Наказ атамана

Туманов уже прокачал вербальные сигналы собеседника, и сразу предложил:

– Тебе конь нужен в хозяйстве?

– Лишним не будет, пригодится, – не раздумывая ответил мужик, погасив искру радости в глазах.

– Переправишь меня на тот берег ночью, и конь твой.

– По рукам.

Сговорчивость мужика объяснилась просто. Он был отцом тех сорванцов, что заметили Туманова на берегу, они же и про хромого коня бате рассказали. Звали его Иваном. Семья была крепкая, сам с женой, трое пацанов да дочь четырёх лет, и ещё родители – отец и мать. Два года назад было у них в хозяйстве три лошади, корова с телёнком и бычком, овец под два десятка и земли три десятины, само собой. Что-б не жить? А нынче осталась пара овец да тёлка. По военно-конской повинности забрали лошадей, ещё осенью, корову тоже увели красные, а быка белые. Овец – и тех растащили по проходящим частям. А с конём, пусть и хромым, они поднимутся, не пропадут, тем паче, что такого коня уже не отберут. Одним словом, договорились.

На другой берег Иван переправил его сразу, как стемнело. Пока аккуратно и размеренно грёб вёслами, правя наискосок течению, его пацаны увели коня, радуясь кавалерийскому седлу и упряжи.

– Не жалко сбруи? – тихо спросил Иван.

– Нет. Я себе добуду.

– Вот тут высажу, – он пустил лодку по жидким камышам, – держи чуть правее, там небольшая балка…

– Бывай.

– Удачи.

На том и расстались. Так и не спросил Иван, зачем ему на этот берег ночью, а про балку добавил, что-то сам домыслив. Туманов подхватил сидор, винтовку, ловко выпрыгнул с лодки, едва качнув её на воде, и бесшумно растворился в ночи.

Балка, действительно, оказалась чуть правее, и вела в нужном направлении. Её краем добрался до тыловых рубежей красных, мимо которых проскользнул тенью. Затем прокрался меж редких артиллерийских позиций, где рядом с трёхдюймовыми пушками грелись у костра красноармейцы, и в самом конце подобрался к передовым окопам, скользя змеёй по траве и песку. Выискивать стык обороны соседних подразделений не стал, просто высмотрел одиночную огневую позицию, где томился от безделья стрелок, бесшумно скользнул в окоп, и снял его как в учебнике: сзади левую ладонь на лицо, сжимая губы и нос, правой ножом в почку. Вытер клинок от крови, снял и выкинул в сторону фуражку со звездой, и ввинтившись ужом за бруствер, пошёл пластать по нейтральной полосе. Оказавшись в центре нейтралки потратил немного времени, наблюдая, где и как расположены огневые точки у своих, выбрал направление и медленно, по сантиметру, начал продвигаться между двумя вынесенными вперед позициями. Сплошной линии окопов впереди не оказалось, он незамеченным преодолел передовую линию, так-же аккуратно обошёл артиллерийские рубежи и задержался уже в тыловой зоне – надо было как-то обзаводиться средством передвижения.

Обращаться за содействием к командованию расположенных тут частей белых он не собирался изначально. Даже не стал разбираться в своих мыслях: почему принял именно такое решение, просто доверился интуиции – нужно добираться самому, и больше не рассуждал об этом. Пока перебирал варианты, где раздобыть строевую лошадь или коня, привёл в порядок форму – достал из сидора погоны, закрепил их на гимнастёрке и надел папаху с кокардой. Закончив с амуницией занялся документами: ставшие ненужными красноармейские книжки закопал под ближайшим кустом, а из голенища сапога аккуратно вынул удостоверение личности на имя Сергеева, подписанное Дутовым. Его он берёг для завершающего этапа своего задания, который, судя по всему, наступил, хотя и не так, как было запланировано. Завершив своё перевоплощение, и так ничего и не придумав, двинулся дальше. Когда небо начало сереть на востоке, вышел к небольшой деревне Баиково. На окраине, рядом с добротной избой заметил коновязь, у которой понуро стояло с пяток оседланных лошадей. Около крыльца торчал часовой – наверняка штаб. Вот и замечательно.

Обойдя избу тихо подкрался к часовому, с переменным успехом боровшемуся с сонливостью предрассветного часа, и локтевым захватом аккуратно пережал ему сонную артерию. Поддержал осевшее тело, снял с него шашку, винтовку со штыком прислонил к перилам – полчаса здорового сна ещё никому не навредили, а с начальством пусть потом сам разбирается, бдительнее надо службу нести. Выбрал лошадь покрепче, вскочил в седло и неспешно выехал за деревню, встретив рассвет уже далеко за линией фронта. Дальше держал направление на Петровское, к Авзяно-Петровской дороге, единственному пути на восток, через горные хребты Южного Урала. До неё добрался ближе к концу дня.

