Этноспорт. Руководство пользователя

– Алексей Кадочников создал «систему русского рукопашного боя» [Кадочников 2003];

– Григорий Базлов создал систему русского кулачного и ножевого боя «буза» [Базлов 2006];

– Александр Глуханич создал стиль единоборств коми «зумыд ош» [Зумыд Ош 2007];

– Магомед Сукиев создал стиль ингушского единоборства «шодсанлат» [Шодсанлат 2013].

Создатели этих новоделов опирались на выхваченные из исторического контекста отдельные факты, не имевшие массового распространения. Воссоздаваемая картина псевдоисторического прошлого таких единоборств настолько фрагментарна, что ее целостное восприятие стало возможным только под агрессивным воздействием так называемого квасного патриотизма. Именно такой вид патриотизма возник в постсоветский период и доминирует в Российской Федерации в условиях затянувшихся процессов самоидентификации русских (великороссов) и других народов страны после распада СССР.

Созданные «мифологами-любителями», по меткому выражению Г. Башляра, конспирологические конструкции были рационализированы в массовом сознании под воздействием мобилизующей idеe fixe ожидания «исторических» открытий национальных стилей боевых искусств каждого из народов Российской Федерации. Бывшие советские люди, лишенные коммунистами объективных знаний об историческом процессе, задавались вопросом: неужели наши предки, покорившие одну шестую части суши, не имели собственных стилей, школ и мастеров боевых искусств?

Отрицательный ответ на этот вопрос был очевиден для академических историков, но оказался неприемлем для спортсменов, жаждавших снятия запрета (заметим, несуществующего) на исследования тайных стилей древних боевых искусств. Разумеется, нашлось немало желающих удовлетворить интерес неискушенной публики. В огромном потоке сомнительных публикаций отметились артисты, военные, журналисты, писатели, священники, спортсмены и даже некоторые обладатели ученых степеней (мы намеренно не называем их учеными).

Судя по этим публикациям, оказалось, что можно иметь собственное представлению о традициях прошлого даже без ознакомления с историческими источниками. Часть этих работ стала основой так называемых «русских стилей» боевых искусств, вызвавших устойчивый интерес в 1990-х гг. Поэтому мы подвергнем их скрупулезному анализу, чтобы выявить – где различие, а где повторение традиции? – методологически опираясь на одноименную работу французского философа Ж. Делеза (1926–1995) «Различие и повторение» (1969), иронично отметившего, что «все тождества только симулированы, возникая как оптический "эффект" более глубокой игры – игры различия и повторения» [Делез 1998: 8]. Делез провозглашает, что «принцип различия, как различия понятийного, не препятствует, а напротив, дает наибольший простор постижению подобий. Уже с точки зрения загадок вопрос "какая разница?" всегда может превратиться в: "какое сходство?"» [Делез 1998: 24].

Однако начнем мы с ключевой фигуры в исследовании русских традиционных игр и состязаний – историка Б.В. Горбунова, его исследования служат камертоном достоверности. В его кандидатской диссертации «Народные виды спортивной борьбы в традиционно-бытовой культуре восточных славян XIX – начала XX в.» детально исследован обычай мужских состязаний с выявлением ареалов и циклов их проведения, генезиса и типологии, социальных функций, а также сопоставлением правил и характеристики участников [Горбунов 1990].

Хронологические рамки работы выбраны с учетом начала массового появления источников во время устойчивого бытования традиции. В описании изученности темы Б.В. Горбунов выделяет диссертацию Н.П. Новоселова «Военные игры русского народа и их отношение к эпохе военной демократии» [Новоселов 1949], в которой впервые описан традиционный уклад «военной организации и тактики вооруженных формирований славян древности и средневековья» [Горбунов 1990: 6]. Формированию такого уклада служил обычай игровых состязаний во время праздничных гуляний, что «субъективно воспринималось современниками как одно из основных его назначений» [Горбунов 1990: 19]. Б.В. Горбунов отмечает, что «внешняя грубость форм состязаний» способствовала выходу эмоций и позволяла традиционным играм «успешно выполнять компенсаторную функцию» [Горбунов 1990: 20].

