Луч света в тёмном автобусе

Правда, теперь, говорят, кафе давно демонтировали: как видно, в нынешней реальности столь единообразные понятия «спорт» и «спирт» никак уже не сочетаются.

Катю, кроме того первого раза, мне и в голову не приходило в «рыгаловку» пригласить. Даже в «Спорт» – никогда! Пару раз по паре её подружек с Кольца отоваривались в этом «Спорте» со мной водочкой, хотя я их и не уговаривал, скорее наоборот. Да и вообще дело это неженское, заведения класса «Z&Down» для крепких, так сказать, мужей, онтологических охотников и ратников…

Здесь не играют в карты, в кости, в другие игры – ни во что вообще! Здесь не орёт и не отвлекает телевизор – промывая мозги персонала, как в дешёвой парикмахерской; не блистает он с каждой стенки, не оглушает музло – как в кафе обычном. Здесь не посиживают парами (сколько так высидишь – минут сорок, максимум час), невольно зыркая в эти экраны и делая вид, что разговору мешает музыка; не сидят, как нынче, уткнувшись в мобильники, на связи с кем-то, чем-то «важным», что-то «просматривая» – у большинства вошедших мобильного телефона попросту нет. Да в подземелье глубоком и не ловится, конечно, – сюда даже в то время не приходили с папками, барсетками, ни у кого из рассчитывающихся у стойки (в том числе у себя) я ни разу не видел портмоне. Замусоленные трудовые десятки и бряцающие медяки выгребаются энергичной или трясущейся горстью из кармана, из второго кармана, откуда-то из-за подкладки… с помощью долгих словесных и физических манипуляций вытрясаются из спутника и собеседника.

Здесь принимают самый сильный наркотик – разговор по душам за жисть, о доли своей и о мироустройстве вообще. Здесь не политика кухонная властвует, но философия. Здесь бочка Диогена (Диониса), подвал таких бочек, и каждый ищет человека – да и по-русски Бога… И находит: кто друга до осточертения закадычного, кто временно возлюбленного пуще семьи и разума собутыльника, кто столь же временную эфемерную истину in vino stuporem, уют, проклятья и восторги. Бывает, конечно, и здесь орёт музыка – но так, чтоб лишь могла на равных конкурировать с гвалтом разговоров.

Здесь подземелье натуральное, вонюче-туманное, бушующее, задымлённое, живое самой наиживейшей корневищной жизнью…

Ну, нет уже теперь такого… как вам объяснить? Такое, короче, мульти-лофтовое арт-пространство, с самым гм… имбово-лойсовым вайбом, с некими архео-анархо-инсталляциями… Типа воды по колено в сортире или выдранной там ручки-задвижки, а то и выбитой двери (или ещё чего), и собираются тут самые протащенные «по жизти, чесноку и луку» хипстеры-воркаутеры, чтобы часов на шесть-восемь откиснуть без телефонов, чисто в стайле рэп-батлов и чисто мужского послетрудового гоу-гоу… А уровень чуть выше – полуподвал, с какими-то окошками, совсем почти без хтони, это уже твёрдый «Y»; ну а «Спорт» уж сей – почитай специально для поколения «Х» (топового тогда!) спроектированное полностью виброустойчивое надземное строение.

Бывают, конечно, и здесь иной раз дамы – уже немало лет занимающиеся домашним и дворовым воркаутом алконяшки, порою даже в лосинах. Чекнул чекушку (150 в «хрущаке»), за столом зачекинился с тремя кружками разбодяженного – главное не чекануться! А вопрись сюда с такой Катриной – как пить дать придётся если не кулаками, то уверенным владением матерным жаргоном (а то и киками с криками «кия!» – уже на улице у входа) отстаивать своё право присутствовать при ней бесплатным – не угощающим, что уж тут – приложением.

Невольно выходит – читатель, наверно, уже насторожился, – что автор-герой на некую бедность и маргинальность упирает. Хотелось было вообще обойти эту неблагодарнейшую нынче тему – самого себя в подробностях бытового бытия, но вне контекста и рассказ не клеится. Да не на «некую»: «некая» – это литература, литературщина, когда прочёл, захлопнул книжку и забыл. Не будем, конечно, пугать и шеймить – простите, феймить – криндж-мейкингом этим «давно минувших лет», но времена и впрямь тогда, мягко говоря, были иные. Работы по инету и в проекте ещё не водилось, студенческих всех этих вакансий не существовало, да даже кассиром в магаз – в ларёк то бишь – лишь по большому блату можно было устроиться.