До утра остановился на отдых в лесу. В ночь решил дальше не ехать, избегая соваться в горную и лесистую местность в темноте: сбиться с пути было очень просто, выбраться же из незнакомых ущелий и гор наоборот, крайне сложно. А на пустопорожние экскурсии у него не было времени – до ставки Дутова нужно добраться как можно быстрее, крайний срок до 15 июня, ибо после 20-го числа, если верить штабным картам, начнётся наступление красных на Златоуст. Значит, на без малого пятьсот вёрст пути у него оставалось чуть более десяти дней. По местности со сложным рельефом это не много, а кроме рельефа, наверняка, будут непредвиденные обстоятельства в виде партизан и просто лихого люда. И это без учёта всевозможных «если» – если не подведут лошадь, здоровье, погода, быстро меняющаяся оперативная обстановка. Был ещё один фактор, определяющий маршрут и который ему крайне не нравился – двигаться предстояло исключительно по старому Авзяно-Петровскому тракту, с которого нельзя было ни свернуть, ни срезать путь, ни объехать другой дорогой: кругом крутые горы, скалы и непроходимый, дикий лес. Иначе говоря, изволь топать по дороге, по известному маршруту, на котором легко организовать любую засаду, было бы желание. С такими «приятными» мыслями и уснул.

Утром продолжил путь с заезда в Макарово, где за небольшую сумму обзавёлся съестным припасом для себя, и овсом для лошади: на предстоящем отрезке пути ничего этого могло не оказаться. За себя не переживал, продержаться без пищи мог долго, и воды вокруг хватало, но лошади предстояло выложиться по полной, без фуража долго не вытянет.

Отъехал совсем немного от деревни, как горы и лес уже приняли его в свои тесные объятия. Вдоль тракта журчала невеликая речушка Сикася, бегущая меж дорогой и крутым хребтом слева, в котором, примерно через пять вёрст, открылась довольно большая пещера, тёмным зевом, словно разбойничьим глазом, провожавшая его в дорогу. «Ну и места…» – поёжился Туманов. Тракт не пустовал, с рассветом потянулись подводы, по две-три катящие в обе стороны, всадники и пешие, в основном небольшими группами, некоторые с оружием, но чаще без. На Туманова смотрели косо, а зацепившись взглядом за погоны отворачивались. В первый день добрался до Кулгунино, которое открылось взору после первого перевала. Спускаться в деревню не стал, свернул в лес, где и переночевал, о чём впоследствии пожалел – всю ночь не давал отдохнуть медведь, шатающийся рядом и утробным рычанием пугающий лошадь. Она жалась к костру и седоку, а хозяин леса недвусмысленно выражал недовольство соседством: трещал ветками, скрёб деревья, шумел, как мог. Туманов постукивал время от времени ножом по котелку, отпугивая визитёра, но помогало слабо. В общем – не выспался. Придётся выбирать на следующей стоянке – изба или сеновал в сарае, или мишка в лесу, с непредсказуемой степенью гостеприимства. Рано утром миновал спящую деревню, а к полудню, через три перевала, проехал ещё две, Новосаитово и Бретяк. Останавливаться не стал, но проезжая по трактовым улицам, спиной чувствовал на себе любопытно-оценивающие взгляды. Негостеприимность местных жителей была понятна, за последние месяцы не единожды прокатывался через них вал смены власти, и каждый раз это отражалось на хозяйствах, терявших скотину, живность и самое главное – лошадей. Поэтому, он подозревал, нехорошее внимание вызывала не его персона, а справная кобылка под ним. После следующего перевала отдохнул у ручья, напоил лошадь, пропустил встречную пару подвод и продолжил путь, спускаясь в очередное ущелье. И постепенно замедлил ход, а там и вовсе остановился – ехать дальше активно расхотелось, мало того, «темное» чувство недвусмысленно свербило где-то в груди, холодя позвоночник – опасность! А голова заработала независимо от тела – «лошадь не тронут, она приз, а он наоборот, не нужен и вооружен, значит будет выстрел из засады». Удобнее всего вон там, в конце спуска, где слева отвесная скала, а справа пологий взгорок, заросший молодняком и кустами, оттуда и шмальнут. Позиция верная, объехать никак: дорога ныряет в ручей, что бежит справа, и другого места его преодолеть просто нет. Вон и ветка орешника шевельнулась не по ветру. А над скалой, слева, с криком взмыла в синеву сойка. Ещё метров двести, и он окажется словно призовая мишень в тире. И это не всё: он уже в секторах наблюдения, лицо жгло от чужого взгляда через прицел.