Но подлинным открытием в этнографии традиционных игр и состязаний стала монография Б.В. Горбунова «Воинская состязательно-игровая традиция в народной культуре русских» по материалам его докторской диссертации, в которой он собрал и классифицировал самый большой на сегодняшний день массив источников общим количеством 4 470 единиц хранения в разных фондах [Горбунов 1997: 10]. Из всего многообразия народной игровой культуры Б.В. Горбунов выделил «традиционные воинские состязания (игры)» и описал их схожесть и различия у славянских народов. Он сопоставил такие двигательные действия, как строевая ходьба и групповые построения, сжимание кулаков и характеристики ударов, борцовские приемы и действия, и многое другое. Наибольший интерес в его работе вызывает объяснение того, как на протяжении многих столетий, без каких-либо государственных структур военной подготовки, достигалась высокая боеготовность мужского населения к участию в боевых действиях. Б.В. Горбунов делает подробный анализ бытования стеношного кулачного боя и приходит к выводу, что именно он стал традиционной формой воинского сплочения и этнически укорененных воинских навыков коллективных сражений всех возрастных групп мужского населения великороссов.

Казалось бы, фундаментальные исследования Б.В. Горбунова должны были стать основой деятельности тех, кто занялся реконструкцией русских традиционных единоборств, но этого не произошло. А.А. Кадочников вообще не упоминает Б.В. Горбунова, а другие авторы «русских стилей» (А.К. Белов, А.В. Грунтовский, Г.Н. Базлов) упоминают в «братской могиле», отметившихся в теме исследователей, без каких-либо конкретных цитат. Впрочем, после ознакомления с текстами этих опусов становится понятной причина отсутствия ссылок на Б.В. Горбунова – это низкопробная публицистика со сплошным передергиванием фактов.

«Русские стили» мы изучили в стремлении разобраться – что же привлекло людей в 1990-х и в дальнейшем послужило формированию контркультуры так называемых «русских боевых искусств»?

А.А. Кадочников (1935–2019) создал в Краснодаре «систему русского рукопашного боя», названную впоследствии «системой Кадочникова». Не сумев сделать полноценную карьеру профессионального военного, в конце 1980-х гг. он решил создать «русский стиль» единоборств. В самом начале своей книги «Русский рукопашный бой: научные основы» (2003), где отсутствует научный аппарат как таковой (нет ссылок на другие исследования, не представлена методология, отсутствуют сведения о рецензентах, нет списка литературы), он задается вопросами: «Что представляет собой русский рукопашный бой? Чем он отличается от восточных единоборств, по крайней мере от тех, что культивируются в России?» Но вместо ответа он алогично предлагает «определиться с классификацией», чтобы «различать три основных вида рукопашного боя: спортивный, армейский и милицейский» [Кадочников 2003: 13–14]. В обосновании своего подхода, А.А. Кадочников ссылается на Библию, «Войну и мир» Льва Толстого, Исаака Ньютона, инструкции НКВД, брошюру ДОСААФ и даже учебник физики (1977) за 8 класс средней школы [Кадочников 2003: 100].

Венцом профанных рассуждений А.А. Кадочникова стало апокрифичное заявление, что разработанный им «русский рукопашный бой» именно сейчас «нужен человечеству как способ целостного общественного воспитания отдельной личности, его интеллектуального развития, его приобщения к накопленному человечеством коллективному опыту, к вековой мудрости, конкретным общественно-историческим интересам, устремлениям, идеалам» [Кадочников 2003: 89]. Приведенные цитаты и общая характеристика содержания делают излишней научную критику системы А.А. Кадочникова, которую автор сопровождает одностраничной «философией рукопашного боя», не имеющей теоретической базы, зато содержащей призыв «полить кровью» без уточнения чьей и кого [Кадочников 2003: 90].

А.К. Белов, взявший себе неоязыческий псевдоним Селидор, создал в Москве стиль единоборств «славяно-горицкая борьба». К этому решению его подтолкнул неудачный опыт создания стиля «кумикан кэмпо каратэ-до», последователей которого попросту не нашлось, вопреки ожиданиям автора. Выучившись на библиотекаря и психолога, он взялся за реконструкцию идеологии древних славян, чтобы в духе восточных боевых искусств выдать ее за «философию» своего стиля «славяно-горицкой борьбы» – гремучей смеси известных приемов и практик восточных единоборств, дополненных невразумительными двигательными действиями, которые приходилось менять от семинара к семинару под напором критики его же адептов, так и не сумевших достичь требуемого состояния экстаза. Необходимость экстаза А.К. Белов сопровождал небылицами об обрядах древних славян, среди которых наиболее экзотичен тот, в котором борцовский поединок устраивали на подготовленной к посеву пашне, он «заканчивался сексуальным экстазом борцов и их семяизвержением в землю, после чего самые древние старцы начинали засеивать поле» [Белов 1992: 13].

