Оборванные нити. Том 3

Максим нетерпеливо мотнул головой.

– Ну, смотри, вот это станок для правки подков, видишь? Стойла видишь? Ясли в них видишь? И кто тут, по-твоему, мог обитать? Свиньи, что ли? Или собаки?

– Но что они тут делали? Как вообще выживали? Я не понимаю!

– Как что делали? – удивился художник. – Работали. Их вовсю использовали, они грузы таскали до тех пор, пока железнодорожную ветку не построили до порта. А так – на лошадках. В шестидесятые годы в Северогорске еще «Скорая помощь» конной тягой пользовалась, между прочим. И вообще, на Севере лошадей много было, они и рыбацкие сани тянули, и ручные буровые установки волокли. В Северогорске целый цех гужевого транспорта был, даже начальники конной тягой не брезговали, пока персональные автомобили не появились. После войны, знаешь, как лошадки ценились! Автомобильная промышленность когда еще на ноги встанет, а грузы возить надо, людей возить надо, так у нас тут конюшни ставили с таким расчетом, чтобы до любого значительного объекта близко было. Как кому чего срочно понадобится – повозка тут как тут, хоть пассажира вези, хоть груз перемещай.

Он медленно шел вдоль бывшей конюшни, заглядывая внутрь, Сергей следовал за ним, жадно вбирая глазами каждую мелочь, пропитанную аурой животных, когда-то здесь живших. Ему казалось, что он каждой клеткой кожи ощущает тепло, исходившее много лет назад от крупных красивых лошадей, чувствует их запах, видит, как трясут они головами, и слышит издаваемое при этом фырканье.

– Давай внутрь войдем, – предложил он.

Внутри ощущение присутствия лошадей стало еще сильнее, Сергей поймал себя на том, что, бросая взгляд на перегородку, отделяющую стойло от прохода, ждет, что увидит лошадь, рослую, с крепкими ногами и мощной грудной клеткой, с узорчато вылепленным носом на крупной морде. И каждый раз, видя пустое стойло, вспоминал, что лошадей здесь давно уже нет. Но их присутствие было так дьявольски ярко… «Гены проснулись, – насмешливо подумал он. – Бабки-тетки были колдуньями. Поздновато, пожалуй, в сорок один год. Впрочем, может быть, никакие это не гены, просто внушаемость и впечатлительность. Хотя какая у меня может быть внушаемость? И тем более впечатлительность! Я бы тогда судмедэкспертом и дня не проработал. Внушаемость – это стопроцентная профнепригодность эксперта, который не должен обращать внимания ни на что, кроме своего собственного внутреннего убеждения. А уж впечатлительность, да при работе в морге, да с детскими или, к примеру, гнилыми трупами…»

– Смотри!

Голос Максима вывел его из задумчивости. Сергей повернул голову и посмотрел в ту сторону, куда показывал байкер. На нескольких стойлах сохранились таблички с именами тех, кто здесь когда-то стоял: Муза, Мустанг, Ангар, Сердолик… Папа с мамой и сынок. И еще какой-то сосед. Мустанг – сын Музы и Ангара, в этом можно было не сомневаться, памятуя правила составления лошадиных кличек. Сергей замер, опершись ладонями о деревянные столбы и закрыв глаза. Он мысленно разговаривал с давно умершими лошадьми, точно так же, как разговаривал с теми, чьи трупы ему приходилось вскрывать. «Что с вами случилось, Муза, Ангар и Мустанг? Вы были семьей, вы стояли рядом, вы могли каждый день видеть друг друга, ощущать запах друг друга, слышать голоса. Что было в вашей жизни? Любовь? Привязанность? Или неприязнь? Кто из вас ушел первым? Наверное, Ангар, ведь он был таким мощным, таким неутомимым, и его использовали днем и ночью, не давая отдохнуть, и неразумно и быстро растратили весь его ресурс. Муза осталась вдвоем с Мустангом. А ты, Мустанг, в кого пошел? Если в отца, то и тебя ждала незавидная участь. А если в маму, изящную и невысокую кобылку, то, вполне возможно, твоя участь была предрешена с самого начала: в гужевом транспорте тебе не место. Значит, тебя поэксплуатировали немного и отправили в другое место для использования в каких-то других целях. Нет, вряд ли, в этом случае табличку с твоим именем сняли бы и заменили другой, на которой стояло бы имя той лошади, которую поставили сюда вместо тебя. А табличка до сих пор жива… Значит, ты был с родителями по крайней мере до того момента, пока не перестала функционировать конюшня… А что потом? Куда вас всех дели? Как вы доживали свой век? И сколько прожили? И как ушли?»