Туманов зашатался в седле, приложив руку к сердцу, склонился над лукой и медленно, словно теряя последние силы, сполз на дорогу, правдоподобно запутавшись ногой в стремени. Зацепил повод сапогом, оперевшись одной рукой сел на землю, растирая грудь. Плохо стало человеку, сразу видно. Потом и вовсе уронил винтовку в сторону и завалился на бок, прикрыв наган, который успел вытащить из кобуры и взвести. «Ну, почесали в затылках и вперёд, подбирай бесхозное, пока подешевело» – мысленно поторопил невидимых противников. На дорогу так никто и не вышел, но в кустах за ручьём скоро затрещало, чавкнула земля от тяжёлых прыжков. Прижатое к земле ухо отчётливо уловило приближающиеся сзади шаги. «Двое, обошли». Услышав щелчок взводимого бойка ждать не стал, молниеносно развернулся и сделал два выстрела: на звук и на движение чужой фигуры, по ногам. Перекат, контрольный выстрел, и перенос огня по краю скалы слева: мелькнувшая на краю фигура с криком полетела вниз, вместе с выроненной винтовкой. «Минус три». Лошадь вздрогнула от выстрелов, но не испугалась, оказалась хорошо подготовленной для строя, стояла на своём месте, опустив голову и раздувая ноздри. Туманов сполз в русло ручья, выходя из-под возможной зоны обстрела и ухватив за ворот бородатого мужика в картузе и поддевке, громко стонавшего над простреленным коленом, сдёрнул его за собой. Второе тело лежало без движения. Сунув воняющий порохом ствол нагана поглубже в глаз бородатого, внятно задал вопросы…

Было их только трое, все с Новосаитово. Увидели проезжающего одинокого путника, прикинули навар и не долго думая выскочили наперерез, по лесным тропам. И похоже, что не впервой. Ну, да это его уже не волновало, другой опасности на пути не было, пора было наверстывать потерянное время. Возиться с телами не стал – некогда, и не заслужили. Дальше поехал в некоей душевной гармонии, с чувством совершенного доброго дела.

К вечеру, преодолев ещё три перевала, добрался до Авзяна. Переночевал в старой лесопильне, закрыв на засов сарай и хорошо выспавшись на душистых стружках. Следующая ночь застала его в Серменево, а днём уже проезжал через Белорецк, вежливо отвечая на приветствие гарнизонных патрулей. Город показался ему уставшим от вихрей перемен, и настроенным, как минимум, враждебно. Задерживаться там не стал, проехал до Казаккулово, там, у озера, и остановился на отдых. Больше половины пути было преодолено.

Горный край заканчивался. Дорога постепенно и уверенно спускалась всё ниже, горы становились менее крутыми и пологими, и скоро далеко впереди открылась широкая панорама равнинной низменности, на которой можно было рассмотреть хутора, станицы, посёлки и стоящий наособицу, словно страж у горных хребтов, Верхнеуральск. К нему добрался следующим вечером, въехав в город по широкому деревянному мосту через Урал, одномоментно переместившись из Европы в Азию.

Последний дневной переход был длинным, чуть больше пятидесяти вёрст, и Туманов решил остановиться в помещениях казачьего Арсенала, где казаки, увидев его удостоверение за подписью Дутова, оказали ему самое широкое радушие. Лошадь пристроили в стойло, обслужили, а он тем временем успел отправить с телеграфа, на имя Дутова, короткое сообщение: «Сергеев тчк Верхнеуральск тире Троицк». Ответа не предусматривалось, отсутствие «точки» в конце сообщения означало штатную ситуацию и следование своим маршрутом. Его и продолжил рано утром, проведя следующую ночь в посёлке Варшавка, а другую под Черноборским, на берегу речки Уй.

Вечером 11 июня он въехал в Троицк. Не мешкая проследовал на улицу Гимназическая, к зданию женской гимназии, в котором продолжал работу Войсковой круг, и где должна была располагаться ставка атамана. Поднялся на второй этаж, зашёл в приёмную директорского кабинета и обратился к дежурному офицеру:

– Ротмистр Сергеев. Прошу доложить Войсковому атаману о моём прибытии.

