Вот она я

– Слышу, мать, наберу.

– Конфет? Тётя Катя не продаёт никаких конфет, я спрашивал. И что за провожатый, бабуль?

Но никто ему так ничего и не объяснил. Только дед посмотрел сурово, мол, поторапливайся, а не болтай. Дождался корзинки – и был таков.

– Ба-а-а, каких конфет, какой провожатый? – не унимался Шурик, уже завязывая шнурки на кроссовках.

– Догоняй деда, он ждать не будет, – только и ответила бабушка и скрылась на кухне.

Это было невыносимо! Старики как сговорились, не отвечали на его вопросы. Придётся всё выяснять самому.

Шурик во все лопатки припустил за дедушкой, но у того был широкий шаг: его красная рубаха уже мелькала в перелеске за озером. А пока мальчик оббегал озеро, она и вовсе скрылась из виду. «Да что ж ты за человек такой?» – думал про себя Шурик, продираясь через молодую поросль в лесную чащу. – «И почему меня всегда все бросают?»

Лес был лиственный и негустой, солнце пронизывало его насквозь, но такая приметная красная рубашка словно испарилась вместе с дедом. Шурик здраво рассудил, что панике поддаваться рано и что он всегда сможет повернуть назад к дому, главное – идти всё время по прямой.

Но чем глубже он заходил в лес, тем сложнее ему было придерживаться плана, ведь это был самый красивый и удивительный лес из всех! Не то чтобы Шурик видывал на своём веку много лесов. Строго говоря, вообще не видывал, если не считать центрального парка и пары выездов на майские шашлыки за тридцать километров от города. Немудрено, что совсем скоро он и думать забыл о дедушке. Шурик глазел по сторонам, слушал птичью разноголосицу, трогал каждое дерево, мимо которого проходил, а на некоторые, более-менее удобные даже забирался, хоть и невысоко. Иногда ему казалось, что под плотным ковром из прошлогодней палой листвы кто-то шевелится, куда-то спешит. Порой он мельком видел то рыжий хвост в кроне вяза, то трепыхание чьих-то крыльев, а однажды дорогу ему перебежал настоящий ёж! Не говоря уже об огромных муравейниках, которые Шурик старался обходить стороной, и коварных пауках, что развешивали свои сети прямо на его пути, и Шурик непременно влетал в эту липкую гадость лицом.

Сколько он шёл так по лесу, сказать трудно. Шурику казалось, что прошло не так уж много, но всё-таки он порядком устал. Он присел отдохнуть на поваленное дерево, закрыл глаза и прислушался. Вокруг царила живая тишина и даже разливался какой-то знакомый сладкий аромат. Хотелось сидеть так долго-долго и не думать ни о чём. Так он и сделал. Но когда восторг немного улёгся, Шурику тут же вспомнился дедушка. Мальчик вскочил как ужаленный и заозирался кругом, пытаясь сообразить, в какой же стороне дом у озера. Вдруг среди деревьев он заметил нечто красное. Наконец-то догнал!

Шурик радостно побежал навстречу деду… но увы! Не преодолев и половины пути, он понял, что ошибся. Это был вовсе не дедушка, а огромный куст, весь усеянный продолговатыми ягодами-колбочками, красными, точь-в-точь как дедова рубаха. Именно он и пах так сладко и знакомо.

– Да это же барбарис! – вскричал Шурик.

В ту же секунду ветви барбариса дёрнулись, и в чащу от него ломанулось нечто большое, на длинных тонких ногах, горбоносое, с огромными, как дом, рогами.

– Да это ж лось… – прошептал Шурик и попятился. – Какой огромный…

– Что ж ты такой шалый, малец? – раздалось издалека.

Шурик обернулся на голос дедушки, но не сразу разглядел его, сидящего у другого такого же куста барбариса в своей красной рубахе. На его коленях лежал лист бумаги с набросками.

– Ладно, раз убежал сохатый, давай, что ли, конфект наберём. Наказ нам был. Но сперва поедим.

Перекусив блинами из корзинки, они вместе стали набирать в неё барбарис. Шурик старался срывать ягоды аккуратно, чтобы не лопнуть их пальцами.

– Дед, чего ты ушёл вперёд, бросил меня? А вдруг бы я потерялся?

– Но ты же не потерялся, – заметил дедушка. – Да и слышал я тебя преотлично – страсть как шумишь, только городские так по лесу ходят.

Шурик немного обиделся за городских и притих, сосредоточился на ягодах.

– Нравится тебе у нас-то, Шурик? А то оставайся! Будешь мне помощником, я тебя и дрова колоть научу, и по лесу ходить, крышу с тобой перестелем… Ты чего ревёшь?

– Не реву! – Шурик размазал по лицу непрошенные, ниоткуда набежавшие слёзы. – И так вам подкинули, останусь тут жить, а кто меня спросил? Не нужен я им больше, Аришка у них теперь есть…

Дальше он уже не смог говорить.

