Кукушкины дети

– Надо было тебе раньше сказать. Да мы настолько привыкли с соседями жить, что забыли, как это – по-другому…

Староста вернулась к своему занятию. Перед ней стояли тканевые мешочки с травами, среди которых Натали разглядела березовый лист, высушенные листья смородины, какие-то веточки и сморщенные, темные ягоды. Дарьяна брала деревянную баночку, бросала в неё по щепотке содержимого из каждого мешка, плотно закрывала и подписывала красной краской.

– А вы тоже… знаткая? – Натали поерзала по лавке. Сидеть в тишине было неловко.

– Да что ты! – Дарьяна расхохоталась. – Куда мне! Ну так, руны бросить могу, на ручку взглянуть, да это все умеют, на это особого таланта не надобно. Так что ты, ежели хочешь с силой зазнаться, лучше к Дару сходи, он на тебя только раз взглянет – и все твои жизненные ниточки распутает.

– Он смотрел уже, – Натали не сдержала вздоха. – Говорит, не ясно ничего.

– Хм… – женщина взглянула на неё, как показалось Натали, с недоумением, но затем снова сосредоточила внимание на мешочках.

– Можно помочь? – Натали подошла к Дарьяне. Сидеть без дела было совестно. Староста с лёгкостью согласилась, объяснила, сколько чего смешивать, как подписывать.

– Снадобья какие-то? – поинтересовалась было Натали, но Дарьяна опять рассмеялась, смешно морща нос.

– Чаи это, от разного помогают – и от простуды, и от настроения плохого.

Украдкой Натали посматривала на новую знакомую. В темном платье, маленькая, куда ниже неё – так и не скажешь, что вся деревня на её плечах. Лицо, что печёное яблоко, а вот зубы – ну прямо жемчужины, чисто как у молодицы… И глаза ещё. Словно болотные огоньки над мхом летают.

Закончив с травяными сборами и поговорив ещё о том о сём (Натали пришлось ещё раз рассказать историю своей семьи), каждый занялся своими делами. Дарьяна хлопотала по хозяйству, а Натали села писать письмо Дмитрию. Но, выжав из себя пару строчек, она в какой-то момент поймала себя на том, что сидит и смотрит в пустоту. Как описать Дмитрию всё, что случилось? Что Филипп Егорович вовсе не горит желанием ей помогать, что у неё самой никогда ничего не выйдет, а ещё и этот… банник?.. Бес?! Рука поспешно начертила крестное знамение.

– Дарьяна Митрофановна, – Натали отложила перо. – А есть же ещё… ну, существа? Кроме банника?

– Это не просто существа, – староста что-то активно мешала в глиняных горшках – в каждом по очереди. – Да и лучше не называй их так. Они – наши соседи, домашние духи. И с ними нужно считаться. И относиться с уважением, тогда и беды тебе не будет.

– Вы сказали, что банник – не злой дух. Значит, есть злые? Которые и убить могут? – стоило только это сказать, как Натали осенило. Дарьяна Митрофановна что-то рассказывала, отвечая на вопрос, но Натали не слушала. Может, в этом и есть их беда? Филипп Егорович обмолвился, что нельзя на полнолуние никакие ритуалы творить. Но Натали отлично помнила, как каждые Святки дворовые девки гадали – кто с зеркалом, кто воск со свечи в воду капал, кто бумагу жёг да на тень смотрел. Может, маменька в девичестве неудачно на полную луну погадала, и прицепилась к ней тварь потусторонняя? От этой мысли Натали взбодрилась. Пообещав себе обязательно поговорить на эту тему с колдуном Филиппом, она снова потянулась к чернильнице.