Подтянутый и аккуратный есаул внимательно посмотрел на предъявленное удостоверение, и чётко произнёс:

– Относительно вас, господин ротмистр, имеется распоряжение: вам надлежит прибыть в Омск, в штаб Походного атамана всех казачьих войск и генерал-инспектора кавалерии Русской армии, генерал-лейтенанта Дутова.

Сбитый лётчик

(май-июнь 1919. Бокий)

Ощущения у него были так себе, словно крылья обрезали или сбили на взлёте. Посудите сами – за неполные десять дней потеряны основные фигуранты архиважной операции, ключевой свидетель и исполнитель, а кроме всего летела в тартарары вся версия вместе с концами. Где уж тут парить в облаках или почивать на лаврах? Катастрофичное низвержение в реальность, вот что это было такое. Но к сути.

Продолжительное отсутствие связи с Макаровым объяснилось просто и трагично – убит. Приданный ему отряд ЧОН ликвидирован, разыскиваемый обоз уничтожен, груз утерян. Эти скорбные вести Бокий получил 20 мая, депешей, от политотдела 5-й армии, уже после того, как наступление на Восточном фронте продвинулось почти до Уфы. Тогда комиссар 218-го полка доложил в политотдел об обнаружении близ деревни Муллино остатков раскуроченного обоза, и тел погибших, среди которых и был опознан Макаров. Собственно, опознаны по документам были все, кроме троих неизвестных, сопровождавших обоз. И это было полбеды.

Экстренно прибывший на место уполномоченный Самарского ГубЧК провёл тщательное расследование, в результате которого выяснилось, что тело одного из убитых, разваленное на две части, принадлежит ни кому иному, как бывшему его подчинённому Марку Добжецкому, «Шляхтичу», а по совместительству агенту царской охранки «Шаману», упокой уже Господь его грешную душу. Этот факт (что это Марк, а не агент) был подтверждён медицинской экспертизой, после анатомического вскрытия, и поставил под большой вопрос профессионализм сотрудников подведомственного ему спецотдела, равно как и самого Бокия: как-же так случилось, самоотверженные рыцари Революции, что из-под ваших любопытных носов удалось сбежать особо опасному преступнику и предателю? Мало того: каким-же это образом ваше следствие дало себя обмануть, и позволило оказаться преступнику в центре сверхсекретной операции, по возвращению собственности молодой Советской Республики? Причём, сама операция, вашим попечительством или его стараниями (в чём ещё нужно разобраться), теперь успешно провалена – более тонны золотого запаса утеряно, а все имевшиеся концы и нити обрублены. Не витаете ли вы, пока ещё – товарищи, в беспочвенных ожиданиях? Или паче того – а не осознанно ли своими обнадёживающими заверениями вводите в заблуждение уважаемую Коллегию ВЧК? И ведь это ещё Бокию не вменили в вину утраченную разработку по пещерным порталам, о чём просто никто не знал.

Вот так всё плохо. Мерзкий Туманов походя обескровил личный спецрезерв Бокия (да мерзкий, мерзкий…), и увильнул из-под колпака, унеся с собой этакую замечательную тайну. Пойди, отыщи его теперь. Да-с, извольте знать: самого Туманова среди погибших обнаружено не было, что подтвердили при опознании лично его видевшие свидетели – врачи, лечившие Туманова в Бугульме, и этот, как его, Чех, вызванный с фронта. Последний оставался один из немногих, кто был хоть как-то посвящен в это проигранное дело.

Что-ж, унывать нечего, нужно было выправлять ситуацию (и не такие удары доводилось держать). Во-первых: Бокий знал кто был конечным получателем ускользнувшего золотого обоза – атаман Дутов. Во-вторых: он был уверен, что Макаров с Марком погибли при атаке на ложный обоз, который подставил им Туманов, а значит сам обоз цел и невредим. В-третьих: обоз всё ещё находится на нашей территории, так-как ни малейших подтверждений его перехода через фронт не поступало. Как видите, уже не мало. Теперь по мерам, какие следовало принять: первое – отследить перемещение самого Дутова, ибо сейчас искать Туманова бессмысленно, но рано, или поздно, он объявится рядом с атаманом; второе – поручить это дело Грабычу, он справится; третье – нужно подключать последний резерв, о котором тоже мало кто знает: саамских нойдов. Они смогут наполнить информационный вакуум нужным содержанием. Ну, а про то, что район утери обоза сразу был поставлен под постоянный оперативный контроль и говорить нечего, это истины прописные.

