Джина

Андрей и говорит:

– Давай на эту еще вдвоем, а дальше, если доведется, по одному уже подниматься будем.

Так она, сопка, к вершине на две расходиться стала. И там уступ такой скальный. От этой стены ничего опять хорошего не было видно. Лес до горизонта. Да сопки, но как-то вроде поменьше, вразброс.

– Я на ту, отдышись.

А вторая вершина метрах в трехстах. Ну, Андрей Андреевич туда и пошел быстрым шагом. Машет: ничего нет. Вниз стал спускаться.

«Да, вляпались», – подумал Андрей. Чуть в сторону глаза отвел, морщась. Может, не в ту сторону идем, должна уже быть дорога. И уже в следующую секунду видит, как Андрей Андреевич летит с горы с невероятной силой, а за ним медведь. Невероятных размеров, просто громадный, черного цвета. Андрей Андреевич бежит, рюкзак за спиной бултыхается. Ружье за лямку, оно-то в воздухе, то о землю бьется, по земле волочится. И главное, не кричит. Что не кричит-то? Так это всего секунды три, как происходит. Наверное, от страха. Вот четвертая секунда пошла. Главное, чтобы не заклинило. Вскинул ружье, спокойно. Медведь передней лапой подсек бегущего впереди человека, и тот, перевернувшись через голову, кубарем полетел вниз. Раз выстрел! Два выстрел! Три! Перезарядить. Еще четыре секунды, пятая пошла. Раз выстрел! Два выстрел! Три! Эти уже с ходу в движении. Лапа, бок, бок! Только хлопки от пуль. И эта черная громада тоже кубарем несется вниз. Сердце колотится невероятно. Адреналин хлещет. Вся эта история заняла секунд тридцать-сорок. Невероятно! Бежал он вниз по склону чуть боком. Медведь остановился чуть раньше, а Андрей Андреевич внизу на камнях. Приклад ружья разбит, острие древесины торчит. Андрей перевернулся, живой! Руку, согнутую в локте, прижимает к груди.

– Цел?

– Цел.

Ружье сломано, фляжка раздавлена, и самое страшное, компас всмятку. Поднялись к медведю. Андрей даже в книгах такого не видел. Чудо природы. Поохотились. Жалко, фотоаппарата не было – сняться. Но при всей усталости и бедственности своего положения не могли они его так оставить. Еле-еле отрезали ему голову в качестве трофея. Распороли рюкзак, уложили туда голову, перетянули веревкой и тащили за собой.

К вечеру, уже в темноте, вышли на дорогу. Фонари сели. В темноте на карачках ощупывали асфальт. Андрей прижался к нему щекой, это было спасение. Четыре дня выходили. Только через шесть часов вдали показалась пара фар.

А голова медведя теперь висела у Андрея Андреевича в кабинете, над диваном. Они под ней чай пили или что покрепче, когда встречались у него.

Зашли далеко в лес. Перекликались.

– Э-эй!

– Эй!

– Э-эй!

– Эй!

Какой-то голос дальше. Какой-то ближе. Моховиков было много. Полное лукошко. Иногда сквозь рябь деревьев виделся кто-то из грибников. И было не так страшно в этом сумрачном лесу. И вдруг в десятке метров от себя он увидел маму. Она наклонилась, и была видна только ее сгорбленная спина. И тут Андрей внутренне почувствовал, что он давно уже не маленький мальчик. А мама давно умерла.

– Мама, мама! – закричал он.

Она поднялась во весь рост и повернулась в его сторону. Ее лицо было черного цвета. А глаза в следующую секунду – белые с поволокой. Только белки.

Он как спал, так и поднялся в кровати. Весь в холодном, липком поту.

Эта сцена часто используется в голливудских фильмах.

Часто дыша, Андрей нащупал тапки и в полной темноте по долгому коридору побрел в ванную.

«Как так, такие кошмары мне никогда не снились. Но ведь я и не болел так никогда», – подумал он. Черный фактурный кафель, холодный свет. И отражение в глубоком зеркале. Чем больше он приближал лицо к прозрачной глади, тем ясней были видны пятна и нарывы под кожей. Они были холодного, смертельного бледного цвета. На работу уже ходить нельзя.

