Лахайнский полдень

Глава 6

Едва прозвучала последняя фраза, как пробка с мягким хлопком вылетела из бутылки, словно подчеркивая значимость только что произнесенных слов. Семён ловко разлил игристое по бокалам. Он уже собирался подать один жене, другой – Асахи, как вдруг Света сказала:

– Вы можете прилечь с того края кровати, а Семён – рядом со мной. Всё лучше, чем вам обоим мучиться на этих креслах.

Семён, насидевшись за весь день, с энтузиазмом поддержал:

– Прекрасная идея! Готов лечь хоть в ногах – лишь бы не сидеть больше.

Он шустро метнулся в темноту, прихватил со стола бутылку шампанского и корзину с фруктами. Расставив их на тумбочке у изголовья, с удовлетворением осмотрел импровизированный праздничный стол.

– Ну что же вы, Асахи-сан, – не стесняйтесь, присаживайтесь с того края, – снова пригласила Светлана.

Асахи поднялся и подошел к кровати.

– Честно говоря, тоже насиделся уже за сегодняшний… точнее, вчерашний день, – поправился он. – Ведь только утром прилетел из Токио. Но хоть выспался по дороге. А в Японии сейчас снова утро…

Он слегка улыбнулся, подходя к кровати с другого края от супругов.

– Ну, вот и славненько, – протягивая ему бокал, произнес Семён. – С днем рождения, Асахи-сан!

– Да, поздравляем вас! – присоединилась Света. – А что японцы говорят в таких случаях?

– Кампай, – сказал Асахи, устраиваясь на кровати поверх покрывала и с облегчением вытягивая ноги – медленно, как человек, который наконец позволил себе выдохнуть. – Точнее, кампа-а-ай! И нужно кричать вместе, чокаясь бокалами.

– Ну, тогда: кампа-а-ай! – дружно отозвались супруги.

– А что дальше? – нетерпеливо спросила Света, едва пригубив вино. – В конце концов, не солнце же выдало вам сразу японский паспорт!

– Не солнце, – усмехнулся Асахи, – и точно не сразу. – Он чуть нахмурился – воспоминания были явно непростыми. – В Японии всё сложно устроено. Особенно с законом. Может, в другой стране меня бы быстро отправили домой. Но не там.

Нарушений у меня – целый воз. Пограничный режим, нелегальное пребывание, отсутствие документов. Самое серьезное – якобы умышленно пробрался на военный объект. Хоть он был заброшенным. Будете смеяться, но мне даже приписали нарушение местных правил на Окинаве. Выяснилось, я не уплатил портовый сбор с судна…

– Как?! – возмутился Семён. – Вы же не на судне приплыли! И не в порт попали!

– А весло? – тон Асахи был серьезным.

Теперь его лицо было видно лучше. На него падала полоска тусклого света от фонаря, просочившаяся сквозь щель между шторами. Однако, бросив быстрый взгляд, Семён так и не смог определить, шутка это или нет.

– Сам себя и выдал, – усмехнулся он. – На первом же допросе рассказал, как добрался до базы. Они записали. Потом признали: весло – маломерное судно. А насчет порта… Технически они правы, я «причалил» на весле к пристани военной базы.

Семён рассмеялся, ситуация действительно была абсурдной. Асахи немного расслабился.

– После этого понял: лучше помалкивать. Проблем и так хватало. Ну а дальше арест. Допросы. Суд.

Он глухо ударил ладонью об колено, словно судья ударил молотком.

– Даже так?! – Света была поражена.

– В тюрьме провел четыре месяца. Историю свою рассказывал десятки раз. Полицейским, военным, по кругу разным чиновникам. Сначала даже забавно было. Следователь кланяется, представляется. Вежливо. Потом допрос. Долгий. Он записывает: в бланки, в графы, в таблицы. Что-то подчеркивает, что-то зачеркивает. Через пару дней снова допрос. Только следователь новый. Тоже кланяется. Представляется: начальник предыдущего. И снова те же вопросы. В том же порядке.

– Зато не соскучишься, – улыбнулась Светлана.

– Скорее наоборот… Скука – как пытка. Следователи меняются. Звания всё выше. Начальник, потом директор, потом кто-то из министерства. А вопросы те же. – Он усмехнулся, но без какого-то веселья. – Хорошо хоть переводчика одного дали. Точнее, переводчицу. Русская. Муж – японец. Она жила там, на юге, уже тридцать лет. Звали ее Маргарита Юрьевна. Но для всех она была Рита-сан.