Текст книги А.К. Белова изобилует не менее экстравагантными диалогами выдуманных персонажей, которые сопровождаются псевдоантичными аллюзиями вперемежку с рассказами о собственном опыте освоения восточных боевых искусств. В попытке сделать изложение наукообразным, он заявляет, что «в Советском Союзе было только два серьезных специалиста по теории и практике русского состязательного боя: Михаил Николаевич Лукашев и Борис Владимирович Горбунов. Несмотря на свои знания, ни один из них не создал ни свой собственный стиль, ни тем паче, борьбу [Белов 1992: 43].

Об истоках своего стиля А.К. Белов сообщает следующее: «Реальное приложение самой техники, как тогда, так и сейчас, мало годится для русской уличной драки. Конечно, если в нее не вовлечены профессиональные драчуны с особым зэковским опытом» [Белов 1992: 58]. Этим объясняется обилие инвективной лексики и становится предельно ясной мотивация А.К. Белова: «Славяно-горицкая борьба – это драка высочайшего профессионального класса, с выверенным схематизмом действий, с использованием познания рефлекторной природы движения» [Белов 1992: 42]. Таким образом, А.К. Белов описывает девиантные практики социальных низов и андеркласса, не имеющие отношения к доиндустриальной игровой традиции русского народа. Его целью является превращение в спорт досуга социальных низов (до Октябрьского переворота 1917 г.) через «выведение системы на международный профессиональный ринг» для того, чтобы «культивирование русских национальных традиций в ратоборчестве» стало всемирным [Белов 1992: 42].

А.В. Грунтовский создал в Санкт-Петербурге (тогда Ленинграде) стиль единоборств «русский рукопашный бой». Выпускник строительного факультета Ленинградского инженерно-строительного института А.В. Грунтовский играл в студенческом театре и тогда же увлекся фольклором. Знакомство с профессором Ленинградской консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова, фольклористом А.М. Мехнецовым (1936–2008), открыло для А.В. Грунтовского мужские пляски «ломание», «скобарь» и другие [Лебедев 1991: 47]. В описании А.М. Мехнецова мужская пляска устраивалась как ритуал приготовления «к активным действиям (брачной, боевой, трудовой направленности)», она имела «ярко выраженные демонстрационные функции: возбуждение энергетического потенциала, проявление силы, свободы волеизъявления, “выходки”». Он упоминает сольные, парные и групповые пляски-сходки «стенка на стенку» [Мехнецов 2014: 93].

А.В. Грунтовский так вдохновился этнографическим материалом А.М. Мехнецова, что в течение года написал книгу «Русский кулачный бой» (1986), в которой даже не упомянул своего вдохновителя, вместо этого он поведал о передаче этих «тайных знаний» о плясках от своего отца, служившего в разведке. А.В. Грунтовский представил игровые пляски, служившие для раззадоривания, главной особенностью стеношного боя, объяснив это тем, что «когда вы включитесь в игру, забыв о страхе и вообще о том, что деретесь, вы увидите сразу всю площадку и будете не глядя контролировать всех» [Грунтовский 1993: 47]. Логика такого изложения вполне вписывается в соревновательную структуру восточных единоборств, где помимо поединка есть гимнастические этюды (он постоянно упоминает в тексте ката в карате, укэ в айкидо, ушу таолу и другие практики).

Абсурд в описании техники ударов у А.В. Грунтовского требует отдельного упоминания. Он предлагает не бить, а махать руками по кругу и пританцовывать – «здесь не руки-ноги бьют, а ими хлещут противника» [Грунтовский 1993: 51]. Его странные идеи развивает невразумительными и совершенно неуместными расчетами инженер В.А. Куц в своей книге «Культура самозащиты: русский кулачный бой» (2006): «Обычная скорость движения руки 10-12 м/с, обычное отношение диаметров – 6-7 раз. Скорость кончика кнута будет (10 – 12) х (6 – 7)2 = 360 – 588 м/с. Мы призываем вас проткнуть звуковой барьер рукой» [Куц 2006: 128].

Отбросив неуместные доказательств Куца, заметим, что «хлестанья», о которых пишет А.В. Грунтовский, исключают по-настоящему сильные удары, требующие устойчивой опоры. Впрочем, результативность и аутентичность техники кулачного боя меньше всего интересуют автора, размахивание руками смотрится намного эффектней, а именно это нужно для постановочных сражений (разновидность исторической реконструкции), устроением которых под вывеской Театра народной драмы занимался А.В. Грунтовский в целях обеспечения продаж своей книги абсурдного содержания.