И уже на следующий день, утром, Андрей засобирался на работу. Но потом вспомнил, что не надо на работу. Сделал несколько звонков. Голова кружится, и лицо побрить уже невозможно. А в нем играла такая веселость, тупо, как раньше, – терять нечего. Поехал, и поехал быстро, на Смоленское кладбище. Не с центрального входа, а со стороны улицы Беринга. И еще раз это приподнятое настроение перед дальним путешествием и понимание, что в той, дальней стране ты останешься надолго. Но это там, а тут… деревья переходят в кресты и могильные камни. И все перемешано, смерти начала века и трагедии сегодняшних дней. Андрей абсолютно не соприкасался с религией, ну, кроме детства, пожалуй. Мама ходила в церковь и крестила его. С бабой Лидой. Но после он всего несколько раз за жизнь сказал «Господи, спаси». И то впроброс и мимоходом. Был, конечно, в церкви на крещении или венчании у друзей, но чтобы верить… И в какой-нибудь день церковного праздника, значение которых он, конечно же, не знал. Когда он, проезжая мимо, видел длинную очередь людей к какому-то храму, скажем, на освящение воды или праздничную службу, с уважением относился к их чувствам, он думал: «Бедные, одурманенные люди. Это самый великий обман в истории. Что должно двигать человеком, чтобы встать в пять утра и пойти в церковь освящать воду?» А он проезжал мимо этой очереди в этот ранний час. У него все время звонил телефон, и разные люди просили что-то продать или предлагали купить. И он уже подсчитывал, сколько он заработал до полудня. А они все смиренно стояли. За этой водой. Которой будут опрыскивать дом. Которую будут пить и произносить молитвы. Это удивительно. Смерть, она и есть смерть. Видел он ее не так много. Но с абсолютным пониманием того, что происходило.

Служба только закончилась, люди выходили на улицу. Опять поворачивались к храму, опять крестились и кланялись. Андрей поднялся по ступеням, двигаясь против толпы, слегка поклонился и, не крестясь, вошел в храм. Свет преломлялся в полукруглых потолках. Падал на росписи стен, иконы. Казалось, свечи, воткнутые в песок подставок, рождают миражи икон. Стоял батюшка, вокруг него стояли люди, что-то его спрашивали, а он отвечал. Андрей сел на подоконник, прислонился плечом к откосу и просто без рассуждений стал смотреть на красоту убранства и красоту людей. Долго он так сидел.

И прямо напротив него, рядом с ним, к иконе подошла молодая девушка, еврейка. В полупрозрачном платке. Поставила свечку. И медленно и как-то отчетливо крестилась. И шепотом произносила молитвы. Она, подняв огромные черные глаза, с такой любовью смотрела на образ Богородицы. Она уже просто что-то ей рассказывала, за что-то благодарила. Потом целовала ей руку, снова крестилась и снова благодарила. Смотрела ей прямо в глаза. А Андрей думал: «Что должно произойти с человеком? Что, она знала Богородицу лично? Что она ей такого сделала? В каком деле помогла?» Глаза этой девушки были полны слез и любви. Странно, у евреев ведь свои боги или вера, как это сказать. В чем же смысл религии, в чем смысл Бога? И если это все им устроено, то в чем задумка? Андрей первый раз в жизни перекрестился.

На протяжении последних двух недель он часто и подробно вспоминал свою жизнь. Маму, детство, армию, институт. Пытался думать и дальше: зачем, за что. Но это все прерывали боли. Тянущие, режущие, колющие. Они, как бандиты, будили среди ночи и пытали до утра. Непонятно было только, за что. Утром или ближе к обеду делали укол, какая-то передышка. И еще пара бессмысленных дней.

На следующий день надо было ехать к хирургу Виктору Сергеевичу подписывать бумаги. Андрей все продумал еще накануне. В больницу его не клали, предлагали, но не клали. Сказать все сразу или написать ему письмо? Ну, в общем, все подписали, и Андрей передал врачу конверт с письмом. Пожал руку и ушел.

Содержание письма было в следующем:

«Уважаемый Виктор Сергеевич, если во время операции вы увидите, что шансов выжить и вести полноценную жизнь после нее у меня нет, прошу вас прервать мои страдания (надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю). Все свои имущественные дела я уладил заранее. Ниже привожу номер счета в банке (название банка), все, что там – это для вас. Заранее благодарен.

Андрей Верховцев».

Вот такое письмо. Сумма там была указана огромная.

