Код розенкрейцеров

– В десанте! – хмыкнула Катя. – Не было тогда десантников. Наш предок носил фамилию де Санти и приехал в Россию при Павле Первом.

– Ну ты даешь, сеструха. Так мы что, выходит, французы?

Катя хотела что-то сказать, но замолчала и посмотрела на мужа.

– Ты мне никогда этого не рассказывала, – удивился тот.

– А о чем рассказывать? Это случилось сто пятьдесят лет назад. За это время мы давно обрусели. Правда, еще дед считался итальянским подданным.

– Значит, я – итальянец! – весело воскликнул Валек.

– Вот Екатерина Павловна на этом факте и решила сыграть, – не обращая внимания на реплику брата, продолжала Катя. – Настучала писульку и послала в КГБ. Там, конечно, не замедлили проверить этот примечательный факт, и точно: внук подданного итальянского королевства.

– А откуда соседка узнала? – недоверчиво спросил Валек.

– Мало ли… Земля слухом полнится.

– А где найти эту старую козу?

– Адрес я тебе дам, – сказала Катя.

– А почему ты сама не прижала эту стерву?

– А прижимать, братец, по твоей части, – спокойно ответила Катя, и на лице ее мелькнула мгновенная злобная гримаска. Мелькнула и тут же пропала.

– Ладно! – зловеще произнес Валек. – Я ее навещу.

– И что ты будешь делать? – в сомнении спросил Володя.

– Разберемся, – резко произнес Валек, – будь спок!

Прошло несколько дней. Валек жил у сестры, спал на раскладушке в комнате, где в деревянной кроватке обитал годовалый племянник Костя. Иногда по ночам ребенок просыпался и плакал, а вместе с ним просыпался и Валек. Первое время он никак не мог отделаться от ощущения, что все еще кантуется на нарах. Но скоро детский лепет стал странно волновать его, будя давно забытые ощущения домашнего тепла и уюта. Ему вдруг пришло в голову: а не это ли главное в жизни? Гуканье малыша, сладкий запах женского тела, идущий от склонившейся над кроваткой сестры, то состояние покоя, которого ему всегда не хватало. А что он хорошего видел? Лагеря, нары, обжигающий мороз на делянке, грохот падающих деревьев, шлепанье грязных засаленных стирок, вяжущая горечь чифиря. И ведь для него это была привычная жизнь, он даже не помышлял, что существует другая, вот такая спокойная и размеренная.

Вместе с зятем он сходил на завод, посмотрел, как работает подкрановый. Дело, что и говорить, нехитрое. Зацепил груз стропами, махнул рукой крановщику, мол, «вирай» – и порядок. Что ж, нужно прибиваться к какому-то берегу.

О визите к старухе, которая якобы заложила родителей, он поначалу забыл. Потом вдруг вспомнил и никак не мог отвязаться от мысли об этом. И что он ей скажет? Ты, мол, бабка, написала телегу на батю? «Нет, – ответит она. – Ничего я не писала, ничего не ведаю. И вообще, молодой человек, на каком основании вторглись в частное владение? С какой стати требуете от меня невесть чего?» Но как ни гнал он от себя неприятные мысли, они непрестанно портили настроение. Казалось, кто-то незримый вдалбливает в голову: «Иди. Разберись. Иди, разберись». Последнюю ночь перед визитом к бабке он даже плохо спал, то и дело просыпаясь с одной мыслью о Екатерине Павловне, которую он помнил весьма смутно. И вот наконец собрался и пошел.

Что из этого вышло – читатель уже знает.

Странное дело – когда Валек пришел к сестре домой, он почти забыл, что с ним произошло. О случившемся он просто перестал размышлять. Все ушло куда-то в сторону, словно увиденное на экране кинотеатра.

Кто убил старуху, за что и куда делась бритва? Все эти вопросы просто перестали волновать его.

Вместо отчаяния на душе ощущалась приятная легкая пустота, словно он выполнил какое-то нелегкое поручение. Выполнил удачно, и теперь можно расслабиться и отдохнуть.

Через пару дней Валек вышел на работу и неожиданно почувствовал интерес к своему новому занятию. Кто бы мог подумать, но ему хотелось вставать ни свет ни заря, ехать в трамвае до проходной, вливаться в поток рабочих, переодеваться в душевой, сидеть на сменно-встречном, а потом «вирать» и «майнать» – поднимать и опускать важные народнохозяйственные грузы. Чувствовалась в пареньке рабочая косточка, которую не смогли переломить ни лагеря, ни нары.

Прошел месяц. Настал день, когда молодой рабочий первый раз в жизни получил честно заработанные деньги. Это событие вызвало некое веселое изумление: он – и получка! Сумма была не особенно велика, но Валек то и дело ощупывал карман. Точно ли деньги находятся там? Но деньги были на месте, заработанные им деньги!

«Половину отдам сеструхе, – размышлял он, – а на остальные куплю какую-нибудь одежку. Хватит ходить в обносках».

– Валентин, может, по кружечке? – предложил крановщик Васька, с которым он работал в паре.

– А чего, – поддержали товарищи по бригаде, – чать, честно заработали, имеем полное пролетарское право.

– «Класс, он тоже выпить не дурак», – процитировал Васька.

– Какой класс? – не понял Валек.

– Рабочий, балда. Это Маяковский сказал.

– Ну раз Маяковский… – Валька распирал смех. Перспектива выпить на честно заработанное обещала новые доселе невиданные ощущения. Может, водка, оплаченная трудовым потом, окажется слаще, чем обычно.

