Стилет для «Тайфуна»

– Встречаемся тут. Пошли!

От магазина до детсада оказалось совсем недалеко. Вера, придирчиво взглянув на Степана, предложила ему подождать на улице и ушла за детьми.

«Что во мне не так? – удивился Степан и, оглядевшись по сторонам, понял: – А все не так!»

Кругом сновали люди, ездили машины, где-то вдалеке простучал на стыках и прогудел поезд. И тишина. В смысле – ни выстрелов, ни взрывов! И тут стоит он – в шапке-ушанке со звездочкой, полушубке, перепоясанном портупеей с кобурой, пусть и пустой, в синем командирском галифе и сапогах. Причем это все, мягко сказать, не новое, кроме полушубка, и уж точно не совсем чистое.

«Да уж! Местным я совсем не выгляжу! – признал очевидное Степан и, вытащив папиросы, закурил. – Пачка кончается. Что-то я у майора папирос или сигарет не видел. Если он не курит, то в магазине ни за что не догадается купить. Беда!»

А минутами спустя ему стало не до папирос. Из дверей детского сада показалась Вера, а рядом с ней бегали и смеялись два маленьких человечка в ярких комбинезонах.

Не доходя шагов десяти до него, Вера остановилась и, волнуясь, произнесла:

– Дети, к нам приехал папа!

Дети, услышав это, замерли.

«Факт! Меня не узнали!» – ужаснулся Степан. И пошел к ним.

Когда он подошел, Ваня стоял перед Верой, как бы защищая ее от человека, в котором он еще не узнавал отца, а Маша спряталась за Веру и оттуда смотрела на Степана своими темными глазками. Степан опустился на колени и, обхватив, прижал их к себе, спрятав лицо в шуршащей ткани комбинезонов. Ушанка при этом свалилась с головы на слегка заснеженную землю.

– Здравствуйте, мои родные! Здравствуйте, мои детки!

Голос его звучал глухо. Он с трудом сдерживал влагу на глазах. Потом заговорил Ваня. Причем заговорил не так, как он это помнил. Совсем не по-детски.

– Я знал, папа! Я знал, что ты придешь! Ты уже победил фашистов? Если нет, то я скоро тебе помогу. Вырасту и помогу!

Степан взглянул в его глаза и не увидел ребенка. На него смотрели серьезные глаза маленького, но уже взрослого человечка, видевшего смерть.

«Сволочи! У моих детей украли детство!»

– Обязательно, сын! Обязательно победим! Я постараюсь сделать это побыстрей!

А Маша ничего не сказала, просто Степан почувствовал, как его голову охватили маленькие ручки и его поцеловали куда-то в висок. Степан поднял своих детей на руках и посмотрел на жену. Та взглянула на него слегка повлажневшими влюбленными глазами и, нагнувшись, подняла его упавшую ушанку. После чего надела ее ему на голову и, поправив, произнесла:

– Пошли к машине! Тебе не тяжело?

– Я об этом мечтал – нести на руках своих детей. Мне во сне это снилось. Может, сейчас – это сон?

– Нет. К счастью, нет!

У машины пришлось подождать – Трофимовы еще не вышли из магазина.

Дети тут же слезли с рук и побежали к качелям, установленным рядом с магазином. Кроме качелей, там находился небольшой, но добротно сделанный спортивный городок. И почти сразу из магазина показались Трофимовы. Причем майор толкал большую сетчатую тележку, загруженную покупками.

– Ну, вот! Немного затарились к праздничному ужину. Так! Ваня и Маша! В машину! – принялся распоряжаться майор, перегружая пакеты в багажник. – Надеюсь, ДПС тут нет. А то попадемся с детьми.

Про папиросы Гришин напомнить не решился. От магазина ехали недолго – минут пять. Дом Трофимовых располагался на крутом склоне над рекой, с которого открывался вид на улицы на другом берегу и на собор, возвышающийся над городской площадью. Дом Трофимовых и вообще дома на улице сильно отличались от привычных для Степана. Во дворе их встретил лаем из вольера алабай. Для пограничников собака редкая, но не незнакомая. Особенно для тех, кто служил в Средней Азии.

Когда в прихожей стали раздеваться и хозяйка принесла Степану тапочки, он смутился. В баню он после вывода роты в тыл не попал, и портянки у него были, мягко говоря, не первой свежести. Поэтому он взял тапочки и вышел на веранду. Только закончил переобуваться, следом вышел Трофимов.

– Не переживай! – увидев в руках Гришина портянки, приободрил он его. – Оставь здесь. Потом после бани Вера наверняка поставит стираться твое белье, и портянки закинет. Я сейчас сауну включу – через четыре часа можно будет мыться. Только на прошлой неделе закончили баню строить. Сами к ней еще не привыкли. Жена – большая любительница парной.

– Спасибо!

– Да не за что! Мы очень рады, что ты нашелся. Твоя семья нам теперь не чужая. Так что… Эх-хе-хе! Как дальше-то будет?

– Теперь хорошо будет! Теперь я знаю, что Вера и дети живы, им ничто не угрожает. Знаете, какой камень у меня с души сегодня свалился? Я столько горя насмотрелся, пока отступал и из окружений прорывался. И каждый раз, видя убитых женщин и детей, представлял на их месте Веру с Ваней и Машей. Это страшно!

