка вообще не в счет, она здесь на птичьих правах, ее все это не касается, а вот Лариса… Ох, не люблю я ее, да что там не люблю – терпеть не могу. И вроде бы она Мишеньке хорошая жена, верная, ни в чем таком не замечена, и внуков мне чудесных родила, что Тарасика, что Даночку, но не лежит у меня к ней душа. Вот как с самого начала не лежала – так и не лежит. И, видно, не зря. Жена она, конечно, хорошая, о Мишеньке заботится, он у нее ухоженный, чистенький, сытый, а вот мать она плохая. Тарасика за границу отправила учиться, от себя оторвала и даже, кажется, не скучает по нему. Разве ж это мыслимое дело – семнадцатилетнего мальчика в Англию посылать, да одного, без присмотра, без родительской заботы, ласки, внимания! Чему он там научится? Самостоятельности? Знаю я эту так называемую самостоятельность, заканчивается все тем, что родителей потом в грош не ставят, не слушаются, на все собственное мнение имеют, никаких авторитетов не признают. Дети становятся неуправляемыми, когда родители слишком рано перестают их контролировать, вот это я знаю точно, недаром столько лет проработала в системе народного образования. Даночку Лариска запустила, это ее вина, что девочка превратилась бог знает во что, Володенька давно уже говорил Ларисе и Мишеньке, что надо обратить на дочь внимание, что с ней не все в порядке, а они только отмахивались: дескать, учится на одни пятерки, учителя не нахвалятся, чего еще надо? А Дана все ела и ела, все кушала и кушала, и мы как-то все проморгали, ведь каждый день ее видим, вроде и не заметно было, что она поправляется, как на дрожжах. И в школе у нее все было хорошо, учителя любили, с одноклассниками дружила, они-то тоже ее каждый день видели, и в глаза особенно ничего не бросалось. А потом Лариске взбрело в голову перевести Даночку в гимназию, в какую-то модную, в которой дети из богатых семей учатся. Вот тогда все и началось… Три дня девочка походила в эту гимназию, будь она трижды неладна, наслушалась про себя всякого, насмешек и издевательств нахлебалась – и всё. Отказалась не то что в школу ходить – вообще из дому теперь не выходит. Никогда не могла понять, для чего все эти новомодные гимназии и колледжи придумали? Как раньше было хорошо: десятилетка для всех, все одинаковые, учатся по единой, утвержденной Министерством среднего и специального образования программе, и учебники у всех одинаковые, и система контроля единая. А теперь что? Непонятно, где учат, чему учат, кого учат и в каком объеме… Безобразие!

Спасибо Володеньке, он хоть как-то на Мишу с Ларисой повлиял, чтобы Даночкой начали заниматься. Тренера вон наняли, может, толк будет. А то заладили: хорошо, что девочка дома сидит, так безопасней, так спокойней, нечего ей по дискотекам шляться, сначала дискотеки, потом мальчики, потом ночные клубы, потом наркотики – дорожка проторенная, чуть отвлечешься, дашь слабину – и конец. А мое такое мнение как работника наробраза, что ребенок должен расти в коллективе и обязательно посещать учебное заведение, его знания и поведение должны контролироваться не только педагогами, но и сверстниками, только тогда из него вырастет настоящий человек. Но разве меня слушают? Нет, я не права, Мишенька и Володя ко мне, безусловно, прислушиваются, но делают по-своему. Нет, опять я не права, Володенька делает, как я говорю, а вот Миша совсем под Ларискино влияние попал, в рот ей заглядывает и поперек нее ничего не сделает. Так-то он добрый мальчик, послушный, меня всегда уважал и любил, а Лариска его совсем испортила. То ли дело Володюшкина жена, Муза, вот уж невестка так невестка – любой свекрови на радость. И ласковая, и спокойная, и меня уважает, и мужа своего любит, и мнение свое никому не навязывает, во всем за Володей следует. Жаль только, что бездетная, слабенькая она, болезненная, в чем только душа держится – непонятно, ну это уж как бог пошлет, он сам знает, кому сколько деток давать. У меня и без того трое внуков, Мишенькиных двое да Валюшкина Юлечка, мне достаточно. Если Володя с Музой без детей живут счастливо – так тому и быть. Хотя мне, конечно, не понять, как это можно быть счастливыми без детей, у нас с Олегом Семеновичем было четверо, я бы и больше родила, если бы не Ванечка. После Ванечки страшно стало. Теперь вот трое остались – старший Миша, средняя Валюшка и младший Володенька.