Пока спускался по ступенькам, тянуло в ногу. А когда сел в машину, хоть кричи. Что-то прорастает в тебя, там, внизу. Андрей сидел, вытянув руки, сжимая руль, ожидая окончания приступа. Но он не заканчивался. «Я не смогу его перетерпеть… Я смогу его перетерпеть! Я смогу его перетерпеть!» – сквозь сжатые зубы произносил он, сжимая в вытянутых руках руль автомобиля, как будто уже ехал на огромной скорости. Пот стекал по лицу. Насквозь мокрая рубашка прилипла к телу.

«Да, да. Все я правильно сделал. Эти три дня Эля проколет уколы почаще. Проваляюсь в забытьи. А там и конец. Наркоз. Надо просто достойно выдержать эти три дня. Еще несколько раз будет так тяжело, но ничего».

«Крузер» выкатил на набережную. И покатил в свою сторону.

«Да, да, – думал Андрей. – Да. Все правильно, да».

И почему-то все мысли о работе, которые были далеко, стали еще дальше. После приступа наступило облегчение и успокоение, какое-то блаженство. Рубашка, насквозь мокрая, прилипла к коже сиденья. Он просто ехал, ни о чем не думая, желая быстрее добраться до дома. «Нет, поеду на Петроградку. Да, туда, на ту квартиру». Он перестроился в другой ряд и стал думать, где далее можно развернуться. И вот уже Нева блестит слева. Машин было немного, поток двигался быстро. «Крузер» шел на приличной скорости. Вдруг прямо под него выскочил какой-то старый «Фольксваген», он пытался уклониться от сигналящего грузовика. Андрей попытался принять вправо, но получилось, что наехал на «Фольксваген». Завалился набок, и его потащило. Он не был пристегнут. Лобовое стекло треснуло от удара. Тело выкинуло наружу. Со страшной силой ударился об столб. Удар пришелся на спину. Раздался хруст. Тело изменило траекторию и, проскользив по асфальту метров двадцать, вылетело на траву. Со стороны это выглядело, как будто какая-то неведомая сила швырнула человеческое тело, как тряпичную игрушку, над землей об столб, она ударилась об него и полетела дальше.

Лицо, проскользившее по асфальту, местами осталось без кожи, но голова в последний раз, но четко работала.

Странно, полщеки нет, а не больно. Андрей попытался пошевелить рукой: нет движения. Андрей чувствовал вкус травы на губах, все пытался пошевелить рукой или ногой. Но ничего не получалось. «Видимо, переломан позвоночник», – подумал он. Когда был удар внутри себя, он почувствовал хруст. Это все, конец.

«Как же странно, тела не чувствую, а слезу в уголке глаза чувствую. Чуден свет! Неужели конец?»

Яркий двор, залитый солнечным светом. Гроздья желтого винограда над столом. Тетя Лена сидит правее. Заходит соседка Лялечка и начинает что-то живо рассказывать, размахивая руками. Тетя Лена начинает смеяться, наклоняясь всем телом назад-вперед, прикрывая рот раскрытой ладонью. Звуков он не слышит. «Это мы в Анапе прямо перед самой школой». Мама выходит из кухни, неся перед собой супницу. Она в ситцевом платье. Она молодая и красивая. Волосы ее темные. Собраны наверху в пучок. А намокшие от пота завитки на шее прилипли. Мама улыбается. Она ставит супницу на стол и тоже начинает смеяться. И тоже прикрывает рот ладонью. Потом берет тарелку и наливает в нее половником золотистый бульон, в котором переваливаются желтые галушки, ставит тарелку передо мной, треплет за волосы и говорит:

– Ешь, Андрюша, ешь.

И продолжает смеяться.

Неужели это последнее, что я увижу в жизни… Неужели это все?

Чудный вечер

Она должна была прийти, и я торопился. Взял алкоголь. Я недавно на этом месте. Она из соседнего отдела. Может, расскажет о раскладах в этой конторе. На прошлом месте я зарабатывал неплохо. Удавалось проводить левый груз. Ну и все, что с этим связано. Я в общем-то на эти деньги и «БМВ» свой купил. Может, и здесь такие возможности. Не знаю, база-то большая.

И она. Я говорю в курилке:

– Cкоро выходные, все такое, приходи, – так, в шутку.

А она отвечает:

– Приду.