Тем не менее, постановки А.В. Грунтовского имели большой успех и сделали имя автора первым известным в постсоветской России промоутером кулачек, но вместе с тем, породили тупиковую ветвь в исследованиях: этнограф Г.Н. Базлов и кандидат технических наук В.А. Куц (рецензент псевдоисторического опуса А.В. Грунтовского) стали апологетами мужских плясок, которые они преподнесли как технику кулачного боя в своих диссертациях [Базлов 2002, Куц 2015], ссылаясь на лженаучные измышления и подтасовку фактов своего вдохновителя. Безусловно, описанные ими девиантные практики драк обладают этническими маркерами двигательности и ситуативных поведенческих актов, но даже ad hoc они не могут рассматриваться как объекты нематериального культурного наследия, поскольку представляют собой контркультурный феномен.

Г.Н. Базлов создал в Твери систему русского кулачного и ножевого боя «буза». К обоснованию собственного стиля приступил в своей кандидатской диссертации по этнографии, в которой «выявлены» (без указания массовых источников!) объекты «наследования воинских навыков» и «боевых качеств» [Базлов 2002: 103], формирующие «наследие древнеславянското населения» [Базлов 2002: 133] и «наследие русской мужской хореографии» [Базлов 2002: 135]. Спустя три года после защиты диссертации он сочинил брошюру «Русский рукопашный бой Буза» [Базлов 2006] и провозгласил себя основателем стиля «Буза», снабдив текст почти сотней своих фотографий, на которых он изображает выдуманные им приемы, поскольку сам же пишет, что «в русской культуре отсутствуют письменные памятники, подобные древним военным наставлениям и учебникам по единоборствам» [Базлов 2006: 70]. Заметим, что вопреки профанной реплике Г.Н. Базлова источники все же есть, они выявлены и классифицированы Б.В. Горбуновым, описавшим подлинные механизмы наследования традиционных единоборств. Никаких школ и стилей там действительно нет – русская традиция основана на принципиально других основаниях и практиках. Именно поэтому Г.Н. Базлов игнорирует Б.В. Горбунова.

Дабы придать респектабельности своей выдумке, Г.Н. Базлов утверждает (опять же без ссылок), что «еще недавно существовало, да и по сей день существует множество сложившихся систем палочного, ножевого, кулачного боя, борьбы и многих других целостных комплексов воинских знаний… Все эти способы боя, обучения и состязания назывались “Буза”» [Базлов 2006: 3]. Взяв во внимание весь период устойчивого бытования традиции, на который указывает Г.Н. Базлов, мы обратились к «Словарю русского языка XI–?VII вв.» и «Толковому словарю живого великорусского языка изд. 1912-1914 гг.» и установили ложность его утверждений, обнаружив всего два значения слова «буза» – камень соли и хмельной напиток, производное от которого – бузить, неадекватно вести себя в состоянии алкогольного опьянения [Словарь русского языка, Толковый словарь]. Таким образом, можно заключить, что Г.Н. Базлов выдает за народную традицию пьяные выходки бузотеров, устраивавших кровавые драки с поножовщиной, ставшие основой его стиля «Буза».

В.А. Куц в своей докторской диссертации по культурологии «Русский кулачный бой в контексте традиционной и современной культуры: системно-синергетический анализ» провозглашает А.В. Грунтовского «наиболее значимым современным автором, исследовавшим русский кулачный бой с точки зрения истории, религии, философии, фольклора, этнографии» [Куц 2015: 108]. Он преподносит «русские стили» как «педагогическое и культурологическое творчество», в котором особо ценным является наличие «энергетической работы… бесконтактного воздействия» в кулачном бою, которое «развивается Ретюнских А.И., в системе М. Рябко, в Бузе и ряде других» [Куц 2015: 194]. Но особый интерес для нас представляют выводы его диссертации, каким-то неведомым образом удовлетворяющие требованиям соответствия работы паспорту научной специальности «культурология»: «Стеношный и круговой бой имеют средние информационные мощности. Все формы русского кулачного боя комплементарны по кибернетическим характеристикам, что доказывает его целостность, системность. Для повышения эффективности процессов самоорганизации в культуре необходимо внедрение системы аттракторов, совпадающих по системным основаниям с русской культурой» [Куц 2015: 341].