Ванечка… Так сказать сейчас или подождать другого момента? Нет, подожду, пока Миша придет. Его это тоже касается.

А мальчик этот, Павел, не очень-то воспитанный. Кто его нашел? Миша? Или Лариска выискала? Бог знает где, в какой-то подворотне, наверное. Как это можно – в первый раз прийти в дом не в костюме, без галстука? Что за манера являться в джинсах туда, где тебя еще не знают? И не представился толком, Лариска только и сказала, что Павлом зовут, ни фамилии не назвала, ни биографию его не рассказала. Ну, о ее хорошем, с позволенья сказать, воспитании всем и так известно, а мальчик-то что же? Кто его родители? Какое образование получил? Где и кем работал? Надо было бы ему вот сейчас взять да и рассказать нам всем, чтобы все знали, что за человек в дом вхож, а то, может, он вор, или бандит, или, что совсем страшно, растлитель малолетних. Что о нем известно? Ничего. А он, вместо того чтобы нам себя преподнести, сидит и шепчется с Артемом. Не дело это, дурной тон. Надо будет Мише сказать… Хотя нет, я, наверное, лучше Володеньке пожалуюсь, он на Мишу может повлиять. Надо же, как жизнь интересно поворачивается, Володенька у меня младший из оставшихся в живых детей, а поставил себя как старший, он ведь и в самом деле самый умный и самый добрый из всех троих. Кто бы мог подумать, что он таким станет? В детстве он… Ах, да что вспоминать! Когда он был маленьким, мы с Олегом Семеновичем, царствие ему небесное, были уверены, что толку из него не будет, не станет он настоящим человеком и вся его судьба пойдет наперекосяк. Нам казалось, что он черствый, бездушный, холодный. Уже одно то, как он себя повел в день смерти Ванечки… Даже вспоминать больно. Мы тогда подумали, что он вообще не человек. Да и потом тоже… Ан нет, выправился и по человеческим качествам всех обогнал, всех опередил, и Мишеньку, и Валюшку. И жену себе выбрал хорошую, не то что Миша. Про Валюшку я вообще молчу, у нее семейная жизнь совсем не задалась.

Все, решено, как только Миша сядет за стол – так и скажу. А сейчас всех предупрежу.

– Минуточку внимания! Когда придет мой сын, у меня будет для вас сообщение.