Почему-то Сергей ни минуты не сомневался в том, что Ангар был именно мощным и выносливым и умер раньше Музы. И в том, что Муза была невысокой и не особо сильной, он тоже был уверен. Вот только их сына Мустанга никак не мог себе представить.

Ему стало легче. Лошади, которые изо дня в день, в любую стужу, в этих местах доходящую, случается, до минус пятидесяти пяти, таскали немыслимой тяжести грузы и обеспечили строительство и выживаемость города при наверняка весьма скудном фураже, забыты. Никто о них не вспоминает, хотя именно благодаря им и стоит сегодня Северогорск. И огромное число людей живо до сих пор тоже благодаря именно гужевому транспорту. Но в памяти ничего не сохранилось… Честный и тяжелый труд остался неоцененным ни современниками, ни потомками и неоплаченным добрыми воспоминаниями.

Ну что ж, несправедливо в этой жизни поступают не только с судебно-медицинскими экспертами.

Они посидели на остатках деревянного крыльца, помолчали и двинулись в обратный путь. Максим предложил сделать петлю и доехать до скал, откуда открывался немыслимой красоты вид на тундру, напоминающий пейзаж какой-то неведомой далекой планеты. Это было одним из его излюбленных мест.

– Мне всегда какие-нибудь идейки в голову забредают, когда я на тундру таращусь, – объяснял он Сергею. – Вот ведь удивительное дело: вид один и тот же, а идейки каждый раз разные, друг на друга не похожие.

Саблин не возражал. Они домчались до скал, Максим постоял неподвижно минут сорок, только иногда переминался с ноги на ногу, потом лицо его озарилось улыбкой:

– Есть! Поймал мысль! Ну, ребята в спортбаре в аут выпадут, когда я сделаю так, как придумал.

Обратный путь пролегал мимо сбившихся в жалкую кучку нескольких домишек-развалюх, гордо именуемых «частным сектором». Сергей каждый раз страшно удивлялся: как можно здесь жить? Но, надо заметить, обитатель в этих хибарах был только один, во всяком случае, именно этого вечно небритого и вечно пьяного мужика было видно. Кроме него, они здесь никого не замечали.

Небритый алкаш был большим любителем свежего воздуха, и каждый раз, когда Сергей с Максом проезжали мимо «частного сектора», восседал на крыльце, опустив голову и что-то разглядывая на земле. Иногда в зубах у него дымилась сигарета и почти всегда рядом, на крыльце, стояла бутыль с самогоном и пара открытых консервных банок.

Недалеко от крыльца к вбитому в землю столбу была привязана собака поистине устрашающего вида: небольшая, грязная, облезлая, она то покорно лежала на земле, положив некрасивую морду на лапы, то хрипло и заполошно лаяла в пространство, пытаясь оборвать веревку и вырваться на волю. Сергей, с детства не проходивший равнодушно мимо животных, с первого же раза обратил внимание на то, что в пределах досягаемости от собаки нет ни миски с едой, ни миски с водой и вообще не заметно каких бы то ни было признаков того, что животное кормят. Но если раньше ему удавалось просто заметить и проехать мимо, то сегодня, после посещения конюшен, что-то оборвалось внутри, и он нажал на тормоз. Ехавший впереди Максим, услышав, что звук работающего двигателя смолк, тоже остановился и оглянулся.

– Ты чего?

Саблин не ответил. Он подошел к калитке и громко крикнул:

– Хозяин! Эй, хозяин!

Дремавшая на привязи собака вздрогнула и приоткрыла глаза. Сидевший на крыльце алкаш нехотя поднял голову.

– Чего надо? – сиплым голосом спросил он.

– Слушай сюда, – все так же громко проговорил Сергей. – Если я еще раз увижу твою собаку привязанной, если я еще раз увижу, что у нее нет еды и воды, я тебя убью. Ты меня понял?

– А пошел ты на…

Алкаш грязно выругался и снова уткнулся глазами в землю между надетыми на ноги грязными резиновыми сапогами.

– Ты меня слышал? – грозно спросил Саблин. – Я по два раза не повторяю. Увижу, что ты плохо обращаешься с псиной, – убью и не поморщусь.