Некоторое время оба молчали. Наконец дед произнёс задумчиво:

– Сегодня ты вон сколько бродил один по незнакомому лесу – и не заплакал, не испугался. Хоть ты малой совсем и природу, поди, только на картинках раньше видел в этом… как его… плешете своём…

– Планшете, – поправил Шурик, борясь со всхлипами.

– Во-во, я и говорю, в плешете этом. Ты самостоятельный парень, жених почти, а всё мамку делишь! Я в твоём возрасте, между прочим, уже жениться думал.

Шурик отчего-то покраснел, аж уши запылали. Ему показалось, что они стали такими же, как дедова рубаха.

– Не веришь мне? А я тебе скажу так: вот из-за конфект этих и собрался!

– Да на ком, дед?

– Да на бабушке твоей, на ком ещё! Ей тогда, почитай, годков пять ли, семь ли было. А мне десять, ровно как тебе. Только я мельче, хлипче был – да и жили тогда не сахарно, война только что кончилась. И тут гляжу – девчоночка новая на селе появилась. Местных-то я всех знал. Ты не гляди, это нынче одни старики со старухами тут свой век доживают, так в пятидесятых им-то и было, как мне. Кто постарше, кто помладше. Потом одни уехали, а иные остались: Степановна, Еремеевна тож, Федотыч – я с ними малым ещё играл! Да, Шурик, и мы когда-то детьми были. И я, и бабушка твоя, Сонюшка… И вот она, пигалица такая, с матерью приехали к здешним родственникам гостить. Тогда в деревнях хоть и было не хлебосольно, а всё ж посытнее, чем в ином городе. И можешь себе вообразить: ей строго-настрого запретили со мной водиться! Хулиган! Так и сказали, не шучу. Хулиган он, говорят, не касайся его, не подходи. И на озеро не ходи до него. А я ведь тогда был бирюк бирюком, со стороны, может, злым казался, не знаю… Сирота почти. Отец на фронте погиб, мать болезнь унесла, меня бабка приютила, да сама обезножела скоро, и я с восьми годков уже сам хозяйство вёл. Ладно. Нашла она тут подруг себе, повели её девки эти по грибы-ягоды в лес. Клялись-божились матери ейной, Людмиле Андреевне, Царствие ей небесное, святая женщина была… клялись-божились, значится, что в обиду Соньку не дадут, от любой напасти уберегут. Ну, добро. Пошли. Забрели в чащу далёко, полные корзины набрали. Ну, дело к вечеру – надо бы и домой вертаться. Пошли до дому, и тут – откуда что взялось, вот только солнышко светило – набежали тучи, ударила молния, гром загрохотал! Девки, знамо дело, перепугались страшно, все корзинки свои побросали – и ну бежать! Соньку потеряли в каком-то овраге, хватились её уже в деревне. А она, бедная, ревмя ревёт, грома страшится, дождь её поливает.

– И ты спас её, дед? Нашёл в лесу? – Шурик уже и думать забыл о своих бедах. Он представил себя на месте своей маленькой бабушки и со стыдом признал: испугался бы не меньше её, пятилетки.

Дед будто угадал его мысли:

– Повезло тебе, малец, что вёдро нынче, а то в иной раз дожди такие, что руку вытяни – не видать её, да лупит шибко. В такой ливень кого ты отыщешь? Нет, бабушка твоя сама как-то выбралась. Только не к самой деревне, а в аккурат к дому нашему на озере выбрела. А спроси её – она тебе скажет, что лось её вывел. Мол, нашёл её в овраге, рогами вытянул да к людям проводил, а шла она у него под брюхом, от дождя так хоронилась. Правда так было или нет, одной ей и известно. Только сколь тут живём с ней, всё через меня гостинцы своему провожатому передаёт. Вот и вся тайна.

– Но при чём тут барбарис?

– А, барбарис! Да… – Дед рассмеялся. – Это очень потешно было. У нас тогда куст барбариса, небольшенький такой, прямо у дома рос. Вот вышла она из лесу – мокрая вся, хоть выжимай. И к кусту этому. А после дождя он знаешь как пахнет? Ох и сладко пахнет, да далеко слыхать запах! Я из окошка увидал её и навстречу кинулся, бабкин пуховый платок схватил из сеней. Верчу её в этот платок, она как раз целиком в него помещается. А Сонька знай просит: «Хулиган, нарви конфект мне! Нарви, я тогда маме не скажу, что ты ко мне подходил».

Дед отсмеялся, утёр выступившую слезу щекой ладони. Помолчал немного, перебирая ягоды барбариса в корзинке. Шурик тоже уставился на ягоды – «конфекты». Интересно, сладкие ли? Он взял одну в рот – кислятина! Аж сморщился от неожиданности, чем насмешил деда ещё больше.