Отражение 3

Артем

Ну, Юлька, ну артистка! Уже вцепилась в новенького, в Пашу. Дурочка, мается от скуки и выискивает, на чем бы интригу слепить. Сидит с постной рожицей, ковыряется в тарелке с бледными овощами, дескать, она такая томная и интересная, питается одним воздухом и капелькой росы, хочет на Павла впечатление произвести. Я-то знаю, какой у нее аппетит! Руденковский, наследственный, в этой семейке обожают плотно и вкусно покушать. Юльке просто повезло, что у нее такой обмен, сколько ни ест – остается стройненькой и изящной, а так-то она наворачивает будьте-нате! Дане, бедолаге, не повезло, но это не ее вина, а Юлькина стройность – не ее заслуга. Так природа распорядилась. Дана вообще в этой семейке самая нормальная, у нее мозги на месте стоят, а у всех остальных они на сто восемьдесят градусов повернутые. Елена дрожит постоянно, как заячий хвост, и всем старается угодить, прямо до маразма доходит, Валентина попивает втихую и думает, что никто этого не замечает, Лариса Анатольевна строит из себя гранд-олигархиню и бесится оттого, что ее муж не обеспечивает ей тот образ жизни, какой она должна, по ее представлениям, вести. Михаил Олегович, конечно, мужик нормальный, ничего из себя не строит, денег до фига, а живет так, как будто у него малый бизнес, даже благотворительностью какой-то занимается, но это и настораживает. Когда у человека сто рублей, а он живет так, словно у него всего десятка, это вызывает, согласитесь, некоторые вопросы. Одним словом, с ним не все понятно. И братец его, Владимир Олегович, не простой типчик. С одной стороны, вроде все понятно с ним, ученый, социальная психология и все такое, и жена у него ученая крыска, тихая и безропотная, на первый взгляд – никаких подводных камней, а что-то в нем есть странное. Все в нем слишком: слишком добрый, слишком умный, слишком тонкий. Подозрений не вызывает – люди бывают всякие, в том числе и такие, но раздражает до невозможности. И жена у него странноватая, редко-редко сюда приходит, ну, может, раз в два-три месяца заглянет, да и то ненадолго, а ведь сам Владимир Олегович здесь каждый божий день бывает, даром, что ли, живет в соседнем доме. На первый взгляд может показаться, что Владимир Олегович любит мать, сестру и брата и каждый день навещает их, а у его жены Музы Станиславовны отношения с родней не сложились, не привечают ее здесь, вот она и старается лишний раз не мелькать. Что ж, бывает. Но ведь это совершенно точно не так. Старуха Анна Алексеевна Музу обожает, сколько я с Даной работаю – уже второй год пошел, – а слышу от старухи в адрес невестки только похвалы, причем абсолютно искренние. И Ларису Анатольевну Муза вроде бы устраивает: во всяком случае, худого слова о ней я здесь вообще ни от кого не слыхал. Да и на мой вкус, она тетка хорошая, доброжелательная, никакого ехидства в ней нет, никакого второго дна, хотя я, конечно, знаю ее совсем мало. Но все равно непонятно, почему она так редко сюда заходит. И еще одна странность: Владимир Олегович – мужик классный, стильный, я совершенно объективно оцениваю. Женщины должны его любить со страшной силой. А он выбрал Музу Станиславовну – ни рыбу ни мясо – и живет с ней уже много лет, причем не ради детей, как у многих случается. Тоже непонятно. Короче, не семья, а сплошные непонятки.

А Юлька – вообще особая статья. Зарится на дядюшкины капиталы, причем так явно, что только слепой не увидит. Но в этом доме, похоже, все слепые и есть, потому что, кроме меня, никто так не считает и Юлькины демонстративные проявления любви к дяде принимают за чистую монету. Ох, как ей хочется красивой жизни! И как она бесится оттого, что все это пролетает мимо кассы! Дядя Миша и тетя Лариса держат ее в строгости, карманных денег не дают, считают, что она уже взрослая и должна жить на собственном обеспечении, достаточно и того, что они дали ей с матерью бесплатную крышу над головой и кормят, а все остальное – будьте любезны самостоятельно. Уж как Юлька к дядюшке с тетушкой подлизывается, уж как ластится, все пытается им ближе родной стать, надеется, что они расщедрятся. Белыми нитками шито, но никто почему-то не понимает. Впрочем, не зря говорят, что со стороны виднее, а изнутри никогда ничего не разглядишь. А поскольку лишней копейки у нашей Юленьки нет, то по клубам и прочим интересным местам не больно-то походишь, вот она и скучает, а от скуки затевает всякие интрижки на дому, чтобы потом взрастить искусственные переживания и их со вкусом переживать. (Переживать переживания… Ай да я, а еще домашний репетитор. Жаль, моя школьная учительница литературы меня сейчас не слышит, вот она-то порадовалась бы за мой чудесный и богатый русский язык!) Короче, что Юленька наша – та еще штучка, я понял в первую же неделю своей работы у Руденко и страшно забоялся, что она учинит какую-нибудь каверзу и меня с треском выгонят отсюда, а работу терять мне совсем не с руки, платят щедро, где я еще столько заработаю? И решил я, что надо бы девочку приручить, чтобы она меня в свои интриги не впутывала. Дело это несложное, надо только собраться на два-три разочка, отработать с душой, с полной отдачей, а потом можно уже не напрягаться, просто постоянно делать вид, что жутко заинтересован, и давать понять, что ты бы с удовольствием и в любой момент, но обстановка не позволяет. Короче, принцип проверенный, он меня никогда не подводил. И сейчас не подвел. Уже почти год мне удается поддерживать в Юле уверенность, что я влюблен до потери пульса, и она вполне довольна, записав меня в список побед и повысив собственную самооценку. По крайней мере, за год я от нее не получил ни одной каверзы, что, собственно, и требовалось. Теперь она возьмется за Пашу, это сто пудов, она такую возможность поиграть не упустит ни за что, совсем от безделья измаялась, бедняжка, учится в каком-то платном вузе (на бюджетное отделение поступить у нее мозгов не хватило, но на образование добрый дядя Миша денег, само собой, дал), к учебе ни малейшего интереса не испытывает, занимается совсем мало, вот и натирает мозоли на мозгах в поисках внутриквартирных развлечений. А куда уж лучше развлечение, чем стравить в муках ревности старого любовника с новым? Заодно и понаблюдать, как будет страдать Дана, у которой есть такая забавная черта характера: она не любит, когда берут ее вещи, причем этот механизм распространяется и на ситуации, когда кто-то завладевает вниманием ее преподавателя. Поскольку я общаюсь с Даной ежедневно и давно, мне тут все понятно. Девочка искусственно вырвана из нормальной жизни, и она вынуждена строить свой собственный мир, но этот мир в силу объективных обстоятельств оказался очень узким, очень бедным, маленьким, и каждая его деталь, каждый элемент становится на вес золота, и расстаться с ним равносильно потере половины царства. Когда у тебя тридцать одноклассников, утрату внимания приятеля можно легко пережить, потому что вокруг есть множество других людей, есть другие возможности выстроить другие отношения. Когда у тебя нет никого, кроме членов семьи и одного учителя, то ты, совершенно естественно, хочешь, чтобы учитель этот занимался только тобой и на других людей не отвлекался. Я-то, дурак, понял это намного позже, а когда приручал Юльку – ничего этого не знал, потому и не мог предполагать, как Дана расстроится, когда просечет, что у нас с ее сестрой произошло. Теперь-то я уже такую глупость не сделаю, во-первых, мне Дану жалко, я к ней искренне привязался, она мне вроде младшей сестры стала, а во-вторых, я за свою работу держусь, и мне совсем не хочется, чтобы Богдана на меня пожаловалась и меня уволили. Нетушки, фигушки вам, не на того нарвались, мадемуазель Юлия. И Павла надо обязательно предупредить, чтобы он глупостей не наделал. Может, ему эта новая работа и не дорога, а мне нервную систему Даны жалко.

