Мост через переносицу

– Бесплатно! – протрубил Быбин.

– Разводняк.

– Будет скучно – пойдем пиво попьём.

С таким предложением не спорят.

– Ладно. Во сколько?

– К семи. Я позвоню тогда.

– Ну, давай.

Вальдимат вернулся в кабинет. Там царило всё то же телячье спокойствие. Он почти успел дочитать главу, когда вернулась Марина Владимировна с кучей своих громких и бестолковых мыслей. Обеденный перерыв закончился.

ЧЕЧЁТКА ПОД МУЗЫКУ

У Татьяны была звонкая фамилия – Чечётка.

У её начальника, Владимира Ульмасовича, ещё более звонкая – Музыка.

Два месяца спустя после начала работы Татьяна стала ездить в командировки с Музыкой.

Давным-давно, в самом начале своей карьеры, большой босс Владимир Ульмасович Музыка, хозяин всех душ в своей компании, был против развращения рабочих кадров беспорядочными связями. Но со временем, когда денежный мешок его раздулся до таких размеров, что в него уже можно было ловить молодых женщин стаями, он решил, что вообще-то сие неплохо. Можно, то есть.

Это был ещё не старый мужчина с средним диаметром активного разума и весьма большим ростом, как сложенный вдвое жираф.

Началось же всё просто – как в сущности и начинается любая история. В большую, раздутую от серьёзности выполняемых дел компанию пришла работать Татьяна. Свежее мясо её тела сразу привлекло внимание многих страдающих от переизбытка силы хищников. Но почти все они, хоть и считали себя хищниками, на самом деле были падальщиками и ждали, что кто-то другой сделает первый выстрел, оставив им спокойное от жизни, не сопротивляющееся тело. Таким стал альфа-самец компании сорокавосьмилетний Владимир Музыка. Он выждал необходимое для адаптации время (как уже говорилось, около двух месяцев) и, собираясь в очередную деловую поездку, командировал Татьяну вместе с собой в качестве секретаря. Когда Владимир Ульмасович подписывал командировочные удостоверения, он держал платок у рта, боясь забрызгать слюной безвыходного вожделения серьёзные документы, лежавшие на столе. В его вымокшем от фантазий мозгу живо рисовались картины одна жирнее другой, в которых Татьяна и он были главными действующими лицами.

В самом начале поездки Татьяна казалась окончательной дурой и всерьёз пыталась выполнять обязанности секретаря. Музыка морщился, но терпел и не доставал свой уставший от бездействия козырь. Он ждал эволюции, которая, по его мнению, неминуемо должна была произойти в недрах её строптивой совести. Из всей шушеры, что окружала Владимира Ульмасовича на работе, он, быть может, был единственным, кто действительно походил на хищника: упрямый, терпеливый, смелый, ненасытный, пахнущий потом. В конце четвертого дня непогрешимой, всё более становящейся скучной командировки терпение Музыки начало капать на пол. Пора было действовать. Раз уж мозг Татьяны не был способен собственными силами понять, как должны развиваться дальнейшие события, необходимо её подтолкнуть в нужном направлении.

Вечером, мокрым и удушливым, Татьяна пришла в номер Музыки, якобы за документами. Он же якобы думал о делах, сидя в кресле и держась за подлокотники, чтобы не накинуться на неё раньше времени. Слова были глупыми и тяжелыми. Воздух в номере – спертый от возбуждённого мужского дыхания. Весьма кстати под рукой директора оказалась бутылка вина. Зачем это? Танечка, ты, конечно, не знала, но сегодня были важные переговоры, которые успешно закончились подписанием контракта. Дура ты безмозглая. Это надо отметить. Выпить по бокалу, зубами содрать с тебя бельё, поговорить о чем-нибудь, например, о поэзии или кино, повалить тебя на пол или на стол, вспомнить о чём-то культурно-возвышенном… Музыка брехал как студент, а Татьяна смущалась как девочка. После второго бокала до некоторых её, наиболее близко расположенных к черепу извилин стало доходить, что вся речь директора – красная ковровая дорожка в его кровать, по которой ей предстоит пройти. Выпив ещё бокал, она отправилась в путь.

Следующая командировка Татьяны состоялась через месяц. Музыка был человек занятой и безостановочно разъезжал направо и налево. Ввиду того, что дорога, так сказать, уже была разведана, он более щепетильно отнесся к вопросу бестолково потраченного времени. Поэтому пригласил Танечку к себе в номер в первый же вечер. Брехал он гораздо меньше, вина не пил и вообще вел себя довольно пошло, по-жлобски. Однако это не помешало ему отработать все четыре командировочных дня в полную силу.