Не менее удивительно внимания В.А. Куца к признанию поясной борьбы ЮНЕСКО [Куц 2015: 171] (хотя это не соответствует действительности) на фоне игнорирования им факта внесения в Реестр объектов нематериального культурного наследия Российской Федерации (2013) единственной сохранившейся практики кулачных боев – русских традиционных игр Атмановские кулачки, которые проводятся с 1648 года, и которые он даже не упоминает, потому что живая традиция в корне противоречит маразму «русских стилей».

Подводя итог описанию «русских стилей», можно заключить, что они представляют собой контркультурный феномен, сложившийся в атмосфере «разборок по беспределу» в лихие девяностые, когда появился культ сильных парней, владеющих приемами единоборств. Процессы самоидентификации вкупе с недоверием к официальной культуре и к советской исторической науке, провозглашавшей на принципах марксизма-ленинизма линейное развитие общества и отрицавшей роль традиционных устоев в построении будущего, у молодежи возникло желание изобрести что-то свое. Ознакомившись с доступной научно-популярной литературой, они предались фантазиям на темы «пути русского воинства» в духе восточных боевых искусств. Вырваться из контркультурного плена «русских стилей» смогли очень немногие, даже когда появилась возможность соприкоснуться с живой традицией подлинных русских традиционных игр и состязаний.

Проект «Русские игры» Федерации этноспорта России стал началом повсеместного возрождения русского Николо-Петровского праздничного цикла, а также традиционной формы проведения престольных праздников и ярмарочных гуляний с неизменными мужскими состязаниями в противоборствах и забавами силачей. Матрицей кулачных боев и борьбы стали живые традиции села Атманов Угол Тамбовской области, выявленные и описанные Тедорадзе.

А.С. Тедорадзе в работе «Русские рукопашные состязания как явление социальной истории аграрного общества» [Тедорадзе 2002] представил решение ряда общетеоретических вопросов, касающихся проблематики истории и сохранения культурного наследия традиционных единоборств по результатам всестороннего исследования локальной традиции рукопашных состязаний на примере Тамбовской губернии второй половины XIX – первой половины XX вв. А.С. Тедорадзе разработал и применил на практике уникальную методику социологического исследования устных источников, которая позволила в исторической ретроспективе количественно и качественно описать традицию бытования состязаний в 119 населенных пунктах, расположенных в границах современной Тамбовской области. В частности, при помощи этого метода была зафиксирована сохранившаяся практика традиционного кулачного боя в селе Атманов угол. Особое внимание А.С. Тедорадзе уделил созданию фотографического образа техники традиционных единоборств в конкретно-исторический период. Для этого весь массив репрезентативных исторических источников был проанализирован автором при помощи современных методов классификации и систематики, используемых в описании техники спортивных единоборств.

И.А. Морозов занимался этнографией русских традиционных игр Северо-Запада России, его работы были не раз упомянуты в тексте [Морозов 1993; Морозов 2001; Морозов, Слепцова 2004; Морозов 2006б]. От этнографии русской празднично-игровой традиции со временем он перешел к исследованиям современного бытования игр, присущих «лицам из элитных и маргинальных социальных слоев, нередко сближающимся в своих игровых пристрастиях (азартные игры и игры с повышенным риском) – "золотой молодежи", "новым русским", представителям преступного мира и тюремным заключенным» [Морозов 2006а].

А.В. Яровой ведет многолетние этнографические исследования традиционных игр казаков, выделяя две составляющие – общерусские традиционные игры и казачьи шермиции [Яровой 2006а]. Опираясь на работы известных этнологов и антропологов Д.К. Зеленина, А.К. Байбурина, Т.А. Бернштам [Зеленин 1991; Байбурин 1993; Бернштам 2000] и с обращением к полевому материалу, он анализирует традиционные игры казаков, включая особенности кулачного боя [Яровой 2006б], а также технику и способы подготовки бойцов [Яровой 2007]. А.В. Яровой предложил комплексный подход для анализа культуры донских казаков, дал описание борьбы на-ломка, конных и пеших воинских состязаний казаков Нижнего Дона (шермиций), как части обрядовой культуры Дона [Яровой 2009; Яровой 2012; Яровой 2019].