Я методично складываю в желудок деликатесные закуски и тихим шепотом ввожу новенького в курс дела, рассказываю, как здесь организовано домашнее обучение Даны. Павел слушает внимательно, с неподдельным интересом, даже вопросы задает, и мне начинает казаться, что в его лице я найду и понимание, и поддержку, и дружбу, что совсем не лишнее, когда весь рабочий день проводишь среди странных людей, которых не понимаешь.

– Значит, ты занимаешься с Даной с девяти до двух, – уточняет Павел, – а потом? Обедаешь и уходишь домой?

– Ну да, разбежался, – фыркаю я. – Ухожу в свою комнату и жду, когда придет время проверять домашнее задание. Мне тут конурку выделили. Тебе тоже выделят.

– А что, на следующий день нельзя проверить? – удивляется он. – В школе же сначала учителя домашнее задание спрашивают, потом новый материал дают. У вас что, не так?

– У нас не так. Если половину урока тратить на проверку домашнего задания, то времени на новый материал остается недостаточно. Сейчас объем знаний требуется гораздо больший, чем раньше, чтобы можно было успешно учиться в институте и осваивать профессию. Папа и мама Руденко хотят, чтобы Дана получила очень хорошую подготовку, понимаешь? Не какую-нибудь, а действительно очень хорошую. У нее отличные мозги, она усидчивая, с прекрасной памятью, так что гуманитарные науки осваивает самостоятельно, а вот все остальное – на мне. Физика, химия, математика, биология, и все в расширенном объеме, практически в институтском, плюс компьютерная грамотность, программирование и все такое. Ты пойми, у нас очень не любят, когда дети учатся дома и сдают предметы экстерном, поэтому к ним придираются со страшной силой. Одно дело, когда ребенок инвалид, прикован к коляске или к постели – тогда, конечно, все благородно идут навстречу и закрывают глаза на явные пробелы в знаниях, а когда, как им кажется, ребенок не посещает школу из блажи, только держись. Я же не могу допустить, чтобы моя ученица не сдала годовой зачет, поэтому даю ей намного больше, чем требуется по программе. Вот мы и занимаемся в два приема: утром новый материал, вечером повтор и гуманитарные предметы. Дана читает, я сижу рядом и контролирую, отвечаю на вопросы, если что-то непонятно, потом проверяю, как она запомнила и усвоила. Так что мы с тобой будем работать в две смены: с семи до девяти утра – твоя смена, потом с девяти до двух – моя, потом обед, с трех до семи опять моя очередь, а уж с семи до девяти вечера твоя. Усек?

