Исповедь алкаша над пропастью ада. Честная история падения

После того, как начались занятия в девятом классе, а пэтэушная угроза спрятала свою слесарно-сверлильно-токарно-пекарную лапу, занесенную над моей непутёвой головой, началась довольно вольготная жизнь. Признаться, в девятом классе я практически не учился. То есть, ходить в школу, я ходил, но домашние задания делал за редким исключением. Приходил домой, наспех ел приготовленный для меня мамой со вчерашнего вечера обед, менял в портфеле учебники для завтрашних уроков и уматывал до вечера гулять. Относительно бесконтрольная жизнь и безделье играли свою роль. Опять начались бутылочные упражнения с приятелями. Старался пить так и столько, чтобы не засекали. Чаще это удавалось. Но когда случались провалы, дома возникали скандалы, слёзы матери и нравоучительные беседы с отцом. На частоту потребления также влияли многочисленные дни рождения друзей, приятелей и одноклассников. Новый класс оказался нормальным. Мы все быстро сдружились. Часто собирались на праздники и дни рождения вместе. Или на природе или у кого-нибудь дома. Конечно, без возлияний редко обходилось. Постепенно стали баловаться водочкой. Как поётся в старой песне, «а я все дозы увеличивал, я пил простую и „Столичную“, и в дни обычные и в праздники вином я жизнь свою губил!» Вообще-то, по моим меркам, я не так уж и частил. Были у нас в классе и среди знакомых в округе ребята, которые «закладывали» похлеще, чем я. По сравнению с ними считал себя пай-мальчиком. Ни о какой алкогольной зависимости тогда и речи не могло быть. Слишком маленький стаж. Вторая половина десятого класса прошла под лозунгом трезвости, – надо было готовиться к выпускным экзаменам и в институт. А вот первые две четверти пьянки-гулянки шли почти сплошной чередой. Частенько собирались у меня на квартире. Мои родители были замечательные, Царство им Небесное! Понимали, что молодёжи лучше оттягиваться дома, чем шарить по подъездам или, того, хуже, по улицам под угрозой приводов в милицию за распитие в общественных местах. Родители часто уходили гулять или в кино, предоставляя квартиру для вечеринок. За это я им очень благодарен. За демократичность мышления и понимание подростков, которым важнее была даже не выпивка как таковая, а возможность собраться вместе, пообщаться, попеть под гитару, потанцевать, наконец. Конечно же, квартира, мебель и посуда несли после нашествия друзей и подруг некоторые потери. То случайно тарелки и бокалы немного побьют, то сервант поцарапают, то скатерть изгадят или, не дай Бог, ковер прожгут. Жили мы в советские времена, в эпоху тотального дефицита, не очень богато, поэтому такой материальный ущерб, считающийся, по большому счёту, сегодня мелочью, тогда таковой не казался.

Скидывались, закупались, вместе готовили еду. Набивалось в малогабаритную сорокадевятиметровую квартиру человек пятнадцать-двадцать. Через полчаса-час в помещении уже стоял шум, гвалт, толкотня, сутолока и неразбериха. Коллектив распадался на группки и подгруппки, которые время от времени перетекали из комнаты в комнату и вливлись в итоге в общий круг дергающихся в танце одноклассников. Музыка ревела обычно на весь подъезд. Кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то блевал, кто-то играл на гитаре, кто-то рассказывал на кухне, где в воздухе можно было уже топор вешать, анекдоты, кто-то целовался в ванной. Словом, все это напоминало броуновское движение. Такие сборища мы называли почему-то «сейшенами».

После каждого такого «сейшена» родители подытоживали ущерб и всякий раз обещали, что раз гости не умеют себя прилично вести, то больше никаких гулянок в квартире не будет. Но проходило время, предки мои дорогие оттаивали, и я перед очередным приближающимся праздником вновь просил их проявить понимание. Не каждая моя прихоть удовлетворялась, но чаще родители всё же шли навстречу. И вот когда за ними захлопывалась дверь, под вызванное сим фактом радостное гиканье и улюлюканье, «город опять отдавался победителям на разграбление».

Однажды произошёл курьезный случай. После очередного обещания следить за гостями и пресекать любое проявление неуважения к нажитому непосильным трудом имуществу (зря я, наверное, ёрничаю, родители действительно много вкалывали, чтобы что-то достать и купить) я во время одной из вечеринок, помню, не ленился делать замечания и предупреждения каждому при любом его неосторожном телодвижении.