Пока вводил в курс дела Грабыча и работал с Барченко по нойдам, контроль сработал: пришла обнадёживающая весточка с Белебея – 29 мая было совершено нападение на штаб 25-й дивизии, с двумя погибшими. Срочно направил туда Грабыча, и учинённое им следствие дало результат – нападение совершил человек, с документами на имя Доронина, бойца ЧОН, погибшего под Еланью осенью прошлого года. А от чьих рук погибшего? Правильно – Туманова. Вот и сложилась мозаика, в верном направлении двигаемся, товарищ Грабыч: Туманов прорывается к Дутову, и внимание – один!

Стратегия задуманной операции рисовалась такая. Первым этапом предстояло обеспечить оперативное наблюдение за деятельностью и перемещением Дутова. В свете грядущих наступлений РККА его возможные маршруты будут в Сибирь, Монголию или Китай. Не исключен и Дальний Восток. Поэтому уже сейчас необходимо подключать там агентуру. Второй этап подразумевает захват Дутова или Туманова, и эксфильтрация их, как ценных источников информации, в Россию. Третий этап будет запущен в случае неудачи или невозможности осуществить предыдущий, то есть убийство обоих, но с некоторыми вводными: необходимо доставить сюда тела убитых или, как минимум, их головы. Тела или головы, в зависимости от того, что удастся заполучить, будут тем самым источником информации, за которой и разворачивается вся охота. Именно для этого, четвёртого этапа – снятия информации – Барченко сейчас наводит свои каналы по нойдам. Лопари умеют копаться в мыслях и знаниях живого человека, и даже покойника, для последнего случая нужно всего лишь соблюсти определённые ритуалы. Но это уже детали. В целом решение поставленной задачи будет иметь два результата: политический и практический. Для него, Бокия, важен второй, а первый будет бонусом для Феликса, за допущенные просчёты. Завершением операции можно считать изъятие золота, на основе добытой информации. Операция получит название «Арго». По названию корабля, плывшего за Золотым руном. Символично, правда?

Теперь о тактике. Грабычу передаётся вся действующая агентура внешней разведки в Монголии и Китае, и само собой, агентура ВЧК в Сибири и на Дальнем Востоке. Он забирает в подчинение Чеха и этого, как там его, Клепинова: оба знают Туманова в лицо, будет использовать их по своему усмотрению. Основная цель конечно Туманов, но скорее всего, памятуя его возможности и умения, проще всего будет добраться до Дутова, что даже предпочтительнее – атаман наверняка знает больше о всех своих секретах и заначках.

Барченко подключает к операции нойдов, и пытается установить ментальную связь с самим атаманом или Тумановым, а ещё лучше взять обоих под ментальный контроль. В случае доставки их живыми или мёртвыми, шаманы приступят к извлечению информации своим камланием или мерячением, для чего и затевается вся эта суета.

Ну, и последнее: а кто такой Грабыч?

Грабыч это фамилия. Бокий познакомился с ним осенью 1902 года, в Иркутске. Тогда знал о нём не много: из мещан, физически крепок, надёжен и жесток. Два года парень провёл в тайге, промысловиком-охотником, а в городе его, восемнадцатилетнего, неожиданно закружила революционная романтика. Конспирация и эксы – это стало его стихией. Ярче всего раскрыл свои таланты в борьбе со стукачами и информаторами охранки, расправлялся с ними крайне жестоко и изобретательно, из-за чего особым уважением среди соратников по борьбе не пользовался. А Бокий его приблизил. Разницу в возрасте (он был младше Бокия на пять лет) почти не ощущал, вместе и пошли дальше, по тернистой дороге сопротивления. Сам Бокий тоже славился вычислением тайных соглядатаев в революционной среде, а вот расправляться с ними поручалось Грабычу. Роль исполнителя революционных приговоров тому пришлась по душе, подходил к процессу творчески, и очень часто результаты его деятельности попадали в уголовные хроники газет. Поэтому Грабыч секретность и конспирацию возводил в абсолют, предпочитая оставаться в тени и неизвестности. Это Бокия устраивало ещё больше, и он со временем сделал этого человека своим личным исполнителем, так сказать. Да: звали его Роланд Апполонариевич. Теперь понимаете, почему – просто Грабыч?