Первые дни в Белавино казались Натали диковинным сном, против которого яро протестовали разум и воспитание. Она словно попала в одну из быличек, которые рассказывали на вечерках дворовые девушки. И в тот же момент голова кружилась от того, насколько обширным оказался мир. Гораздо, гораздо шире, чем она считала. Сперва Натали не воспринимала происходящее всерьез. Смущалась и пугалась, когда Дарьяна Митрофановна ласково разговаривала с пустотой, выставляла у подпола блюдца со свежим хлебом, вареньем и молоком; ей было в диковинку, когда люди постоянно на всё просили разрешения у невидимых хозяев. “Грех же”, – твердила про себя она, недоумевая, как жители деревни умудряются и верить в Иисуса, и оставлять подношения древним. Но они видели в этом пользу – в деревне не было пожаров, скот не чах и урожай каждый год поднимался богатым и здоровым.

Кроме того, Натали была взволнована, когда Филипп Егорович заявил, что из деревни она уехать не сможет. В гадания она не особо верила, а уж то, что кто-то может предсказать погоду, и вовсе казалось бредом. Но тем вечером, когда она оказалась у Дарьяны, ночью, и вправду, пришла буря. Натали вся извертелась на лавке под цветастым лоскутным одеялом, прислушиваясь, как тоскливо завывает за окном. Словно невиданные звери выступили из леса и пели хором, кружили хороводы, поднимая снежные барханы.

Утром вся деревня вышла из домов расчищать тропинки. Вышла и Натали, подставляя щеки разгулявшемуся солнцу. Она никогда не видела столько снега. В городе его быстро убирали, он таял на дорогах, превращался в кашу. А сейчас дома тонули в ослепительной белизне, пушистой, как кроличий мех. У кого-то замело двери, и тогда мужики выбирались через окна, не дожидаясь, пока их раскопают, и шли работать вместе со всеми. Над низенькими крышами клубился печной дым, смех и прибаутки. И тогда Натали почувствовала необъяснимую, тихую радость.

Но, впрочем, она не продлилась долго. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что боится стать такой же, как крестьянские женщины: толстой и потной, с постоянно красными от жара печи щеками, пыхтящей на кухне или за рутинной работой. Женщины трудились весь короткий зимний день. Кто-то валял шерсть, кто-то шил, кто-то вязал. Девушки помоложе занимались кухней – замешивали хлеб, разделывали мясо, добытое мужиками на охоте.

Но и без дела сидеть было неловко: крестьянские начинали шептаться, косо поглядывая на девушку. Тогда она начала вышивать полотенца. Выбрала самые невзрачные, чтобы было не так жалко, если задуманный рисунок не удастся, подобрала нитки и принялась за дело. Вышивку и вязание с самого детства рекомендовал её учитель фортепиано, мол, для сохранения подвижности пальцев. Натали казалось, что за инструмент сесть у неё получится ещё не скоро и старалась получить удовольствие хотя бы от вышивки. Да и полотенца можно было продать на ярмарке, а вырученные деньги отдать Дарьяне Митрофановне в плату за помощь и гостеприимство.

Когда луна начала спадать, она почти каждый день заходила к Филиппу Егоровичу. И тот каждый раз заставлял ждать ещё. В стремлении к своей цели Натали даже не думала о том, что может показаться навязчивой, но Филипп Егорович был удивительно терпелив. Наверное, из-за этого визиты стали традицией: Натали заканчивала с вышивкой, когда уставали глаза и пальцы болели от многочисленных уколов иголкой, расставляла чистую посуду, сохшую на полотенце у рукомойника, и спешила к колдуну. Там она обменивалась безликими фразами с Даром, в ожидании устремляла взгляд на колдуна, который всегда сидел на одном и том же месте – у окна, за маленьким столиком. Но тот каждый раз качал головой, мол, сейчас не время, предлагал чаю, но Натали всегда отказывалась. В первые же дни она поделилась с колдуном своей теорией о гаданиях и навьих сущностях. Тот выслушал внимательно, но предположения Натали не поддержал.

– Посмотрим, – пообещал он. – Но вряд ли это возможно. Нечистики мучают, обычно, только тех, к кому цепляются, не перекидываются на семью. Не обнадеживай себя, что всё будет просто.