– Усек, – кивает Павел. – А в котором часу Дана ложится спать?

– Вот уж не знаю, – я пожимаю плечами. – Иногда после наших занятий она смотрит телевизор и читает, иногда ходит к дяде с тетей, они в соседнем доме живут. Она выходит из дома, только чтобы к ним сходить, да и то ждет, когда стемнеет, потому что стесняется, боится, что на улице какая-нибудь сволочь дразнить начнет. Вообще-то я не знаю, как теперь будет. Пока тебя не было, Дана после обеда отдыхала, читала, телик смотрела до пяти, а с пяти до девяти я с ней занимался. Теперь все сдвинулось, так что трудно сказать…

– Слушай, а как получилось, что девчонку так разнесло? – интересуется спортсмен. – Тебе не рассказывали? Это же явно не за один месяц случилось, куда ж они все смотрели?

Я делюсь тем, что знаю. Насчет старой школы, новой гимназии и все такое. Павел слушает, кивает, постукивает пальцами по столу. Краем глаза я замечаю, что старуха слышит этот стук и неодобрительно поглядывает в нашу сторону. Она – поборница хороших манер, правда, насколько я успел понять, представление о хороших манерах у нее основано на представлении о правильном поведении школьников в присутствии учителей. Сидеть ровно, спина прямая, руки сложены на парте перед собой, не вертеться, не шептаться, не отвлекаться от процесса, будь то усвоение знаний или поедание обеда, быть вежливым, вставать, когда к тебе обращаются старшие, и так далее.

– Дана – хорошая девочка, добрая, умненькая, – заканчиваю я повествование и прошу: – Ты уж постарайся сделать так, чтобы ей полегче жилось.

– Я постараюсь.

– Опыт-то у тебя есть?

– Нет, – признается Павел, и я мысленно аплодирую его честности. – Насчет спортивной подготовки я бы справился, это без вопросов, а что с таким весом делать – ума не приложу. Она же никаких нагрузок не выдержит, сердце просто не потянет, а без нагрузок вес не уйдет. Кстати, Артем, а кто тут главный по кухне?

– Лариса Анатольевна. Ну и Нина, конечно, домработница. То есть Нина покупает продукты и готовит, а что именно покупать и готовить и как именно готовить – решает Лариса. Ты на всякий случай имей в виду, что здесь подают все сытненькое и жирненькое, так что если у тебя проблемы с печенью или с желудком…

– Да нет, у меня все в порядке.

– Я только предупредил.

– Спасибо. Как ты думаешь, удобно поговорить с Ларисой Анатольевной насчет того, чтобы для Даны готовили отдельно? Проблему надо решать комплексно. С такой едой, как сейчас на столе, она никогда не похудеет, хоть я в лепешку расшибусь.

– Я думаю – удобно. Она же мать, в конце концов, и они с мужем пригласили тебя как раз для того, чтобы ты решал проблему. Ты же не для себя просишь, а для дела.

Я вижу, что Павел собирается задать очередной вопрос, но это ему не удается, потому что слышится властный голос старухи Анны Алексеевны:

– Минуточку внимания! У меня для вас сообщение…

Отражение 4

Михаил

К началу обеда я не успеваю, но меня это не особо трогает. Ненавижу эти семейные застолья, эти общие сборища. И дом свой ненавижу в том виде, в каком он существует. Мне всегда хотелось жить своей семьей, с Ларкой и детьми, и чтобы больше никого, а получилось так, что и Валентина с дочерью оказались у меня, и мать, и Лена с сыном. Не дом, а проходной двор, ей-крест. И у каждого свое мнение, свои желания, и все чего-то хотят, и всем что-то нужно. Надоели! Не понимаю, как я дал себя втянуть во все это… Спасибо, хоть Володька живет отдельно, но мать спит и видит, чтобы и он к нам переехал. Ее можно понять, она на пенсии, сидит дома, ей скучно, и чем больше народу в квартире, тем ей веселее, всегда кто-нибудь да есть, с кем можно словом перекинуться, и потом, когда все друг у друга на глазах – всегда есть что пообсуждать и кому косточки перемыть. Но мне-то на кой хрен вся эта бодяга?