Как относилась ко всему этому сама Татьяна? Трудно сказать. Почти так же трудно, как сцепить за спиной намыленные руки в замок. Но было что-то в её поведении, в поворотах головы, в интонациях, какие-то на первый взгляд невидимые и неосязаемые флюиды, смутно намекавшие на осторожную симпатию к Владимиру Ульмасовичу. В принципе, это объяснимо. Музыка неплохо выглядел, замечательно одевался, прекрасно манерничал, когда в том была необходимость. В общем, его и без денежного шлейфа можно была назвать привлекательным. А уж золотой налет под ногтями от ежедневного прохождения огромных сумм через его руки делал Музыку окончательным и бесповоротным эталоном женских поисков.

Татьяна, как и всякая женщина, переживала период наивной дурости, верящей в кинофильмы и социальные чудеса. Ей казалось, что интимные перипетии между мужчиной и женщиной являются необходимым и достаточным условием для дальнейшего благотворного развития их отношений. Увы, ей предстояло собственным опытом доказать ошибочность такого подросткового мировоззрения.

МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ БОЛЬШОГО ДИРЕКТОРА

В ранней поре своего существования Владимир Ульмасович и мечтать не мог о той жизни, что была у него теперь. Пределом мечтаний, «крышей», в которую упиралась голова его фантазии, были шоколадки, так и не купленные ему отцом-электриком, аттракционы, так и не показанные ему матерью-кассиршей, и прочая дребедень, которой он оказался лишён в детстве. Семья была среднестатистической, со среднестатистическими же проблемами. В будущем Владимира Ульмасовича не ждало ничего выше должности среднестатистического работяги в бескрайнем море трудовых кадров.

И потому уже в старших классах школы Владимир Ульмасович стал культивировать в себе отвращение ко всему среднестатистическому: среднестатистической одежде, среднестатистическому поведению, среднестатистическим порокам. Началось это, как ни странно, в туалете, когда он увидел испачканный кем-то стульчак. Ему вдруг страшно захотелось иметь свой собственный унитаз, одному ему принадлежащий, чтобы чистота его не зависела от пищеварительных проблем посторонних людей. Это и было стартом. Много лет спустя, когда Владимир Ульмасович сможет позволить себе иметь не только собственный унитаз, но ещё и батальон моющих этот унитаз манекенщиц, он при написании какого-то письма выведет свое краеугольное правило: «желание иметь собственный стульчак есть первый камень в основании карьерной лестницы».

В институте ему посчастливилось учиться вместе с сыном одного размашистого бизнесмена. Владимир Ульмасович вспоминал, что в те дни каждое утро просыпался в теплой и влажной постели и из этого делал вывод, что попал в струю. В сущности, так и было. Шаг за шагом он начал входить в зачарованный круг бизнеса, принадлежавшего отцу того сокурсника. Конечно, он был парнем на подхвате, лакеем, тогда как сокурсник – принцем империи. Но время причудливо перетасовало колоду. Через пятнадцать лет после окончания парнями института тот самый бизнесмен, отец сокурсника Владимира Ульмасовича, погибнет при невыясненных обстоятельствах: его найдут спустя неделю после исчезновения, спрятанным в огромной итальянской вазе, красовавшейся в его кабинете. Официальной версией станет – «самоубийства по неосторожности». В крови бизнесмена обнаружат лошадиную дозу алкоголя. Видимо, он напился, начал чудить, влез в вазу и не смог потом из неё выбраться. Такова была официальная версия. Что же касается неофициальной, её распространение Владимир Ульмасович пресёк лично. На тот момент он уже работал начальником службы снабжения в той самой компании и успел обрасти плотным клубком полезных и сомнительных знакомств. О неофициальной версии широкие массы не узнали. Сын бизнесмена, ведший и при отце праздный образ жизни, после его смерти опустился с облаков на асфальт бытия с удивительной быстротой. Казалось, ему на шею прицепили камень, чтобы помочь быстрее достигнуть дна. И он его достиг. Спился. А через год, успешно преодолев череду невнятных реформ и кадровых брожений, Владимир Ульмасович стал генеральным директором компании.

Надо заметить, что он не только не запустил дел, но и сумел заставить предприятие вращаться предприятие по новому витку на более высоком уровне. Себя Владимир Ульмасович тоже запустил на новый виток и начал вращать всех подчиненных.