– Идем к Мане, – загалдели работяги. К Мане – значит, в пивную, где командовала здоровенная розовощекая буфетчица. Она, словно дирижер большого симфонического оркестра, управляла толпой разномастных возбужденных мужиков. С тем добродушно пошутит, другого нарочито грубо обругает, а иному и увесистую затрещину отпустит. Хозяйка, одним словом. Кружки с пивом, украшенным густой пеной, и стаканчик, которым она отмеривала порции водки, мелькали в ее руках, словно реквизит фокусника.

Для начала заказали по кружке и по сотке каждый. Взяли соленых сухариков, какой-то подозрительной колбасы под названием «Армавирская». От водки Валек отказался, но с удовольствием отхлебнул пивка, на его глаз, в кружку явно недолитого. Но никто не выражал по этому поводу недовольства. Всем было весело и хорошо.

Валек уже почти допил свое пиво, когда сквозь шум услышал, как его кто-то окликает. Он обернулся и увидел… Ушастого. Настроение мгновенно испортилось. Пиво показалось кислым и теплым, а пивная из храма мужской дружбы и рабочей солидарности вдруг превратилась в заплеванную забегаловку.

– Старого кореша не узнаешь? – шепеляво проговорил Ушастый.

– Почему же? Здорово, Михалыч.

– Так двигай ко мне. Или… – он кивнул на парней из бригады, – новый друг лучше старых двух?

– Извините, ребята, – сказал Валек, обращаясь к товарищам, – потолковать нужно.

– Значит, работягой заделался? – не скрывая насмешки, спросил Ушастый. – Ну и как платят?

– Ничего, хватает, – отрезал Валек, пресекая последующие выпады.

– И правильно, – сказал Ушастый серьезно. – Ты, парень, еще молодой, тебе жить нужно, а воровская доля, она не для всякого годится.

– Точно, – подтвердил Валек. – Рад, что ты меня понял.

– Понял-то понял, и все же…

– Больше на кичу не желаю!

– Да при чем тут кича. Чего ты лепишь или кислятины опился? Никто про тюрьму не говорит. С умом если…

– С умом! У тебя сколько ходок? Семь или восемь? А годков тебе сколько? Чуть больше пятидесяти. Вся жизнь прошла на нарах.

– Ты прямо как «кум» балакаешь. Перевоспитал тебя рабочий класс. Что-то больно быстро.

– А-а, нет, Михалыч, никто меня не перевоспитывал, ты же знаешь, я всегда сам по себе.

– Может, и так, – после некоторого молчания отозвался Ушастый. – Ладно, не будем базары разводить. Выпей лучше. – Он достал из кармана пиджака чекушку и хотел плеснуть водку в кружку Валька.

– Я и сам могу купить, – сказал Валек, прикрывая кружку ладонью.

– Обижаешь! За старую дружбу! Че ты, в натуре?

Валек и сам устыдился своего поведения. Что это с ним? Вроде как скурвился?

– Ладно, наливай! – пробурчал он.

– Другой базар!

– Валентин, ты идешь? – позвали с соседнего столика товарищи по бригаде.

Валек замялся:

– Нет, ребята. Я, пожалуй, останусь. Вот друга старого встретил…

– Молодец, – тихо сказал Ушастый. – А потолковать нам и вправду нужно.

Валек залпом выпил водку, запил ее пивом, сплюнул на пол. Он уже понял, что разговор будет не из приятных.

– Сейчас, конечно, масть сменилась, – осторожно начал Ушастый, – многие урки отходят от закона. Я вот тоже подумываю.

– Ты?! – удивился Валек. – На понт берешь?

– Сука буду. – Ушастый исполнил характерный жест, чиркнув себя большим пальцем правой руки по горлу, а потом зацепил ногтем зубы. – Ты вот правильно сказал: восемь ходок, даже девять. А что я имею? Туберкулез и язву! Но, в отличие от тебя, я уже не молод. Что же мне, на завод идти? «Вира-майна» кричать?

«И это знает, – без особого удивления подумал Валек, – видать, давно пас, а не случайно здесь столкнулись».

– Так вот, – продолжил свои излияния Ушастый, – я подумал: пора и на покой. Ну сколько я еще протяну? Лет семь-десять. В лучшем случае, пятнашку. А на какие шиши? «Гоп со смыком – это буду я…» – вдруг пропел он. – Нет, Валек! Побираться не буду! Лучше в петлю!

Валек в упор взглянул в глаза Ушастого. Глаза были холодные и серьезные, и, хотя в голосе старого вора звучал надрыв, в них читалась не слезливая пустота, а упрямая сила.

– И что же ты надумал? – с интересом спросил Валек.

– Последний скачок сделаю – и на покой.

– Ну ясно. Сначала последний, потом самый последний, потом последний в жизни, потом…

– Ты не смейся! Сказал, последний – значит, последний!

– Допустим. Но даже самую богатую хату бомбануть – на сколько хватит? От силы на год. А потом? Снова на дело?

– Нет, корешок ты мой любимый, эта хата, которую я надыбал, не просто богатая – золотая… – Ушастый оглянулся по сторонам. – Давай-ка на выход. Здесь толком не поговоришь. – Он отставил недопитую кружку и двинулся сквозь гудящую толпу. Валек нехотя пошел следом.

– Я знаешь чего надумал, – продолжал Ушастый дорогой. – Возьму хату, и в Сочи. Или, там, в Анапу. Куплю домишко, найду вдовушку и буду остаток дней на печке ж… греть.

– Бабки большие нужны, – отозвался Валек.

– Верно, сынок, верно! Бабульки нужны крутые. И они будут!

Валек усмехнулся, но промолчал.

– Чего лыбишься?! – свирепо крикнул Ушастый. Несколько прохожих обернулись на них.