Сегодня должен прийти новый тренер для Даны, я велел ему прибыть к двум часам, интересно, он вовремя пришел или опоздал? Если опоздал в первый же раз – сделаю внушение, после второго раза выгоню и буду искать другого. Неподчинения, разболтанности и недисциплинированности не потерплю. Ларке этот парень должен понравиться, я знаю, какие мужики ей по вкусу, и он как раз такой, но все равно выгоню, если что не по мне окажется, на Ларку не посмотрю. Плевать мне, что ей там нравится или не нравится. Блин, сегодня же суббота, откуда на Садовом такая пробка? Впрочем, это и к лучшему, пусть они закончат обедать и разойдутся, я потом один поем, так даже спокойнее. Пока в пробке стоим, перезвоню еще раз Давиду, он занимается поставкой оборудования для фитнес-клубов, я его еще вчера предупредил, что сегодня буду делать большую закупку, но надо на всякий случай проконтролировать, на месте ли он. Нечего в долгий ящик откладывать, Павел уже должен был все посмотреть, прикинуть и составить список, что надо купить для занятий с Даной, так что можно будет сразу же посылать к Давиду человека с машиной. Вечером все установят, и завтра Дана уже сможет заниматься. А чего тянуть? Раз решение принято – надо сразу и выполнять. Да, и мебельщику надо перезвонить, нужно же комнату для тренера обставлять. Если этот тренер Данке не понравится… Да и черт с ним, я решил, что ей надо заниматься, – значит, будет заниматься, не хватало мне еще зависать над тем, что нравится или не нравится моей дочери. Так я далеко не уеду. Хотя, положа руку на сердце, должен признаться, что мне спокойнее, когда Дана постоянно дома. Сейчас жизнь такая… Одним словом, опасная для подростков, того и гляди, втянется в плохую компанию, потом бед не оберешься. Но Володька, ни дна ему ни покрышки, всю голову продолбал мне и Ларке насчет того, что мы лишаем ребенка возможности нормальной социальной адаптации… короче, какую-то такую муть гнал, он же, блин, социальный психолог, словами ловко жонглирует, а мать, дура старая, уши развесит и всему верит. Нет, Володька, конечно, правильные вещи говорит, если объективно, и ужас весь в том, что возразить ему нечего, нет аргументов, до такой степени он правильный. А я неправильный, и не надо мне этой его правильности, но ведь как заявить вслух, что я несогласен? Получается, я дочери своей счастья не желаю. В общем, нет у меня против Володьки оружия, а мать всегда ему подпевает. Хоть она и дура, но я ее люблю и расстраивать не хочу, поэтому потакаю ее прихотям. Ничего бы этого не было, если б мы жили отдельно, пусть бы каждый в своей норке отсиживался и свою пайку сена жевал, так нет же, «семья должна быть вместе, плечо к плечу, надо быть родственным, надо помогать друг другу». Да кто ж спорит? Конечно, надо. Но и для себя жить надо. И своей собственной семьей жить надо, а не огромным кагалом. Но не хотеть жить с близкими родственниками – стыдно, и приличных аргументов, почему ты не хочешь жить вместе с родной сестрой или престарелой матерью, найти невозможно. Как было хорошо, когда мы все жили по отдельности! Я с Ларкой и детьми – сам по себе, мать – в хорошей квартире, у нее там после смерти отца даже роман какой-то сделался с дедком из ее же подъезда. Валя жила с мужем и дочкой. Володька – со своей молью Музой. И всем было отлично! Я собрался было дом строить за городом, уже участок присмотрел, переговоры о покупке начал, так тут Володька вылез со своей инициативой, чтобы мать жила с нами. Она, дескать, стареет, ей трудно одной и все такое. И потом, она так любит внуков, хочет почаще их видеть, а чем старше становится, тем труднее ей через весь город к нам приезжать. Что возразишь? Ничего. И вопросов нет, я готов был с удовольствием взять ее в загородный дом, так Володьке и сказал, погоди, мол, годик, я построюсь и мать к себе заберу. Он аж взвился! Как, говорит, построишься?! Куда ты мать забирать собрался? За город? В тьмутаракань? Что она там делать будет? Дом твой сторожить? У нее в Москве подруги, у нее дедок этот из подъезда, у нее два кладбища, на одном отец похоронен, на другом Ванечка, она туда регулярно ездит. Она в театр любит ходить, на концерты, и как ты себе представляешь: пожилая женщина целый день одна за городом, ни соседей, ни друзей, никого. А в отпуск если уехать? Как ее одну-то оставлять в глуши? Я и не нашел, что ответить. А он уже давай скорей мать накручивать, что нельзя ей за город вместе со мной переезжать, она там вообще концы отдаст. Ну, мать и подпевает, мол, сынок, ты моей смерти хочешь, я всю жизнь в Москве прожила, а ты собираешься меня от этой привычной жизни оторвать и в доме запереть. В общем, пришлось покупать целый этаж, делать ремонт и жить в городе. Ларка прямо бешеная ходила целый год, уж так ей хотелось, как настоящей жене крупного бизнесмена, иметь собственный дом за городом. До сих пор простить не может, что мы ради матери в Москве остались.