Он сел на байк и завел двигатель. Максим наблюдал за этой сценой, не сходя со своего байка, и увидев, что Сергей готов ехать, рванул вперед.

Уже возле гаража, когда Саблин ставил свой мотоцикл, байкер спросил:

– Ну, и что это было?

– Это было, – невнятно и хмуро ответил Саблин, давая понять, что к разъяснениям не расположен. – У тебя какое-нибудь оружие есть?

– Ну, есть, – кивнул Максим. – Пистолет, травматика. А что, надо?

– Оформлено, как положено?

– Да, и разрешение на хранение, и разрешение на ношение, все есть. Ты можешь толком объяснить, что случилось?

– В следующий раз, когда поедем к скалам, возьми с собой.

– Ты в уме? – Максим выразительно покрутил пальцем у виска. – Ты что собрался делать? Убивать этого кретина спившегося? И не жалко потом будет сесть из-за такого дерьма?

– Возьми с собой, – повторил Сергей и, не прощаясь, направился к остановке автобуса: от гаража Макса до центра города было не очень близко.

* * *

В следующие выходные поездка к скалам не состоялась, у Максима было много работы в спортбаре, который он собирался оформить в соответствии с новыми идеями владельца, и Саблин, проведя несколько часов в сладком книжно-компьютерном безделье, решил сходить к нему. Выпить пива, которое там действительно было хорошим, пообщаться с Максом, если у того выдастся несколько свободных минут, и заодно развеяться и отвлечься. Сергей всегда очень чувствовал атмосферу любого места и реагировал на нее. Пребывание в спортбаре среди здоровых веселых мужиков разного возраста, но преимущественно молодых, азартно болеющих за «наших» и рвущих глотку в попытках сбросить накопившийся за рабочую неделю адреналин, словно наполняло Сергея свежей упругой энергией, которой хватало ему потом на несколько дней. Конечно, далеко не всегда в баре на Пролетарской «болели» истово и безудержно, все-таки игры с участием «наших», к каковым относились и российские сборные, и областные команды, проходили не каждый день, но сегодня – Сергей это знал точно – должен был состояться матч отборочного тура по футболу, очень ответственный для российских спортсменов. Значит, непременно будет и гул голосов, и истошные выкрики, и отчаянные стоны, и топанье ногами, и прочие атрибуты «болельщицкого» поведения тех, кому не удается из-за климатических условий реализовать весь этот набор на открытых стадионах.

Большие сборища людей он никогда не любил, но уроки деда Анисима приучили его не нервничать и не раздражаться в переполненных орущими возбужденными людьми помещениях. Он при желании умел их просто не замечать, отстраиваясь от окружающей обстановки и погружаясь в собственные размышления. Репутация у спортбара на Пролетарской была хорошей, здесь не случалось ни массовых драк, ни поножовщины, и за все годы работы в Северогорском Бюро судмедэкспертизы Сергей не припоминал ни одного случая, когда из этого заведения доставляли бы потерпевших с серьезными травмами.

Увидев Саблина, устроившегося за столиком в той части бара, которая была предназначена не для болельщиков и не для байкеров, а для обычных посетителей, пробегающий мимо Максим затормозил и радостно воскликнул:

– О! Класс! У нас сегодня забойный матч! И пиво свежее привезли, сейчас бочки распечатывают. Ты уже заказал?

– Нет еще, думаю, что взять, – ответил Сергей, рассеянно листая скудное меню, набранное для солидности крупным шрифтом с огромными межстрочными интервалами, чтобы нехитрый ассортимент занял хотя бы несколько страниц.

– Бутерброды с красной рыбой сегодня не бери, – понизив голос, посоветовал Макс, – отстой полный. Возьми белую рыбку и ветчину.

– А из горячего что посоветуешь?

– Ну как что? У нас, кроме жареной картошки, и нет ничего приличного, сам знаешь. Но зато картошку жарят – полный улет! Бери, тебе же всегда нравилось. Серега, я помчался, мне тут надо… Короче, у тебя время есть? Часок просидишь?

– Надеюсь.

– Хочу тебе показать кое-что из моих придумок, ну, помнишь, то, что мне в голову пришло, когда мы в прошлое воскресенье на скалы ездили?

Сергей пообещал дождаться, когда художник освободится, сделал заказ и погрузился в свои мысли.