Пока всё шло нормально.

Но вот стол сдвинут, и засидевшиеся молодые организмы, прилично подогретые алкоголем, пустились в пляс, сотрясая пол на радость соседям снизу. Люстра в большой комнате, которая превратилась в дискотечный данс-пол, свисала с потолка довольно низко. Вскидываемые вверх руки танцующих постоянно задевали её плафоны. Каждое касание звякающих друг о друга светильников сопровождалось моими восклицаниями: «Осторожно, люстра! Внимание люстра! Берегите люстру!»

И вот в разгар очередного быстрого танца я сам не заметил, как оказался под светильником. Отвлёкся. Воздел в танцевальном экстазе руки горе и саданул по одному из плафонов. На голову посыпались осколки стекла. Кто-то из девочек взвизгнул, народ шарахнулся в стороны. Моя рука нащупала на голове что-то мокрое и липкое. Кровь. Я объяснил девчонкам, где искать перекись, вату и бинт. Кое-как сделали перевязку. Часы показывали без чего-то полночь. Скоро должны были возвращаться родители. Тут я вспомнил, что на антресолях есть запасной плафон. Это выход! Заменить! Родители вряд ли сразу заметят. А когда заметят… Так это потом. Реакция уже не будет жёсткой.

Подставил к антресолям стул и, нетвердо стоя на ногах, взгромоздился на него. Плафон находился глубоко в недрах подпотолочной конструкции, располагаемой строителями в советские времена обычно в коридоре. Пришлось выгребать оттуда всякие коробки и прочую утварь, преграждавщую доступ к вожделенному плафону. Но он, зараза, был далеко. Ребята подсадили меня, и я втянулся почти во весь рост внутрь антресолей. Наконец, руки ухватили нужную коробку, но назад пятиться оказалось невозможным. Пьяные друзья также не могли ничего поделать, так как стоять на шатких стульях и тянуть на себя 70 килограммов живого дергающегося тела оказалось весьма несподручно. В этот момент открывается входная дверь, предоставляя взорам предков картину маслом: в квартире стоит дым коромыслом, ревёт музыка, хохот, шум, гам, коридор заставлен коробками. На стульях стоят два парня и тянут кого-то за ноги из антресолей. Завидев взрослых хозяев жилища, ребята тут же бросили бесполезное занятие.

– Кто там? – Отец испепеляющим взглядом прожёг парней.

– Лёха, – потупились друзья.

– Какой Лёха? – не поняла мать. И тут смутная догадка вытянула лица переглянувшихся родителей.

– И что он там делает?

Тем временем я, не видя и не слыша, что пришли мама с папой, ругался и нецензурно поливал своих товарищей, прекративших тягловые усилия.

– Ну-ка помогите мне. – Отец принёс из комнаты третий стул. Общими усилиями меня вскоре вытащили на свет Божий. Грязный от пыли, с перевязанной головой, с плафоном в руках и еле вяжущий лыко сын предстал пред родителями во всей красе.

Больше всего их расстроил не разбитый плафон, а разбитая голова, виной чему стало очередное злоупотребление горячительным. Разговор об этом занял всё следующее утро. Стоило бы, наверное, предкам всыпать мне по первое число и поподчивать ремнём. Но мама с папой были продвинутыми и считали, что это не педагогично и ничего не даст, а только отдалит сына от них. В шестнадцать лет физическое воздействие бесполезно, раньше надо было. Но раньше я не пил, был послушным (по крайней мере, дома) мальчиком и особого повода для «жестокого обращения с детьми» не давал. Один раз, правда, когда я ещё ходил в детский сад, отец выпорол меня ремешком за то, что я украл у одного мальчика в группе пистолетик, а папе сказал, что нашёл на улице. Факт кражи и моя ложь выяснились на следующий день. Спасибо, папа, что вместо интеллигентских и слюнтяйских «ай-яй-яй» и «как нехорошо» ты всыпал мне как следует. Это было такое яркое впечатление, когда я увидел своего доброго, заботливого, всегда мягкого со мной отца таким разъярённым, что мне стало очень страшно. С тех пор я не только не мог допустить мысли о присвоении чужого, но и косо посмотреть на кем-то потерянную или оставленную вещь. Даже на бесхозно валяющийся на улице кошелёк, хотя в тот момент, может быть, и нуждался в деньгах.