В.Ю. Колчев опубликовал ряд работ по этнографии русских традиционных игр и состязаний по материалам полевых исследований и обращением к работам А.В. Терещенко [Терещенко 1847], Е.А. Покровского [Покровский 1895], Б.В. Горбунова [Горбунов 1990; Горбунов 1995; Горбунов 1997], В.М. Григорьева [Григорьев 1994; Григорьев 1995; Григорьев 1996; Григорьев 1998]. Его усилиями актуализированы источники, которые стали основой для восстановления силовых игр с мячом и килы [Колчев 2016а]. Исследования В.Ю. Колчева позволили выявить бытование игры рюхи в городе Осташков Тверской области и внести ее в Реестр объектов нематериального культурного наследия РФ [Колчев, Мещеряков 2015]. Он провел конкретно-исторические исследования локального бытования игр бабки, клёк, чиж и других в Воронежском крае [Колчев 2009, Колчев 2012, Колчев 2015б, Колчев 2018]. Самой известной работой В.Ю. Колчева стала книга «Игровые поединки» (2015), написанная в соавторстве с этнографом И.В. Ахрамеевым [Колчев 2015а].

А.В. Александров в 2008–2010 гг. опубликовал ряд статей, посвященных русским традиционным единоборствам. Он придерживается подхода Б.В. Горбунова и А.С. Тедорадзе в типологизации видового состава состязаний. Особого внимания заслуживает описание Александровым отдельных видов единоборств, распространенных в Западной Сибири, таких как борьба на-опоясках [Александров 2008], борьба на поясах [Александров 2010в] и кулачный бой удар на удар [Александров 2010б]. Однако при рассмотрении вопроса о технике кулачного боя автор находится под влиянием нарратива «русских стилей». Опираясь на единичные упоминания, А.В. Александров игнорирует данные массовых источников и ошибочно утверждает, что правилами этого состязания разрешалось применение ударов ногами [Александров 2009, Александров 2010а].

Труды Б.В. Горбунова, А.С. Тедорадзе, И.А. Морозова, А.В. Ярового и В.Ю. Колчева стали эмпирической базой русского этноспорта, а экспериментальной моделью – аутентичные традиционные игры Атмановские кулачки в Тамбовской области, внесенные в Реестр нематериального культурного наследия Российской Федерации усилиями Федерации этноспорта России. В целях продвижения исконно мужских Атмановских кулачек и вовлечения других категорий участников, в программу ежегодного события включили другие традиционные игры и состязания – бабки, клек, рюхи, стрельбу из традиционного лука, чиж, а также состязания плясунов и прибасенников. Но самыми успешными стали турниры по традиционной борьбе за-вороток, игре кила, русской стенке и соревнования силачей Вызов этноспорта (Ethnosport Challenge). Когнитивный потенциал программы Атмановских кулачки позволил выработать формат инновационного фольклорного проекта «Русские игры», мероприятия которого проводятся по нескольку раз в году в Москве, Липецке, Орле, Тамбове, Ханты-Мансийске и других городах России.

Модель русского этноспорта была использована в рамках научного эксперимента для создания этноспорта других народов и подтвердила гипотезу восполнения этноспортом «отсутствующей структуры» в концепте премодерн-модерн-постмодерн, где премодерн – традиционные игры и этноспорт, модерн – олимпийские игры и спорт, постмодерн – игры технологий и киберспорт. Стратификация спорта в этом концепте семантически настроена на поиск смыслового акцента прошлого. Объективные условия для восполнения культурных форм спорта формировались с самого начала становления этого глобального феномена универсальных репрезентаций состязательности, оторванных от культурных традиций. Создавая новый культурный ландшафт, лишенный этничности, люди продолжали жить теми же самыми «деревнями», которые существовали как в реальном пространстве (этнические поселения и поселения выходцев из одной местности), так и возникали фантомно во время традиционных празднеств как сходы земляков. В этих условиях традиционные игры и состязания стали проводиться как спортивные турниры с привнесением спортивных норм, правил и экипировки, что привело к появлению этнически стилизованных видов спорта.

Понятие и дискурс этноспорта

В ходе наших исследований и научных экспериментов было введено в научный оборот понятие «этноспорт» для описания современной (фольклорной) формы турниров традиционных игр и состязаний [Кыласов 2010б][3 - Впервые дефиниция была предложена автором на конференции «Молодежь – культура – политика: историческая память и цивилизационный выбор: VIII юбилейные Панаринские чтения» (2010) в докладе «Этноспорт – культурное наследие», опубликованном в сборнике статей. См. в списке литературы.]. Использование составляющей «спорт» в лексиграмме «этноспорт» обусловлено тем, что спорт глубоко детерминирован в современной игровой культуре. Тотальная спортизация привела к тому, что критическое осмысление любых состязаний и конкурсов стало происходить в контексте спортивного дискурса.

