Злые напасти

«Сперва дьяку Сабанееву всё расскажу, посоветуюсь, – думал подьячий, быстро шагая к конюшне Разбойного приказа, где служил подручным конюха дальний сродственник Осипа дядя Селиван, – а уж потом ясно будет, как дальше с этой девчонкой поступить. Только она может правду подтвердить. Не поверит Сабанеев мне, так сразу её приведу, а поверит – так тут ещё подумать надо. Пока же пусть она в избушке дяди Селивана поживёт».

Селиван выгребал навоз из хлева, но, узрев племянника, прислонил вилы к стене и радостно улыбнулся. Любил Селиван племяша своего, а потому и радовался каждой встрече.

– Как ты, Осьша? – дядя крепко прижал племянника к широкой груди. – Чего нового тебе Бог послал?

– Чего нового? – Осип развёл руками. – Напасти на меня, дядя Селиван, сыплются, как листья ветренной осенью. Одна другую погоняет…

– Ну-ка, ну-ка, – Селиван усадил Осипа на пенёк. – Рассказывай…

– А чего рассказывать, – подъячий махнул рукой и не решился родственнику всей правды рассказать. – Самое страшное – лошадь у меня украли, а дьяк Сабанеев кричит, если не найдёшь пропажу, в яме сгною. А где её теперь найдёшь, пропажу эту? Следок-то я, вроде, нашел…

– Подожди, подожди, – конюх удивлённо глянул на племянника. – Ты же Серка в последний раз из конюшни брал?

– Серка…

– И его у тебя украли?

– Его…

– Не пойму ничего, – дядя Селиван почесал затылок. – Так вон Серко в стойле стоит…

– Как в стойле?! – словно ужаленный, вскочил с пенька Осип. – Так я побегу сейчас же к Сабанееву и скажу, что нашлась лошадь…

– Так знает Сабанеев, – опять усадил племянника на пенёк Селиван. – Он еще того дня приходил и спрашивал про Серка. Коняшку-то рано утром привели, а следом и Сабанеев бежит… Я, ещё думаю: а чего это он так суетится. Чудеса…

– А зачем же он тогда послал меня лошадь искать? – потряс Осип головой, словно прогоняя какое-то наваждение. – Ладно… Разберусь… А ты, дядя Селиван, помоги мне.

– Чем же?

– Девчонку одну надо спрятать…

– Что за девчонка? Зазноба твоя?

– Ты не спрашивай, дядя Селиван, а помогай, – чуть смутился подьячий и побежал за ворота. – Сейчас я её приведу!

– Маловата для зазнобы-то, – конюх посмотрел на девчонку, почесал щёку и вздохнул. – Пойдем, пигалица, у меня пока поживёшь в избе на берегу речки Чечёры. Хозяйке помогать будешь… Как звать-то тебя?

– Феклушкой…

– Ну, что ж, Феклушка, у меня пока поживёшь, а ты Осип не переживай. Всё сделаем с божьей помощью, чтоб в лучшем виде? и никак иначе.

– Спасибо, дядя Селиван, – улыбнулся подъячий. – Ну, так я побегу?

– Беги…

Дьяк Сабанеев опять чернее тучи. По всем повадкам видно, что грызёт его душу тоска смертная. Вот он от той тоски и бросается на людей, как дурная собака. Осип ещё и порога переступить не успел, а дьяк орёт на него как оглашенный.

– Нашёл лошадь?!

– Дык, на конюшне она, сам знаешь…, – хотел оправдаться подьячий, но лучше б он этого не делал.

Ох, и взбеленился сразу дьяк: из-за стола выскочил, ногами топает, слюной брызжет.

– Перечить мне? – на манер раненного медведя ревёт Сабенеев и тощим жилистым кулаком машет перед носом Осипа. – Сейчас же тебя за непослушание в подвал тёмный посажу! Надоел ты мне! Охальник!

– За что же в подвал? – опешил подьячий. – Серко на конюшне… Кто девчонку убитую в лесу бросил я узнал. Расскажу сейчас…

– Я тебе «расскажу»! – не унимается дьяк и приоткрыв дверь орёт в сени. – Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его! В яму! В самую глубокую! Подлец!

У Осипа язык к нёбу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего – да в подвал тёмный! Да в яму глубокую! В страшном сне такое приснится – не поверишь!

Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин. Матвей Степанович служил при нынешнем государе Фёдоре Алексеевиче в самой близкой охране, но единожды, во время царского похода по монастырям, малость провинился, пролив на руку государя горячее варево и был сослан в Астрахань воеводой. Теперь, то ли он вину ратным подвигом загладил, то ли попросил за него кто, но опять призвали Матвея Степановича в ближний царский круг, а это не хухры-мухры. Рядом с таким человеком у любого простого смертного поджилки задрожат.

– Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, – усмехнулся боярин. – На Кукуе тебя слыхать…

– Да, вот, Матвей Степанович, – лицо дьяка, словно елеем помазали, – молодёжь учу… Спасу никакого с ними нет… Чего не поручишь, так всё как с козла молока… Всё испортят. Да ещё норовят поперёк говорить. Обнаглели до самой крайности. Мы разве такими были? Лошадь ему дали, так он её и профукал…

– Ничего «не профукал», в конюшне она, – неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. – И в Преображенском про девчонок мертвых я всё узнал. Хочу тебе поведать, а ты мне рта не даёшь открыть…

– Пошёл вон! – Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. – Дождёшься у меня! Доиграешься! Точно в яму посажу! Потом с докладом своим придёшь! Да языком своим не мели особо! Пошёл!

А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.

– Оська! – вытаращил глаза удивлённый товарищ. – А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Свою что ли нашёл?

– Нашёл, – тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить – чего теперь с ним Сабанеев сделает, и стало ему себя очень и очень жалко.

«И чего меня бес за язык дернул, чтоб вот так Сабанееву перечить, – думал Осип, кусая губы. – Чего же я не утерпел-то. Говорят же люди умные: хвост голове не указка. А я, ишь ты, на дыбы встал…Ой, грехи мои тяжкие».

– А похитителя? – Афоня тихонько дёрнул подьячего за рукав.

– Кого? – недовольно глянул на Афоню подьячий. – Какого похитителя?

– Того прохиндея, который у тебя лошадь свёл нашёл?

– А! – Осип махнул рукой. – Не до него мне сейчас…

– А чего так?

Подьячий уже открыл рот, чтоб поведать Афоне о сущей несправедливости мира вообще, а в особенности дьяка Сабанеева, да о глупости своей порасказатть, но тут на крыльцо выбежал боярин Пушкин. Не говоря ни слова, он схватил подьячего за рукав и потащил за собой в кустарник, который рос возле частокола соседней избы.

– Чего ты там про Преображенское говорил? – тихо спросил дьяк, озираясь по сторонам.

– Да, как же я, – замялся Осип, ясно понимая, что если он сейчас расскажет боярину обо всём, что видел и слышал в подполе летнего царского дворца, то дьяк Сабанеев со свету его точно сживёт. – Мне прежде дьяку надо… Федору Трифоновичу…