У Лукоморья тогдашнего хикикоморей[1] (https://ridero.ru/link/khhxTGHtT_) всяких – по-русски звучит как «кикимора хихикающая» (если Ж.) или «комар на мухоморе» (ежели М.), то есть когда сексуальных претензий хотя бы на сто грамм этого мира ни грамма, – ещё не водилось. Разве что по самому изуверскому алкашизму. Но для алконавтов наших, в отличие, например, от английских и американских, и квасить-то в одно лицо, в домашней слоновой башне сидючи, отнюдь не в кайф. Никто и не сидел по барам, покручивая в руках стаканчик с виски – одиноко или «с целью познакомиться», да и баров-то тогда особо не было… А вот сотоварищи – всегда неотъемлемы: в «рыгаловочке», в любом дворе, на каждой лавочке…

Так что борьба за корку хлеба велась, как и положено, но за жёсткую жёстко, по-сизифовски неравная, с прорывами редкими и просветами сверхкороткими…

В общем, я к тому, что именно Кате, из всех девушек, с которыми я пытался водить дружбу, повезло – извините, мои немногочисленные подружки, это даже странно произнести! – весьма даже регулярно походить со мной по кафешкам.

И не по пивнухам, я уточняю. Приличные кафе, пиццерия, «Пике» с коктейлями, синема, даже ресторанчик на втором этаже «Родины», где порция уж настоль аутентично итальянской пасты стоила как три свитера из секонд-хэнда, дюжина паст зубных или пол-ящика водяры. И что самое невероятное – невероятной Кате за всё это время во всех заведеньях не пришлось потратить ни единого шекеля, ни малейшего сантима! Платил всегда я – из неразменных евро первого (и, по сути, единственного!) своего гонорара. Подумаешь там, подвиг! Но здесь я вынужден вновь уточнить, что в те времена в кругу моих знакомых, отъявленных всё алкотрейсеров, и даже почему-то от знакомых знакомых, уже, как расходящиеся на воде круги, чем дальше, тем приличней, я также не слышал такой рекламы: никто и никогда не расхаживал с девахами по кафетериям! В кругу знакомых Кати – я думаю, тем более. Когда я по пьяни навёл-таки Дошкина на разговор о его отношениях с Катей, он отрапортовал: «Да что Катя – Катя такая: в первый день, пока мы с ней шлялись по городу, купили буханку хлеба, и пока ходили, она одна всю буханку охаврячила!».

Я ждал её на Кольце, когда она пойдёт из школы. Дальше она говорила (вместо первых «пойдём гулять», как все вокруг): а пойдём туда-то – и мы шли. На улице зимой-весной особо много не нагуляешь, аппетит уже давным-давно нагулян, остаётся мелочь – в кармане мелочь, только не копейками, а звонкой евромонетой. Непонятные наши статусы взаимообщения мы не выясняли, а товарищ Катя вела себя так, как будто для неё эти походы по кафе – занятие самое органичное и заурядное. Девушки в провинции, особенно тогдашние, скажу вам, не подарок. Причём практически всех категорий. Поэтому мне нравилось, что Катя не ломается, сама всё предлагает, не выпрашивает, не отказывается, трезво оценивает, не пытается вернуть деньги или чем-то отплатить. Она просто принимает всё как должное. Да это и есть должное, если б не отчаянная вокруг бедность. И главное – хорошо кушает и в меру пьёт пивко.

А тут… – стихи!..

…в этих лучших на свете глазах,
В этих лучистых ямочках щёк —
Я никогда тебя не забуду,
Я никогда с тобою не буду —
И это очень теперь хорошо!

Распознал лишь коду-концовку, про незабудку.

– Ну? как?! – вся так и на подъёме, с такой же лукавинкой пытается, меня затормаживая, забежать вперёд, заглянуть в глаза.

Поэтэсса! – два «э», два «с»! Два «а» – и «т.п.»!

Но предо мной сама собой улыбка иная – сверхъестественная вспышка искусственного, недостижимого в таких Строителях и автобусах счастья. Так брат наш сапиенс бывает доволен лишь в первые минуты две после первых двух стопарей водяры (но за это, мы все это знаем, но делаем вид, что не знаем, приходится после жестоко расплачиваться!).

– К гортензии каковы претензии?.. – отмахиваюсь, с трудом на ветру закуривая.

– Что-о?!.

Честно говоря (и, думаю, всем уже очевидно), не хочу я уже «ко мне».

– И это очень теперь хорошо! – нехотя, нехорошим эхом повторяю я.

Воистину как там у Платона: «Человек, который на минуту высунулся из пещеры и узрел солнце и все вещи в его свете как они есть. Ослеплённый и взбудораженный, он потерял возможность видеть в прежней пещерной тьме. Пещерные люди, никогда не видавшие света, стали смеяться над ним…» Тоже мне Хай ибн Якзан, арабский Робинзон-неудачник!

Витальная энергия в другом регистре. Красота в движении – что грацией зовётся… Не сказать, что школьница Филиппова была особо грациозна, но когда я в первый раз увидел её здесь на Кольце, вернее, когда впервые мы наедине поговорили, так сказать, познакомились… Она мне показалась такой теннисисткой – хоть юбка была у неё совсем другой и не короткой – на сто процентов городской, упруго лёгкой, белокожей, с увлечениями вроде плавания, тенниса, фотографии, рисования, лепки скульптур, керамики, математики – но точно уж не с сельпоманским этим «пишу стихи» и «работаю уже в журналистике»!