Этноспорт является объединительным понятием для тех спортивных мероприятий, программа которых состоит из традиционных игр и состязаний. Соревнования этноспорта в целях достижения аутентичности восприятия проводятся по правилам и с инвентарем локальных традиционных игр, но с использованием спортивной инфраструктуры и с участием спортсменов «родственных» видов спорта. Например, когда атлеты различных видов спортивной борьбы (вольная и греко-римская борьба, дзюдо, джиу-джитсу, самбо, сумо и другие) принимают участие в турнирах различных видов традиционной борьбы.

Дискурсивное поле понятия этноспорта формируется в пространстве междисциплинарного корпуса исследований спорта, сложившегося в середине прошлого века в антропологии, истории, культурологии, социологии, педагогике, психологии и экономике [Кыласов 2011]. Культурологический подход в изучении этноспорта позволяет выявить тенденции локализации, гибридизации и ассимиляции его концептуального распространения и кросскультурного восприятия в различных культурно-исторических типах обществ.

Уже на первом этапе теоретического конструирования концепции этноспорта нам удалось выявить смысловые ловушки, возникающие при его имплементации (научный эксперимент), а также в процессе изучения [Кыласов 2013]. В одном случае, когда смысловое содержание этноспорта сводится к выявлению некоего внутреннего, автономного содержания концепта – это ведет к искажению его восприятия, являющегося не только способом продолжения традиций, но и современной культурной практикой. Кроме того, сама традиционная культура не может сводиться к совокупности обрядов, обычаев, ритуалов и церемоний, поскольку подобная репрезентация служит неоправданному возведению в ранг высших ценностей культурного сепаратизма этнических групп на произвольной архаичной основе, а также легитимации радикальных форм этнонационализма. В другом случае, смысловая ловушка возникает в трактовке этноспорта как инструмента для расширения проблематики эмпирических исследований на стыке культуры и спорта, когда возникает эффект иерархии в подчинении (принижении) традиционных ценностей в парадигме современных институциональных практик (ивент-менеджмента, образования, музейного дела и других), что проявляется в нелепых неологизмах, среди которых наиболее часто встречаются следующие, проверенные нами по количеству поисковых запросов в Google: «спорт Древней Греции» (8 660 000 результатов), «боевые искусства славян» (3 720 000 результатов), «древние традиции футбола» (2 780 000 результатов) и другие.

В описании социологии этноспорта мы постарались избежать рисков банального противопоставления этнокультурных традиций доиндустриальной эпохи модернистским практикам англосаксонского спорта. Изначально отвергнув концепцию мультикультурализма – представления туземных традиций в толерантном пространстве западной культуры, мы нашли методологические основания в онтологическом мультинатурализме бразильского этнолога Э.В. де Кастру. В работе «Каннибальские метафизики» (2009) [Кастру 2017] он представляет мультинатурализм как реверсию мультикультурализма, обосновывая его интериоризацией туземных знаний в современной антропологии, где они составляют новую парадигму – амероиндейский перспективизм, в оптике которого нами были рассмотрены репрезентации игрового наследия в культуре народов макрорегионов Азии, субрегионов Черной Африки и циркумполярного мира Арктики.

Однако выйти за рамки мультикультурализма оказалось не так просто, как нам это виделось поначалу. В огромном массиве исследований выстроилась устойчивая модель исторической перспективы, основанной на «спортивном дарвинизме», создающем иллюзию единого древнегреческого «олимпийского» происхождения всех видов спорта. Парадокс этой теоретической модели заключается в том, что у всех видов спорта действительно есть общее происхождение, но появились они не на Пелопоннесе в античные времена, а на Британских островах в Викторианскую эпоху (1837–1901).

Но здесь возникает другая перцептуальная проблема: при утверждении Британского происхождения спорта возникает образ неоколониализма, который усматривают Х. Айхберг [Eichberg 1998], П. Бурдье [Бурдье 1994], А. Гуттманн [Гуттман 2016], Г. Жауэн [Jaouen 2010], П. Парлеба [Parlebas 2003] и другие. Британские исследователи Дж. Бейл и М. Кронин провели постколониальное исследование спорта, чтобы выявить его влияние на формирование спортивных культур отдельных наций и пришли к выводу, что это многофакторный процесс, порождающий различные, а иногда и находящиеся в противодействии между собой результаты локализации [Bale, Cronin 2003].