Он был женат. Были дети: дочь Катя, вышедшая замуж за иностранца и эмигрировавшая в Польшу, и сын Георгий, готовившийся продолжить дело отца. Ещё были аквариумные рыбки, жутко дорогие. Жена Владимира Ульмасовича, Валерия, мечтала смыть их в унитазе, потому что они – по ей одной известной причине – служили постоянным напоминанием о регулярной неверности мужа. Но не смывала из жалости к немым созданиям. Так она и жила: смотрела на рыбок и одновременно ненавидела их и жалела.

9

В три часа Вальдимат ушёл с работы.

До больницы было минут двадцать пешком. На автобусе – примерно столько же, только сидя. Вальдимат решил идти.

По дороге он то и дело мысленно возвращался к шраму на лице Жабоедова. Получалась какая-то мистика. Он же видел этот шрам вчера. Точно видел. Правда, выглядел тот, так будто Жабоедов заработал его месяца два назад. Может, это телепатия? Или психоз?

Вальдимат тряхнул головой, прогоняя ранние сомнения. Сейчас покажется врачу – тогда и решит, что делать и о чем думать.

Позвонила Лиза, узнала, пошёл ли он к больницу.

– Как раз иду, – сообщил Вальдимат.

– Ладно, вечером расскажешь.

– Пока.

По дороге он несколько раз боролся с искушением снять с правого глаза пластырь и посмотреть на прохожих. Но что-то останавливало. Вдруг опять какие-нибудь видения приключатся? Нет уж, к врачу так к врачу. А уж после посмотрим.

В больнице было немноголюдно. Несколько женщин и пара скучавших от своей ненужности пенсионеров. Вальдимат взял талон и направился к кабинету окулиста.

Перед ним в очереди стояли две старухи с хмурым выражением утомленных возрастом лиц. Обе были старые и скучные. Трясущиеся руки, давно умершие волосы, стертая ластиком времени кожа – обычное зрелище. Удивительно, что даже в таком предмогильном возрасте они интересуются своим здоровьем. Как будто оно им ещё пригодится на том свете. Вальдимат считал, что если доживёт до пожилой старости, то сразу же забудет о здоровье и всех запретах и ограничениях, которые оно ежеминутно накладывает на человека.

Старухи громко жаловались на одолевшие их недуги, то и дело перебивая друг друга. На Вальдимата они смотрели с укором, как на чужака, избалованного запасом неизрасходованного здоровья. Он порядком устал от этих разглядываний прежде чем наконец-то попал в кабинет.

Доктором была женщина, что сразу смутило Вальдимата. Жаловаться женщине, если она не твоя мать, казалось ему делом недостойным. Женщина ведь так устроена, что уже заранее готова искать изъяны в мужском организме. А если ей ещё и самому про них начать рассказывать, она наверняка станет искренне тебя презирать. Но Вальдимат поборол свои предрассудки и сел на стул.

Доктор смотрела на него усталыми от чужих болезней глазами. При появлении нового больного в кабинете она автоматически бросала взгляд на висящие над дверью часы. Но время двигалось безобразно – почти стояло на месте. Единственной отдушиной для неё на работе была музыка. Мелодии, если они выстроены умело и гармонично, напоминали ей загубленное возрастом детство и навевали некоторые другие приятные воспоминания: первый поцелуй, первый стакан вина, первый мужчина. Даже монотонный голос диктора порой отвлекал от скудности больничных событий. Но радио вот уже неделю как молчало – сломано. Приходилось встречаться с жалующимися на здоровье людьми в позорной тишине, и от этого становилось тоскливо вдвойне.

Доктор что-то записывала, а Вальдимат покорно ждал её внимания.

– На что жалуетесь?

Вальдимат начал осторожно жаловаться:

– Знаете, как будто радуги перед глазами, всё расплывается. Но когда смотрю одним левым – всёвроде нормально.

– А если только правым смотрите?

– Тоже нормально. Но похуже…

Конечно, он не стал говорить о тех метаморфозах, которые происходят с окружающими, когда он глядит на них, прикрывая левый глаз. Такая откровенность была преждевременной. Хотя, её правый глаз Вальдимата тоже немного искажал. Когда она просила его чередовать глаза, в правом глазном яблоке Вальдимата она предстала более толстой и обрюзгшей, как после бани.

Доктор посветила фонариком, заставила прочитать буквы на стене, даже постучала молоточком по правой коленке Вальдимата.

– Доктор, что со мной?