– Да! Это страшно! Но я не об этом. Я о своем, о мелкособственническом! О том, что Вере придется перебираться на ту сторону перехода. Пусть не сейчас, но придется. А мы и к ней, и к Ване с Машей привыкли. М-да… Вот когда понимаешь, что двоих детей недостаточно. Наши дочери разъехались, и мы остались одни. Ты, Степан, на ус мотай! У тебя есть время на исправление ошибок. Точнее, ошибки наши, и тебе их не исправить, но не допустить вполне возможно. Так! Пошли в дом, капитан! Стоишь тут босый!

– Я в тапках!

– Именно!

Степана отправили к детям на второй этаж. Вера вместе с Ларисой Владимировной занялась приготовлением ужина. Майор ушел во двор разжигать мангал. А Степан знакомился с игрушками детей. Постепенно собирались гости, и все поднимались к нему знакомиться. Таким образом, капитан Гришин был представлен двум полковникам из штаба Объекта и одной невысокой и ладной женщине – Ольге Владимировне, жене подполковника Богомолова.

А потом за ним пришла Вера. Загрузив его бельем, одеждой, простынями и полотенцами, держа в руках кувшин с каким-то напитком, она повела его куда-то вниз по лестнице.

Баня оказалась в гараже, где стояла машина, на которой они приехали. По размеру она была небольшая – парная с полкой в рост человека и электропечью, душевая кабинка, лавочка углом и небольшой стол, на котором стоял некий аппарат, оказавшийся радиоприемником. Который Вера включила, как только они вошли и зажгли свет. Из приемника лилась незнакомая ритмичная музыка, но Степану было не до нее.

Вера начала раздеваться. Степан про себя отметил, что на ней очень красивое белье, какого у нее прежде не было. Начав вслед за женой снимать одежду, Степан оробел. Яркий электрический свет не позволял скрыть видимого возбуждения. Он так давно не был с ней, что застеснялся своей наготы. Вера, раздевшись быстрее него, абсолютно нагая повернулась к нему лицом, окончательно смутив и заставив его покраснеть.

«Как пацан!» – с досадой констатировал Степан. От дальнейший терзаний его освободила Вера, прижавшись к мужу всем телом и впившись поцелуем в его губы.

На этом рациональное мышление Степана закончилось. Он полностью отдался чувствам. И свет ему уже не мешал. Терпкие губы, упругая плоть под рукой, твердый сосок, упершийся в грудь Степана, нежные и нетерпеливые пальцы на его естестве, его мокрая от сока ладонь, и, наконец Вера оторвалась от него и, повернувшись к нему спиной, оперлась на лавку. Первый раз закончилось все быстро, однако даже этого небольшого времени хватило, чтобы закончиться коротким сдавленным криком жены.

После этого они сидели на скамье, отдыхая, и целовались. Заметив, что муж снова переходит в состояние готовности, Вера улыбнулась и прошептала:

– Пошли в парную!

И тут же дополнила:

– Париться! А то я такого грязнулю и в кровать не пущу!

В парной Степан попробовал повторить то, что только что было между ними. Вера отвергла поползновения, заставив его улечься на полок и безжалостно отхлестав дубовыми вениками.

Уже выходя из парной, Степан обратил внимание, что входная дверь в баню со вставками из стекла, правда не прозрачного, и смутился, сообразив, что можно было рассмотреть, чем они тут занимались.

Вера, поняв, о чем он подумал, успокоила его:

– Не переживай. Во-первых, люди все тут давно взрослые. Все всё понимают. Поэтому кровать нам постелют на первом этаже. А дети и Трофимовы спят на втором. Лариса Владимировна мне это уже объяснила и предупредила, что за детьми присмотрит, если ночью проснутся. Во-вторых, стекла непрозрачные, да и нет тут никого.

Степан прислушался. Действительно, голоса и мужской смех раздавались с улицы, где хозяин с товарищами жарили шашлыки.

Мылись долго – не менее двух часов. За это время повторили начатое в первые же минуты еще два раза. Из бани вышли как заново родившиеся, что недалеко было от истины. За эти два часа Степан с Верой скинули груз тревог и переживаний друг за друга, лежащий на их сердцах тяжелыми камнями все эти месяцы.

А потом был стол. Праздничный стол, хотя хозяйка все тревожилась, что ничего не успела и многого не хватает. На взгляд Степана, это было не так. Он не помнил в своем прошлом, чтобы ему когда-то приходилось сидеть за более богатым столом. Но все равно это было не главным. Главным была та атмосфера, что царила за ним. Степан, одетый в хозяйский спортивный костюм, просто купался в ней, кожей ощущая мирную тишину за окнами дома, душой чувствуя искреннюю радость всех окружающих за него и Веру и слыша веселый смех детей, сидящих у них на коленях. Звучали тосты, поднимались фужеры, рюмки и стопки. И что важно, не только за Степана и Веру. Пили за Победу, веру в нее и неотвратимость, стоя и молча помянули третьим тостом тех, кто уже не дожил до нее, своей смертью приблизив ее на шаг. Однако именно после этого тоста стопку Степана Алексей Федорович, на правах хозяина наполнявший сосуды спиртным, стал половинить. Степан, уже захмелевший и ставший более раскованным, хотел шутя возмутиться, но тут же жена наступила ему на ногу, выразительно посмотрев на него при этом. Спорить Степану сразу расхотелось.