Опираясь на выводы Дж. Бейла и М. Кронина, в ходе культурологического исследования мы установили, что возникающий в различных исследованиях фантом неоколониализма можно охарактеризовать эффектом фрэйминга – когнитивного искажения, в котором предложенная форма задает конечный концепт восприятия, согласно определению британских психологов Ф. Зиглера и Р. Танни [Ziegler, Tunney 2015]. Наш вывод основан на том, что спортизация различных видов физической активности происходила добровольно и главное – в ней отсутствует интерес какой-либо конкретной метрополии. Даже если с известной долей иронии принять во внимание то, что в массовом сознании вполне реально существует «столица» мирового спорта – это город Лозанна в Швейцарии, где находится штаб-квартира МОК и «Дом спорта»[4 - Maison du Sport International, Avenue de Rhodanie 54, CH-1007, Lausanne, Switzerland.], в котором расположены штаб-квартиры большинства международных спортивных организаций, объединенных в Глобальную ассоциацию международных спортивных федераций (GAISF)[5 - Global Association of International Sports Federations. URL: https://gaisf.sport/ (дата обращения: 02.04.2020).].

Таким образом, процесс неоколонизации в спорте только внешне соответствует той теоретической модели, которую упорно создают в своих работах многие наши коллеги. В случае со спортом более уместно рассуждать об аккультурации, поскольку спортизации оказались подвержены практически все известные нам соревновательные практики, даже такие весьма далекие от нашего представления о спорте абсурдные фрик-шоу, как «переноска жен», «сауна-спорт», «спортивный стриптиз», «соревнования дровосеков», «фотокросс» и другие.

Нашу уверенность в критическом опровержении неолоконизации в спорте подтвердил единственный обнаруженный факт в виде исключения (как известно, именно исключения подтверждают правила). По иронии судьбы – этим исключением стали традиционные игры и состязания, составляющие главную тему нашего исследования. Проявлением неоколонизации можно считать само насаждение формулы так называемых «этнических олимпийских игр», когда превращают в англосаксонский спорт традиционные игры и состязания, вырванные из культурного контекста обрядов и праздников.

Спортизация современной игровой культуры сформировала особый междисциплинарный дискурс, рассмотренный нами в контексте культурной коммуникации как процесс (деятельность и ее представление в текстовой, звуковой и визуальной форме, производящая смыслы и образы спорта) и как результат (совокупность произведенных культурных текстов, оперирующих смыслами и образами спорта).

В рамках теории этноспорта производится расширение спортивного дискурса, вводятся новые понятия и уточняются общеупотребительные термины для последующего использования в документах, связанных с организацией мероприятий, актов государственных органов и, наконец, потенциальных изменений законодательства. На протяжении всех десяти лет имплементации этноспорта мы вели лонгитюдное исследование с накоплением нарастающего результата и установили, что этноспорт оказал существенное влияние на изменение всей конфигурации мирового спорта. Если в самом начале продвижения этноспорта мы оперировали альтернативным спорту понятием «традиционные игры и состязания», связанным с формами и способами репрезентации игрового наследия, то сейчас наметилась релевантная сегрегация уже и в самом спорте с конкретным выделением «традиционных видов спорта» (со скоростно-силовой составляющей – бег, плавание, борьба, гимнастика, танцы и другое), которым противопоставлены новые виды спорта, рожденные современными технологиями. Инженерные решения трансформировали спорт и стали основой для нарратива новой состязательности в принципиально иной среде: киберспорт, специальные трассы (бобслей, сани, скелетон, велотрек, Формула 1) и технические виды спорта.

Широкий спектр видового разнообразия спорта привел к появлению феномена региональных предпочтений на основе этнокультурных факторов и последующей регионализации в развитии спортивной индустрии. Х. Айхберг описывая культурные особенности, возникающие в контексте регионализации как «грамматические» (grammatikalischen) модели, указывает, что они «различаются не только от региона к региону, но и внутри отдельной культуры». Он заключает, что «в пределах единой культуры может существовать несколько подходов к спорту наподобие того, как в одном языке существует несколько диалектов и социолектов» [Айхберг 2009]. Нам удалось выявить, что региональные предпочтения создают корреляцию с традиционными играми и состязаниями, потому что детерминированы к вмещающему ландшафту и порождаемую им эстетику двигательности.