Потом с Леной… Тоже Володька выступать начал, а возразить нечего. Потом Валентина от мужа ушла, делить ничего с ним не стала, не бросишь же родную сестру с племянницей на улице. Вот и набралось народу на целый колхоз. И вроде все правильно, по-семейному, по-родственному, а душа не лежит. Не хочу. Ненавижу.

Какой козел придумал это правило, что люди должны любить своих родственников и стремиться быть с ними рядом? Вот этого козла ненавижу в первую очередь. Люди должны любить самих себя и тех, кого любят, а не тех, кого должны. И еще того козла ненавижу, который придумал, что любить – означает стремиться постоянно быть рядом и общаться. Или это был один и тот же козлина? Да, я люблю свою мать и сестру Валентину тоже люблю, но я не хочу с ними жить!!! Не хочу!!! И общаться с ними не хочу!!! Надоели все. Ненавижу.

Хочу покоя. Тишины хочу. Чтобы Ларка, Тарас и Дана дома сидели и не шлялись где ни попадя и чтобы голова у меня за них не болела. Чтобы я приходил вечером в тихую квартиру, где, кроме них, никого нет, чтобы мне молча улыбались, давая понять, что все в порядке, подавали еду и оставляли одного. Чтобы никто со мной не разговаривал, ничего не спрашивал и не морочил мне голову своими рассказами. Мне и на работе разговоров и рассказов хватает, дома я хочу помолчать и расслабиться, а не выполнять бесконечный и бессмысленный родственно-семейный долг. Хочу, чтобы Тарас вернулся из этой своей Англии, страшно мне за него, пусть дома учится. Как я не хотел его отпускать! Но Ларка всю печень выклевала: у приличных людей дети обязательно учатся в Англии, что о нас подумают, если наш сын… и так далее. Да черт бы с ней, с Ларкой, пусть свое мнение в собственную пышную задницу засунет, она мне не указ, но тут Володька подключился, правда, не сам, я думаю, его Тарас попросил со мной поговорить, очень уж ему хотелось учиться за границей. А против Володькиных аргументов мне слов не найти. Языковая среда, носители языка, приучение к самоконтролю и все такое. Задолбали все. Надоели. Проще сделать, чем объяснять, почему не хочется. Вот и получается, что в моем же доме все живут так, как хотят, один я живу не так, как мне хочется. И как так получается? Почему? Никак мне не удается понять этот механизм, который уродует мою жизнь.

Вот и приехал. Без пяти четыре. Ровно как обещал. Хоть бы они все уже разошлись из столовой, мы бы с Павлом вдвоем посидели и все обговорили.