Жокей

(Шляхтич)

Быть привязанным к своему, едва начавшему формироваться, тельцу мне надоело быстро. Это от того, что память и знания оставались при мне, и самое главное – мои умения тоже. Они даже приумножились, я теперь мог видеть сущность человека, иначе говоря – его душу. Душа Ирмы была совсем рядом, только руку протяни, но интуитивно я не беспокоил её, догадываясь, что пользы от этого не будет: зачем нарушать психику матери моего будущего ребёнка? Тем более моей будущей матери? Но терпеть это одиночество… Только вообразите: сидеть восемь месяцев в заключении, когда там, за тонкой перегородкой, происходят такие интереснейшие события?!

Посему, первый пробный выход в астрал я осуществил уже на второй день, едва убедился, что физическому и психическому здоровью Ирмы ничего не угрожает. В тот день Ирма благоразумно и вовремя унесла ноги с места побоища, и вернулась в Муллино, откуда смогла добраться до станции Туймаза, к железной дороге. Там, на вторые сутки обретения мной новой плоти, я и попробовал выскользнуть в окружающий мир. И получилось! Это было здорово, значит полного заключения не предвидится, и я тут-же попытался отыскать Дондум-оола, поделиться радостью. Но вредный старик не желал общаться, видимо был чем-то занят. Мне удалось вызвать его только через семь дней, где он и огорошил меня новостью о гибели отряда Туманова. Между прочим, это произошло не без моего косвенного участия. Кто намешал отраву в бутыли с водкой? Ваш покорный слуга. Самое смешное, что Туманов тоже к этому причастен, даже больше, чем я – яд был из его медальона, и он своими руками отравил верных ему казаков. Ну разве не смешно? Само собой, Туманов опять остался цел и невредим, спрятав золото и похоронив своих бойцов. Тут-то и произошло самое интересное: бойцы были живы, всего лишь впали в анабиоз (сам проходил через это, знаю о чём говорю), и пришли в себя уже в могиле, из которой выбраться, сами понимаете, не смогли. И умерли уже по настоящему. Вот только рядом оказался Дондум-оол, который воспользовался ситуацией по своему – старикашка сотворил из этих казаков стражей золотого клада. Зачем? Я так и не понял. Хуже всего, что я, в своём нынешнем состоянии, не смог отыскать это место, а старик говорить об этом не желал. Вредина. Теперь, если всё так, как он говорит, клад будет под охраной сто лет. По крайней мере, время у меня пока ещё есть, а что там дальше – увидим.

– Эй, красуля, куды спешишь? – голос доносился словно через вату, грубый и хриплый, – а ну, постой. Стой говорю, зараза.

Вот ещё, новости. Почувствовал волнение Ирмы, услышал пустившийся вскачь ритм её сердца. Ну, что там такое? Выпорхнул из своего внутриутробного, микроскопического «я» и оценил обстановку, в которую занесло мою непоседливую будущую родительницу.

Вечер, почти стемнело, Ирма стоит в стороне от здания железнодорожной станции, недалеко от дощатого сортира, видимо приспичило по нужде. А тут – вот они, любители дармовщинки. Два мужика в кустах, с почти утраченным человеческим обликом: небритые, в мятой одежде, наверняка разит от них перегаром и прочей дрянью – могу только догадываться. Щерятся в глумливой ухмылке и тянут к ней свои лапы, попутно расстёгивая ремни со штанов. Ирма застыла, впала в ступор прижав кулачки к подбородку.

Уф, покоя от вас нет… Скользнул к этим харям, одному сильно сжал серый, скользкий мозжечок, а другому горячее, трепыхавшееся от похоти сердце, в жёлтой сальной плёнке. Ирма так и не поняла, отчего мужланы повалились в кусты, конвульсивно выплясывая ногами. Я провёл рукой (или что там теперь у меня вместо?) над её затылком, увенчанным бубликом косы, вкладывая успокаивающую мыслеформу – «Всё хорошо, они устали, иди по своим делам», – и почему-то подумал: а где сейчас Глеб?

И увидел его сразу, словно кто-то сдёрнул покрывало с выставленной передо мной картиной. Ну как – увидел… Скрытничал Глебушка, не расставался теперь со своим амулетом, которым раньше почти не пользовался, поэтому я видел лишь золотистый туман в кабинете, вещавший его баритоном. А за столом, о бок от облачка, сидел незнакомый мне человек, в сером костюмчике, неприметный с виду, но с немалым «личным кладбищем» за плечами, это сразу видно. И вели речь… о Туманове. Вот и не верь интуиции после этого! Я скромно притулился у вешалки, в углу кабинета, и внимательно слушал увлекательную беседу.