Асахи замолчал, вспоминая ее. Рита-сан оказалась тогда единственным человеком, с кем он мог говорить. Просто говорить. Не объяснять, не оправдываться. Она не расспрашивала, слушала. И держала на плаву. Возможно, всё повернулось бы иначе, если бы он попал не туда и они не встретились. Южная Япония вообще была тогда другой. Тихая, старомодная. Время шло медленнее, а чужак всегда подозрителен.

Иностранец на улице – целое событие. Дети показывали пальцем. Взрослые оглядывались. А он тогда не знал ни японского, ни английского. И вдруг рядом – она. Русская женщина, прожившая в этой стране тридцать лет. Смотрела внимательно, говорила просто. Успокаивала. Переводила не только слова – реакции, интонации, ситуацию. Без нее он бы сорвался. И не раз. Но она гасила это заранее. Видела, когда он закипал, и не давала взорваться. Спокойно, ровно. Без лишних слов. В тех условиях это была не просто помощь. Это было спасение.

Асахи взял бокал, медленно покрутил в пальцах. Но глоток так и не сделал, словно прикасался не к нему, а к воспоминаниям. Он улыбнулся и продолжил:

– Допросы становились невыносимы. Каждый раз одно и то же: вопросы, их последовательность, протоколы, бланки. Только лица новые. Чтобы не сойти с ума, я шутил. По мелочи. Просто чтоб не уснуть. Глупо, конечно. Тогда мне казалось, что безобидно. Помню, один следователь только начал спрашивать, а я уже ответил. Не дождавшись перевода.

Рита-сан посмотрела укоризненно. А следователь нахмурился. Полистал папку с моим делом. Потом говорит: «Не написано, что вы говорите по-японски». Я попытался объяснить: вопросы одинаковые, один в один. Уже угадываю их по очереди. Но чем больше говорил, тем больше он сомневался. Пообещал в конце отразить это в рапорте. Но следующий следователь повторил всё слово в слово, как под копирку.

– Может, тактика у них такая? – предположил Семён. – На лжи пытались поймать?

– Не знаю, но Рита-сан мне строго сказала: «Не сбивай их ритм, лучше скучно, чем больно». Я, правда, ее тогда не понял, но урок усвоил: скучаю и как попугай повторяю свою историю…

Через месяц полицейские закончились и пошли военные – следователи Сил самообороны. База же под их ведомством. Вопросы, правда, опять одинаковые, только смысл другой. Речь уже не о документах и паспортах, а о базе: что видел, сколько прошел, что могу описать. Я молчу. То есть говорю, но только общее. Без деталей. После штрафа за весло лишнее себе дороже.

Интерес военных стал понятен позже. История эта всплыла наружу и просочилась в прессу. Вообще, журналистика в Японии сильная. Какой-то местный газетчик – шустрый, видно, – раскопал в полицейской сводке про «советского моряка, найденного на японской военной базе». Пошел по следу, через тоннель. Зашел, правда, неглубоко, но и одного зала хватило…

– Для чего? – скептически спросил Семён.

– В местной газете появилась фотография: флаг. Старый, с лучами. Императорский. Конечно, скандал. Тему подхватила национальная пресса. В Японии это очень серьезно: Силы самообороны – символ мирной политики страны. А тут – милитаристская символика. Старое лицо на новой витрине. Внутренняя шумиха могла перерасти в международный скандал. Кому такое нужно?!

Ну и реакция мгновенная. Бюрократия сработала на удивление быстро. Они подорвали тоннель. Доступ закрыт – и тема тоже. Это сработало. Шумиха постепенно затихла.

Асахи произнес с интонацией диктора вечерних новостей:

– Была продемонстрирована воля государства в борьбе за мир, отречение от грехов прошлого и трепетное отношение к общественному мнению.

Супруги прыснули от смеха.

– Моя история в газеты не попала, – продолжил он уже привычным голосом. – А я всё сидел на этих допросах. О солнце не говорил. Даже себе не говорил. Потому что не знал, было ли оно на самом деле. Или приснилось – кто знает. Ну не может же быть под землей настоящее солнце!

Сначала я просто сомневался. Потом начал убеждать себя, что придумал. Мозг в темноте сам нарисовал что-то. А я был на грани. В изнеможении. Страхе. Полусне. Может, мне и нужен был этот свет – вот я и увидел его. Поэтому не стал рассказывать. Ни на допросах, ни даже Рите-сан. Не верил! А без веры такое лучше держать при себе.

– Мне и сейчас трудно поверить, – добавила Света. – Чистая мистика. Хоть вы и объяснили это научно.

– Сам узнал объяснение этому гораздо позже. Но вот за свое неверие я и поплатился, – голос Асахи стал серьезнее: – После всех допросов и моего умалчивания меня неделю никто не трогал. Я уже решил – всё. А тут ночью без предупреждения повели куда-то. Вниз, в подвал.

Комната незнакомая, воздух тяжелый. За столом двое. Один в очках, лицо ни о чем. Ни возраста, ни выражения. Второй сидит боком, не поднимает головы. Листает папку, будто меня нет здесь.

Сажусь напротив. Очкарик произносит по-русски: «Господин Курояма задавать вопрос. Я переводить. Готов?» Я не сразу понял, кто из них Курояма. А когда понял, стало не по себе. Он медленно поднял глаза. Черные, без выражения. Не злые. Просто пустые. От этого еще хуже.

Риты-сан со мной нет. Никого знакомого. Я сел и почувствовал: будет плохо. И не ошибся. Спрашивать он начал вроде по шаблону. Но что-то другое в интонации. В словах не заинтересованность, а… наблюдение. Кстати, фамилия его – Курояма – по-русски «черная гора». Я же запомнил тогда только Куро…

– Черный? – уточнил Семён.

– Да, – Асахи поморщился. – Опять чернота…

Он замолчал. В памяти навсегда отпечатался образ следователя. Курояма Синдзи. Имя он узнал позже, когда уже хорошо говорил по-японски. К «черной горе» – тяжелой, мрачной угрозе – добавилось синдзи: «вера», «управление». Имя не просто звучало, оно давило. Такое могло принадлежать проповеднику. Или манипулятору. Человеку, который никогда не сомневается, для которого есть только один путь – его.

Внешность Куроямы была под стать имени: выразительная, но очень холодная. Высокий, сухощавый и крепкий. Лицо будто высечено: ровный нос, тонкие, плотно сжатые губы, черные как смоль волосы, зачесанные назад, бледная, как бумага, кожа. В облике было постоянное внутреннее напряжение – готовность к резкому, точному действию. Это чувствовалось в выправке, линии шеи, жестких кистях рук. Когда их взгляды впервые пересеклись в ту ночь, Асахи почувствовал это всем телом. Его словно кольнуло. В лице Куроямы, в его глазах – темных, непроницаемых – таилась угроза. Асахи ненавидел это лицо.

– Допрос длился уже больше четырех часов, – голос его потяжелел. – Я хотел вернуться обратно в камеру. Хоть бы оставили в покое. Но они не останавливались. Шли по биографии, шаг за шагом. Детство, школа, армия, кто командир, кто друг, кто что сказал, как я реагировал… Видимо, им было важно всё. Все мелочи. Особенно мелочи!

Куро этим ловко пользовался. Мог вернуться к старому вопросу. Проверить, совпадет ли мой ответ. Причем не грубо. Спокойно, будто случайно. А я уже устал. Мог сбиться. Этого он и ждал, видимо. Причем ничего не записывал. Никаких бланков, шаблонов. Он просто смотрел. Как будто всё уже знал и ждал чего-то.

Дошли до истории с залом. Я рассказал, как перевалился через стену, как нащупал провод и нашел телефон. Куро перебил: «А почему вы не прыгнули сразу вниз?» Я промолчал – что тут ответишь?! А он слегка усмехнулся: «Было бы проще. Нам не пришлось бы с вами сейчас возиться…»

Потом он сразу достал папку. Внутри черно-белая фотография. Снята сразу же после того, как меня оттуда вытащили. На снимке – зал. Пол. Бетон. Свет от вспышки резкий. На полу видны отпечатки, пятна от тела. Один возле кирпичной перегородки, второй в центре. Между ними широкий след – я там полз. И вдруг следы босых ног. Они идут в коридор, потом обратно. И сразу к телефону!

Я смотрел и чувствовал, как холод сжимает мои плечи и подбирается к шее. Выглядело всё не так, как я описывал. Снимок говорил другое. Я прошел, посветил там, заранее решил, куда идти, а где проползти – будто разыграл всё. И тут прозвучал вопрос, как приговор: «Так как вы нашли телефон в темноте?»

Асахи закрыл глаза. Перед ними сразу всплыл тот снимок. Пол, размытые пятна в пыли, кусок стены с телефоном. Флага не видно, видимо, намеренно оставили за кадром. Корпус телефона с выпуклым круглым диском выглядит массивным и напоминает котел огромного паровоза. Сверху сферическая чаша звонка, а сбоку трубка на длинном тяжелом проводе в металлической оплетке. На полу прямо под ним темное пятно. Изгиб провода терся о бетон годами…

– Я ничего не отвечал. Просто смотрел на фотографию. А потом вдруг сказал: «По звуку».

Куро поднял голову, когда услышал перевод. Я кивнул на снимок: внизу, под телефоном, место, где терся провод. Там было пятно, черная полоса, отполированная до блеска. Он мог скрипеть на сквозняке, а я услышать.

Следователи такого ответа не ожидали. Это сбило их. Куро сжал губы, переводчик молчал. И тут допрос пошел в другую сторону…

Асахи нервно передернул плечами, словно в комнате похолодало. Перед глазами всплыло лицо Куроямы. Он как-то по-особенному взглянул тогда на своего помощника. А тот побледнел, видимо, почувствовал, что будет дальше, и затараторил: «Это неправильный история! Я рассказать, как происходить на самом деле!» Из-за эмоций акцент усилился: «Вы разбивать свой фонарь не случайно. Как там ты сказать: упал с ржавый железка. Это нарочно! А до этого – ты успеть фотографировать, что приказать твой командир!»

Прошло столько лет, а Асахи будто вновь услышал этот голос. Он покачал головой и продолжил:

– С их слов, моей задачей была провокация: вовлечь Японию в международный скандал. Они требовали показать, где спрятал фотоаппарат и пленку. А еще дать показания, что я сам нарисовал на стене тот флаг. Чтобы навредить имиджу Японии…

– Ничего себе! Вот это поворот. Хотели из вас сделать козла отпущения?! – возмутился Семён. – Ну, обвинили в шпионаже – даже логично. Но нарисовать флаг?! Они же знали, что вы этого не делали!

Асахи подался вперед. В какой-то момент он уже почти сидел. Плечи напряжены. Пальцы сжаты в кулаки. Он не произнес ни слова. Затем выдохнул – напряжение отпустило.

– Конечно, они знали… – холодным голосом произнес он. – Куро что-то сказал помощнику. Тот кивнул и достал футляр, плоский, как чемодан. Открыл его. Я сразу узнал полевой телефон. Похож на наш, советский. Та же трубка, те же клеммы. Ручка сбоку. Только японский.

Куро спросил, знаю ли я, что это. Я кивнул. Он будто обрадовался. Сказал: «Отлично. Вы же военный. Начнем тогда сразу с легкой разминки».

Я не понял. Подумал, какой-то следственный эксперимент. Может, хотят сымитировать мой звонок с базы?

Куро обошел сзади и вдруг накинул на меня ремень. Плотно затянул. Грудь теперь прижата к спинке стула. Потом он достал веревку, просунул через рот и затянул сзади. А помощник наматывал провода мне на пальцы. Концы зачищенные. Намотал. Куро вставил концы в клеммы. Всё это спокойно, не спеша. Он встал, посмотрел на меня сверху и крутанул ручку. Боль пришла сразу. Как иглы. Сначала – в пальцы. Потом – в кость. Вглубь. Я зажмурился. Слезы брызнули из глаз. Замычал. Куро крутанул ручку еще раз. В глазах потемнело. В голове загудело. Я ничего не говорил. Куро подождал. Потом снова шелест ручки и боль, как вспышка, даже думать невозможно. Слезы льются сами. Из носа пошла кровь.

Тут он заговорил: «Рассказывай нам правильную историю!» Я качал головой. Веревка во рту – не скажешь ничего. Он и не ждал слов, ему нужно было согласие: кивок.

Сколько раз это повторилось, не помню. Под конец Куро сдернул провода с пальцев и согнул концы. Они стали как крючки. Он накинул их мне на уши. Помощник смотрел с ужасом и шепнул: «Это через мозг. Боль сильная. Каждый нерв почувствует». А я просто закрыл глаза. Ничего не делал. Не шевелился. Это было уже за пределом возможного.

Вдруг стук в дверь. Резкий, громкий. Помощник вздрогнул. Куро чуть двинул головой. Помощник бросился к замку, провернул ключ. Кто-то за дверью начал говорить, быстро, шепотом. Смысла я не понял, языка тогда не знал. Помощник вернулся и что-то пояснил Куро. Тот задумался, потом что-то коротко рявкнул. Помощник быстро закрыл чемодан, стал снимать провода. Резко, без слов.

Меня отстегнули, быстро, как будто специально тренировались. На выходе ждал полицейский. Он повел меня обратно в камеру. В ушах звенело. Ни рук, ни ног я не чувствовал. Только жар в голове, будто электричество всё еще там. Я не думал – не мог. Просто дошел до койки. Лег, закрыл глаза. Всё.

Голос Асахи затих. Он словно прислушивался сейчас к чему-то внутри себя.

– Вот мерзкие типы! Особенно этот… Куро! – прошипела в темноте Светлана. В слабом луче уличного фонаря глаза ее сверкнули гневом.

– Никогда не уважал сексотов! Этих «секретных сотрудников», – с презрением добавил Семён. – Кстати, слышал, что подобные аппараты использовали для пыток. Особенно когда надо было скрыть следы. Вот никогда бы не подумал, что в Японии может быть такой беспредел! Куро этот, небось, сотрудник секретной службы?

– Да, – подтвердил Асахи, – тайная полиция.

– Почему вас отпустили с того… допроса? – спросила Света, нахмурившись.

– А! Это Рита-сан, – Асахи довольно усмехнулся. – Она начала беспокоиться сразу. Как только ее перестали пускать, поняла, что-то не так. Писала, звонила, приходила – бесполезно. Ей говорили: «не положено», «особый режим», «идет проверка». Но она не сдавалась.

Нашла журналиста, который пробрался в тоннель. Вместе они и пришли в участок. Требовали показать меня, но им снова отказали. Тогда журналист пообещал: не получит доступ – на следующий день выходит статья. С обвинениями: «Негуманное обращение с иностранным моряком». Он не блефовал – утром в газете было всё. И даже больше.

В статье, кстати, написали, что дома, в СССР, меня объявили предателем. И если вернусь, меня ждет трибунал. Я впервые тогда об этом узнал. Информация оказалась точной. Не знаю, откуда он ее взял, но это сработало. Власти занервничали. Отношение ко мне изменилось сразу. Сначала мелочи: еда, свет, чистое белье. В кабинетах сразу другой тон. Я стал как будто неприкосновенным.

– А Куро? – с сомнением спросил Семён.

– Он появился тогда еще раз. Меня привели в кабинет, помощник сидел, а Куро стоял спиной и разглядывал карту Японии. Во всех кабинетах висела такая на стене. Куро не поздоровался, не обернулся, когда меня завели. Подождал, пока закроется дверь и, кивнув на карту, спросил: «Где вы здесь?» Я молчал. Он продолжил: «Правильно. Вас здесь и нет! Вы чужой, враждебный нашей стране человек. Гайдзин!» Это слово он произнес с таким видом, словно проглотил лягушку. Я сразу подумал: что за мерзкое словечко? Оказалось, «иностранец». Всего-навсего…

Куро повернулся и добавил: «Как бы ни старались ваши новые друзья тут, вы полетите домой. На том берегу вам уж устроят теплый прием». Он сразу вышел из кабинета. Переводчик чуть задержался и шепнул мне: «Вы сильный человек. Я это уважаю». С ним мы больше не виделись…

Глава 7

– Издеваться над человеком, который чудом выжил в шторме и прошел сквозь заброшенные чертоги под землей?! Это уже за гранью! – Светлана кипела от возмущения.

– Вы потом встречались еще с этим Куро? Он же не мог просто так вас отпустить? – спросил Семён, нахмурившись.

– Да… к сожалению. И не один раз. – Асахи чуть поморщился. – Думаю, мы еще не закончили.

– То есть неприятности с ним продолжаются? – удивилась она.

– Я не видел его с тех пор, как уехал в Токио. Может, и к лучшему… – он задержал взгляд на бокале и процедил: – Для него…

– А что случилось после той статьи? Расскажите! – Свету распирало от любопытства.

Асахи взглянул на нее, и на лице промелькнула сдержанная, но живая улыбка.

– Потом был суд. Я рассказал всё так же, как и раньше. Слово в слово. Был уверен, просто формальность. Сейчас поставят точку и посадят. Но оправдали. Все обвинения сняли. Ну, почти все, – он усмехнулся. – Меня переселили в гостиницу за счет государства. А Рита-сан не исчезла, осталась рядом. Начала с нуля. Уже не как с задержанным – как с человеком. Помогала с бытом, языком, традициями. И, главное, с бумагами для отправки меня домой.

На свободе я начал видеть страну иначе. Жил в гостинице, ходил по улицам, общался с людьми и в какой-то момент поймал себя на мысли: мне здесь спокойно. Ни страха, ни настороженности. Просто нормально.

Рита-сан это почувствовала и как-то сказала осторожно: «По местным законам, если человека выбросило на японский берег после кораблекрушения, Япония обязана дать ему убежище». Я не поверил. Но она утверждала, что такой закон есть.

– Я тоже слышал что-то об этом, – оживился Семён.

– Такого закона не было. Никогда. Японцы вообще к чужим относятся настороженно. Особенно раньше. В старых фильмах даже показывали, как иностранцев убивали прямо на берегу. Варили в котлах живьем. Правда это или легенды, не знаю.

Рита-сан нашла местного юриста, который составил прошение. Суть простая: если отправят обратно, дома меня ждет тюрьма. Может, и хуже. Измена родине – обвинение серьезное. Со мной может случиться всё что угодно. А репутация Союза в Японии, сами понимаете… Объяснять особо никому не надо.

Приложили даже ту газетную статью. Первую, где вообще упомянули мое имя. Но прошение двигалось медленно. Бюрократия в Японии – отдельная тема. А мое дело еще и с пометкой «особое». Но, честно говоря, я и не торопился. Только подумать: мне восемнадцать, я из Союза, а сейчас в Японии, живу в гостинице за их счет. Вроде как беженец, а по факту отпуск с полным пансионом.

– Но вам и пришлось пройти через многое, – сказала Светлана. – Такой прием вы заслужили сполна.

Асахи кивнул. Те дни остались в памяти как самые наполненные. Он жадно впитывал новое, как будто наконец-то начал жить. Японский язык перестал пугать, местные обычаи уже не казались такими странными. Всё чаще возникало ощущение: здесь ему по-настоящему хорошо. Он хотел быть частью этой страны, и она, кажется, постепенно принимала его.

– Где-то через полгода приходит первое решение от миграционной службы. Пока не право остаться, только бумага со списком условий. Выполняешь, можно двигаться дальше.

Условия разные. Часть – понятные. Часть – спорные, но объяснимые. А были и совсем странные. Например, оплатить штраф за неуплаченную пошлину… за судно. Мое весло так и числилось как маломерное судно, зашедшее в порт. Пока шло судебное дело, набежали пени. А за пени – штраф. Мы с Ритой-сан посмотрели друг на друга и поняли: проще заплатить, чем доказывать.

– Абсурд: еще не гражданин, а уже должник! – рассмеялся Семён. Он поднял бокал, глядя на Асахи: – За первое в мире судно-весло! Надо было патентовать.

Асахи усмехнулся, словно только сейчас понял, насколько это было странно.

– Формально я мог подать заявление как человек, «рожденный на территории Японии». Закон такое допускает. Только я родился не в роддоме, а сразу взрослым. И не в рубашке – а с веслом. Зато у меня была мама. Почти настоящая, Рита-сан. Она и придумала мне новое имя…

– Асахи? – уточнила Света.

– Да. Когда я рассказал ей всё: про тот зал с лепестками на потолке, про свет, про то, как солнце спасло меня под землей, она долго молчала. Потом просто сказала: «Значит, ты – Асахи». Восходящее солнце. Мы и вписали это имя в анкету.

– А какое у вас было имя до этого? – поинтересовалась Света.

Он чуть улыбнулся. Но не ответил. Несколько секунд просто смотрел в сторону. Потом спокойно сказал:

– В японском языке нет одиночных согласных. Почти все слоги: звук плюс гласная. Поэтому любое наше имя звучит ломано. Неестественно даже для меня уже.

– А Рита-сан – нормально звучит по-японски? – поинтересовался Семён.

– Скажем так, ей повезло. Имя почти не требовало изменений. Ни ломки, ни адаптации. А вот мне пришлось привыкать. Хотя и не совсем, – Асахи вдруг улыбнулся. – Ведь мое новое имя по значению совпало со старой фамилией. В то время я ее еще носил…