Нет, не тут-то было. Слышу голоса и понимаю, что они все еще сидят за столом. Век бы их всех не видеть…

– Вот и Михаил Олегович, – торжественно произносит мать, и меня привычно передергивает. Откуда появилась у людей такая манера – называть супругов и детей по имени-отчеству, тем самым подчеркивая их значимость и весомость в глазах посторонних? Ясно же, что отец для мамы всегда был просто Олегом или даже Олеженькой, так нет, теперь она его иначе как Олегом Семеновичем не именует. И меня в присутствии посторонних зовет Михаилом Олеговичем, вероятно, чтобы у этих самых посторонних даже мысль в голове не зародилась, что я – простой смертный и для кого-то, хотя бы для собственной матери, могу быть просто Минькой. Бережет мое реноме. Да на хрен оно мне сдалось, реноме это, в рамках собственной квартиры да среди собственной родни?! Моя репутация – это мое дело и мои деньги, а как меня дома называют – никакого значения не имеет.

Я молча сажусь на свое место, рядом с Ларкой. Все в сборе, и новый тренер тоже здесь. Это хорошо, значит, не забыли его позвать к столу, не забыли, что я велел накормить его обедом. Попробовали бы только забыть или не выполнить мое указание…

– Нина! – истошно кричит Ларка, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не скрипнуть зубами: до чего ж у нее голос громкий! Зачем так орать, спрашивается? Подняла бы свою задницу, сделала пару шагов до двери, ведущей в кухню, да и сказала бы Нине, чтобы подавала, не переломилась бы. Откуда у нее эти замашки барыни? Ведь была девчонкой из простой семьи, нормальная была, сама все дома делала, когда молодыми были, и стирала, и убирала, и готовила. Ёкарный бабай, как Ларка моя готовила! Пальчики оближешь и проглотишь вместе с языком. Кажется, я за одно это в нее влюбился когда-то и женился. И куда все девалось?

Оглядываю стол. Все уже давно поели, вазочки с печеньем и конфетами наполовину пустые, чай и кофе тоже допит. И чего они, спрашивается, тут высиживают? Сейчас Нина принесет обед, я начну есть, а они будут мне в рот смотреть, что ли? Приятная перспектива. Издержки совместного родственного проживания. Ненавижу.

Надо как-то дать им понять, чтобы расходились и не мешали мне.

– Мама, почему ты не идешь отдыхать? – дипломатично спрашиваю я. Мать всегда после обеда ложится вздремнуть на час-полтора.

– Я ждала твоего прихода, чтобы сделать одно сообщение. Раз уж ты спросил, тогда я сразу скажу: мы должны почаще бывать на кладбище. Все, конечно, заняты, но по субботам и воскресеньям у всех есть время, и мы будем каждую субботу ездить к Ванечке, а по воскресеньям – к Олегу Семеновичу. Убирать могилу, менять цветы, мыть памятник. Ванечке и Олегу Семеновичу будет приятно, что мы помним о них и заботимся.

У меня дар речи пропал. Похоже, не у меня одного, потому что рожи у всех вытянулись. Спокойными оставались только Лена, Костик, Артем и Павел. Ну, Костик – понятное дело, ему по малолетству вообще непонятно, о чем речь, Лена понимает, но к ней это не относится, Ванечка и мой отец ей не родня, она их и не знала никогда, Артем тоже посторонний, как и Павел, а все остальные в шоке. Включая меня.

Что это мать удумала? С какой стати? Ваня умер двадцать пять лет назад, со смерти отца тоже изрядно времени прошло, почти десять лет. Ну ладно, я понимаю, когда на кладбище в первые девять дней ездят ежедневно, до сорокового дня – раз в неделю, в течение первого года раз в месяц, но потом-то что? Пять дней в неделю работать, выходные посвящать обслуживанию памяти умерших, и так до самой своей смерти? Зачем? Чего ради?

Но как возразить? Как можно сказать матери, что ты не хочешь ездить на кладбище к отцу и брату? Как язык повернется? Неужели сама додумалась? Или снова Володька постарался? Да нет, не может быть, чтобы это было его идеей, ведь ему тоже тогда придется ездить. Значит, сама придумала. Хотя он по выходным дням работает…

– Мама, – осторожно произношу я, – здесь все люди взрослые, работающие, занятые, и на выходные все планируют дела, которые не успевают сделать за рабочую неделю.