– Во-во, один в один такую же мину скуксила! В общем, передал её с рук на руки Людмиле Андреевне – та зарёванная была пуще Соньки самой. С тех пор мне в их доме всегда рады были, а тех девок нерадивых на порог не пускали. К озеру, правда, так и не разрешали ходить – да оно и верно, глыбко в том озере, утопнуть можно за здорово живёшь, Соньке бы и секунды недогляду хватило. А как осень настала, так они и в город засобирались обратно. Вот тогда я, дружочек, шибко плакал – горько было, прикипел, сдружился с нею. Все со мной как со взрослым уже обращались тогда. А с ней я себя хоть ребёнком чуял, играл: догоняшки всякие, салки те же… В куклы тоже с ней играл, а как иначе? Что скажет, в то и играем. Наделаю ей кукол из шишек и соломы, а то по опушке вожу её, про птиц рассказываю, про мурашей… Ладно. Собирались они затемно, с рассветом вышли на дорогу: до электрички идти отсель километров восемь, надо успеть на утрешнюю. Идут они уже в сторону станции – и тут я бегу, догоняю, значит. В руках тряпки какие-то старые, а в тряпках этих – куст барбариса. Тоже засветло встал и выкопал часть куста для Сонюшки. Подумал: пусть у неё растёт где-нибудь, дома ли, под окном ли, обо мне напоминает. Чем я тогда думал, кто его знает. Только Соня в куст этот обеими ручонками вцепилась, так крепко-крепко, говорит: «Выращу дома сладкие конфекты и привезу тебе!» Людмила Андреевна, конечно, недовольная была этим букетом: тащить тяжело, неудобно. Но у Соньки уже не отберёшь. Так и увезла куст в город.

– Привезла на следующий год тебе конфет? – спросил Шурик.

– Нет, не привезла. И через пять лет не привезла. И через десять. Приехала уже совсем взрослой девушкой, еле узнал. Я тогда с мужиками дома отстраивал заново. В то лето было жарко да сухо, горели леса, пожары прошли страшные, много домов погорело, и в нашем селе тоже. Моему досталось меньше других: вода близко. Но всё же пришлось и себе подлатать, и соседям помочь. Барбарис было жалко, сгорел совсем. А она как прознала о нём: приехала родне помогать, погорельцам тоже, и привезла из города семечки от того самого барбариса, который много лет назад я ей выкопал. Вот они, до сих пор растут да множатся, да я приглядываю. Где сухостой выкопаю, где свежий кусточек создам.

– А почему здесь, в лесу посадил, а не у дома?

– Бабушка твоя захотела так. Я и в детстве ей отказать не мог. – Дед усмехнулся в бороду. – Да и поди ж ты, здесь тропа лосиная проходит. А там, чуть подальше, тот самый овраг, куда Сонька провалилась. Памятное ей место, понимаешь? Обычно сама здесь ягоды собирает да спасителей своих угощает то морковкой, то яблочком. А я этих прикормышей ручных рисовать хожу. Позируют даже! Могут минут десять стоять, не шелохнутся. Артисты!

Шурик снова немного погрустнел, вспомнив, как нечаянно спугнул большого лесного красавца, так что увидел только смутное пятно, длинноногое и рогатое. И снова дед будто угадал его мысли.

– Не печалься, малец, навидаешься ещё наших сохатых. В другой раз тебя возьму и покажу, как с лесом общаться. А ты потом Аришу научишь, когда уж приедете все вместе. Уговор?

И Шурик кивнул, почему-то совершенно успокоенный. Он сидел рядом с самым сильным и мудрым человеком на всём белом свете. И если этот человек ждал свою семью столько лет, то и Шурик сможет подождать каких-то пару месяцев. В глубине души он знал, что родители вернутся за ним. Уж к началу нового учебного года его точно привезут в город. А когда Аришка подрастёт, они все вместе приедут к бабушке и дедушке в гости и пойдут смотреть на лосей и барбарис, и никакие дожди и овраги им не будут страшны.

Когда Шурик вместе с дедом вернулись в дом у озера, уже вечерело. Шурик торжественно вручил бабушке корзинку с ягодами барбариса и объявил, что её храбрые добытчики голодны как волки. На что бабушка Соня ответила, что это очень кстати, ведь дома их ждёт свежий хлеб, парное молоко, наваристый борщ и целая сковорода жареной картошки.

– А на сладкое будут конфекты, – сказала бабушка и подхватила из рук Шурика корзинку с ягодами.

– Но бабуля, барбарис же кислый! Какое же это сладкое?

И вновь ему никто не ответил, только дед хохотнул и погнал Шурика учиться затапливать баню. Спустя два часа, распаренный и красный от дедушкиного веника и банного жара, Шурик смёл свой нехитрый ужин, и дед сказал ему: