Записки свихнувшегося дедушки

По пути был выполнен питерский ритуал: мы остановились на Поцелуевом мосту, новоиспеченные члены новоиспеченной семьи повесили замок на ограду моста в знак вновь созданных крепких семейных уз и торжественно утопили ключ в Мойке…

Когда мы ехали по городу, казалось, что весь мир готов разделить наше счастье. Нам улыбались люди, дома подмигивали отражением солнца в своих окнах. Деревья приветственно махали руками – ветвями, а отражение изогнутого вверх Благовещенского моста было растянуто в улыбку шириной с Неву. Над всем этим радостным торжеством парил ангел-хранитель и тоже, я уверен, улыбался от счастья с вершины своего золотого шпиля.

Ничто не могло испортить торжества, тем более, такой пустяк, как забрызганный шампанским салон лимузина с родней жениха, начавших бурно и заранее проявлять свою радость. Всех заранее предупреждали о запрете открывать шампанское в машинах. Инцидент был исчерпан быстро, при помощи небольшой суммы, которую почему-то, наверное, по доброте душевной заплатила моя жена – Тая, совершенно не имеющая отношения к тому лимузину, и вообще никогда не входившая в его забрызганные внутренности…

Стол, занимал почти весь салон кораблика. Гости были рассажены таким образом, что представители семей жениха и невесты сидели друг напротив друга. Я подумал, что прямо какое-то противостояние, говоря дословно противосидение просто налицо. Вскоре я убедился в том, что был прав.

Тосты становились все громче, «Горь-ко!» звучало все дольше, и только моя Мама почему-то ушла из-за стола. Она заняла маленький стульчик на открытой палубе юта. Мама любовалась чудесными видами берегов рек и каналов Питера, с их зданиями, дворцами, с их колоннами, лепниной и скульптурами, освещенными мягким вечерним светом. Описывать все это словами бесполезно, поскольку это можно увидеть только в Питере и только во время смены уходящего Вечера Белой Ночью…

«Не хочу я там сидеть, я просто любуюсь и восхищаюсь Городом, где родилась», – ответила Мама, после того, как я поинтересовался, почему она здесь. Потом мы с ней поговорили. Оказалось до нее дошли некоторые истории. «Не нравятся мне они, особенно мамаша! Это надо же – стелить Наташе и своему сыночку на кухне!». Да, наверное, Мама консервативна в своих взглядах. Хотя, если честно, я и представить себе не могу, как привожу домой симпатичную девушку с целью решения своих половых проблем, а моя Мама стелит нам на диване, на кухне чистые накрахмаленные простыни, взбивает подушки, а наутро интересуется «Как, сынок тебе спалось? Хороша ли твоя партнерша? Не холодно ли было под одним одеялом, может быть, нужно было пару одеял добавить? Ты себе ничего не растер, сынок?».

Наверное, я тоже чертовски консервативен, поскольку, не понял-бы свою Маму, если бы она поступила таким образом. Признаюсь, однажды вечером, задолго до свадьбы Андрюша был у нас дома и все никак не мог расстаться с Наташей. Видно было, что он просто не собирается уходить. Я был несколько поражен такой наглостью, и долго не церемонясь, просто предложил расстаться им на ночь. Вопрос первичности ЗАГСА и секса, может быть и надуманный, но это – один из ключевых вопросов – противоречий любого отца взрослой дочери и ее ухажера, во всяком случае, мне так кажется. В этом, наверное, есть своя диалектика, ничем, по сути, не отличающаяся от диалектики вопроса первичности материи и сознания, который когда-то, много лет назад был объявлен мне основным вопросом философии на соответствующей кафедре…

Сидеть за столом на свадьбе хорошо, но пора было проветриться. Все вышли на верхнюю палубу. Жениху и невесте приветливо махали с набережных и мостов прохожие. Казалось, идиллия продолжается. Хотя через некоторое время, я уже почти согласился со словами Мамы…

Вскоре начались танцы на юте, а Клодтовы кони с гребня Аничкова моста, казалось, встали на дыбы и отнюдь, не от противления укрощающим их мускулистым людям. Казалось, коней постиг ужас, вызванный изрядно подвыпившими родственникам жениха родом из Новочеркасска, забравшимся на крышу салона и пытающимися с воплями цепляться за мост, то ли, чтобы влезть на него, то ли с какими-то другими целями. Надо отдать должное, что другая часть родни жениха умело справилась с бузитерами. В их действиях проглядывался опыт подобного общения. Но вскоре пришло «время и нашего позора».

Кораблик вышел в Неву. В борт била легкая волна и приятно покачивало. Красавица – Белая Ночь была все ближе, и уже вовсю в вечернем воздухе разносился аромат из одной ее склянок – запах ночной невской воды.

Гостей с верхней палубы пригласили в салон, где гиперактивная родня жениха начала объявлять различные конкурсы на лучшее поздравление. Мама сказала тост и прочитала Щипачева «Любовью дорожить умейте», подчеркнув, таким образом, основной смысл сказанного. Еще кто-то и что-то говорил, желая от всей души новобрачным счастья. Я тоже поздравлял…

Вскоре начался апогей веселья – придуманный родней жениха «Благотворительный аукцион». Суть конкурса была проста: ведущая аукцион Андрюшина сестра извлекала откуда-то заранее заготовленный и вполне полезный для домашнего хозяйства предмет, скажем веник. Потом следовал призыв купить этот самый веник. Родственники должны были торговаться. При этом шла реальная азартная торговля, хрустели доставаемые из бумажников купюры и падали на палубу салона из трясущихся от азарта и употребленного алкоголя рук…

Как выяснилось, наша родня по различным причинам, по какому-то стечению обстоятельств, не выкупила ни одного, выставленного на торги предмета. Пусть я покажусь последним скрягой, но признаюсь, что после оплаты кораблика, угощения, свадебного путешествия, лимузинов (что мы делали с Андрюшиной мамой поровну), после покупки свадебного платья, макияжа, прически и прочих вещей невесты, а также других трат, (которые мы делали без Андрюшиной мамы), у меня рука не поднялась побеждать в аукционе. Я не купил столь необходимый нам с Таей для домашнего хозяйства веник за 30 000 р. (по тому курсу 1200 $), красная цена которому на рынке – 200 рублей. Хотя именно за эту сумму и именно тот самый злополучный веник был приобретен неким родственником из компании, совсем недавно прыгавшей по крыше салона и наводившей ужас на коней Аничкова моста. Не составили ни мы с Таей, не наша родня конкуренции столь широким душой Андрюшиным родственникам, купившим десяток – другой вещей описанного рода и по описанным ценам. «Аукционные благотворительные» суммы, были переданы новобрачным «сверх» сумм поднесенных подарков.

Я был готов сгореть со стыда за себя, свою родню и ее по-идиотски выглядевшее эстетство, которое совершенно не вписывалось в картину мира, царящую в салоне кораблика, но чертовски гармонировало с величием Города, готовящегося к приходу Белой Ночи и видами, открывшимися с верхней палубы. Тогда я еще был способен винить себя за то, что какими-то правдами или неправдами не узнал заранее о таком мероприятии, как аукцион и не приготовил еще наличных денег.

Кораблик зашел в Фонтанку. Мы с мамой сидели на юте и разговаривали. Рядом рыдала Тая, которую я уже перестал утешать. Плакать она начала еще во дворце бракосочетаний. Я думал, что это – нервное и сначала ее утешал, потом, оказалось, что от моих утешений слез еще больше…

После того, как кораблик пришвартовался у набережной Мойки, мы простились с родственниками и поехали домой. Виды Города через окно машины меня почему-то не радовали. Тая рыдала всю дорогу. Мама же смотрела в окно. Белая Ночь, наконец – то вышла в свет во всей своей красе, представив миру одеяния и боа из розовых облаков и свою темно-синюю накидку с редкими вкраплениями алмазов-звезд…

Глава 3

Я снова открыл глаза и вернулся в реальность. Солнце ярко светило. Вставать из шезлонга не хотелось. К сиянию хрустальных деревьев добавились звуки ледяных сосулек, сдуваемых с крыши дома. В воздухе они ударялись друг о друга, производя ни с чем несравнимый звон. Яркие блики сверкали на елочных игрушках и бутафорском «дожде» из фольги, украшавшем елку, – самую красивую и пушистую из всех елок, высаженных вдоль участка.

Новый Год и Рождество давным-давно прошли, но украшения с ветвей снимать почему-то не хотелось. Это – Елка Мамы. Она была посажена на следующий день после Наташиной свадьбы. Мама оставила ее в память о себе, кроме «Более пятидесяти признанных за рубежом научных работ в области радиационной и химической биологии, результаты которых могут быть использованы при выполнении Продовольственной Программы» (как утверждала ее характеристика, написанная руководством для продвижения на следующую ступень научной лестницы), кроме маленькой квартирки, и, конечно же моря тепла, а еще кроме детей, внуков и правнуков, которые, несмотря ни на что – тоже память о ней и ее продолжение.

Я вспомнил, как мы шли за этой елкой к лесу через не паханое поле, покрытое пятнами бирюзовых колокольчиков и белых ромашек в которых так здорово валяться, смотреть в небо и слушать гудение пчел. Это гудение ничего общего не имеет со звуками, издаваемыми занудными мухами – мыслями с интонациями Андрюши, которые, порой одолевают меня. Это – звук зарождающейся жизни, даваемой пчелами, переносящими пыльцу с цветка на цветок, это – песня любви и счастья. Мама и Тая сплели венки и находились в прекрасном настроении. Потом я катил по полю тачку с выкопанными для посадки вдоль участка растениями.

Мамина Елка была тогда совсем маленькой. Выкапывая ее, я повредил корень, срезав его часть лопатой. Поэтому он представлял собой торчащий в одну сторону длинный и уродливый отросток, который Мама решила подровнять секатором и случайно почти весь отрезала. Несмотря на такое уродство, елка была не только посажена, но и успешно выросла, превратившись в самую красивую из своих сестер…

…Большой оттаявший под солнцем пласт снега с шумом сполз с крыши дома и сочно шлепнулся на булыжники, ограждающие клумбу у веранды. Звук выдернул меня из воспоминаний. Открыв глаза я оказался снова в шезлонге под сиянием солнца и его бликов в толстом слое льда на ветвях. Было совсем по-весеннему тепло, хотя стояли последние дни января. Солнце нагрело куртку, надвинутый на глаза капюшон и шапку. Вставать не хотелось. Я снова задремал, подняв нос и усы вверх к солнцу, как нерпа, заснувшая в холодной воде недалеко от борта, когда из воды торчит ее смешной усатый нос – поплавок.

Опять, окунувшись в полудрему, я почему-то вспомнил время, проведенное с семьей в заполярье. Стоишь вечным дежурным по кораблю, казалось ничем тебя не удивить, но выходишь на верхнюю палубу, смотришь на воду и сначала не понимаешь что это. Когда же затуманенные к концу дежурства мозги, наконец, находят ответ: «Это – спящая нерпа», улыбаешься. Даже забываешь о старпоме-идиоте, который опять грозился, что через сутки стоять тебе дежурным по кораблю, и так до тех пор, пока «Правильно и четко, не будут использоваться по трансляции командные слова, согласно Корабельному уставу ВМФ без всяких вольностей!»… А спящей нерпе плевать на то, что на дворе – девяностые, денег не платят. Подработать негде (да и через сутки, стоя дежурным некогда), а украсть, – не то что нечего, просто совесть пока не позволяет. Также спящей зверюге все равно, что Тая с Наташкой в общежитии эскадры сидят, а для жены работы просто нет. Нерпе не ведомо, что в магазинах ничего по приемлемым ценам съедобного не найти, кроме фиолетовых утиных тушек с остатками растительности на гузках, размягчить которые не способно даже многочасовое пребывание в кипящей воде. И, конечно манго. Да, манго, в консервированном виде в двух вариациях – сок и пюре (сок с мякотью). Этот чудо-фрукт, порой выглядел в полярную ночь злой насмешкой военторга над всеми нами.