Безумцы. Пять историй о любви

– Нет, он дома! – я улыбнулся наивности вопроса. – У него сегодня выходной. Я ремонтировал этот автобус, а потом решил прокатиться и проверить его.

– Меня зачем похитил?

– Я не похищал тебя, – это была выдуманная, специально для подобного случая, часть истории. – Я думал, что все вышли, и в автобусе никого нет. Прости, но я тебя не заметил.

То, что я говорил, было похоже на правду, и заставило ее сомневаться в верности своих действий. Она ведь все время сидела тихо, и никак не проявляла себя. Если бы она закричала, или как-то еще дала знать о том, что недовольна изменением маршрута, я бы повел себя по-другому. Сказал бы, что тормоза вышли из строя, и единственный способ остановить автобус, при этом не разбив его – въехать в озеро. Колеса увязнут в озерном песке и иле, и мотор заглохнет. Но она мало того, что молчала, она и не шевелилась вовсе, поэтому, то, что я сейчас говорю, может быть правдой.

– Ты лжешь! Я видела, как ты смотрел на меня в зеркало!

– Да, смотрел! Но тебя, кстати, не видел. И вообще, если хочешь быть замеченной, не надо садиться на заднее сидение!

– Я сидела вот там, у двери.

– Не морочь мне голову! – я повысил голос. – Тебя там не было.

– Где? – она решила меня поймать.

– В салоне. И уж точно не у двери. Я пока еще не слепой.

– А вот и была! – она ослабила хватку, чтобы заглянуть мне в лицо. Шнурок, сдавливающий мою шею, на секунду оказался забыт. Я наклонил голову, чтобы посмотреть на руки, и увидел свой ремень. Именно он спутывал их. Не связывал, а спутывал. Она заглянула мне в лицо, и увидела, как я улыбаюсь. Испуг мелькнул в ее взгляде, а в следующее мгновение шнурок снова врезался мне в шею. Она среагировала быстро, но все же опоздала. То, что надо я уже узнал. Как лежит ремень, и могу ли я избавиться от него. Знаете, почему женщин не берут во флот? Они не умеют вязать узлы. Не все конечно. Но надежные, те, которые требуют железной хватки – точно не умеют. Мне повезло, что она не была исключением. Ремень лежал как зря. Одного беглого взгляда хватило, для того, чтобы распутать узелок за десять секунд. Я не спеша поднял свободные теперь руки, и взялся за петлю. Просунул пальцы между кожей и шнурком, и потянул. До моих ушей донеслось сопение. Она упиралась всем телом, пытаясь туже затянуть петлю. Бесполезно. Эти секунды она могла потратить, чтобы подготовиться к защите. А после того, как я убрал ее шнурок от своей шеи, она осталась совсем беззащитной. Вот ведь как получается, отключив меня, она могла бы спокойно уйти. Но ее самолюбие не позволило это сделать, решив поиграть со мной в преступника и судью. Я повернулся в водительском кресле, и посмотрел на нее.

Она

Чертов ремень! Как я не старалась, но так и не смогла надежно связать его руки. Каким-то чудом он отвлек меня, и все-таки сумел выпутаться. То, что он свободен, я поняла слишком поздно. Мне не хватило всего лишь десять секунд, чтобы его снова выключить. А мою петлю, он просто смахнул с шеи, как прилипшую паутину. И вот, я без оружия, наедине с маньяком, да еще и заперта в автобусе. Что же делать? Он медленно повернулся в своем кресле, и, улыбаясь, посмотрел на меня. Я сделала шаг назад, и невольно тоже улыбнулась. Затравленно, может быть даже в последний раз. Через секунду мой подбородок дрогнул, и из глаз потекли слезы. Мне стало жаль себя, и свою жизнь, которая вот-вот кончится. Чтобы причинить хоть какую-то боль своему палачу, я крикнула:

– Я тебя знаю!

Одна его бровь приподнялась.

– Ты еще в школе сюда приходил!

Его улыбка таяла на глазах.

– Ты ходил сюда, чтобы мучить лягушек!

У моего похитителя был такой вид, будто он увидел призрака. Он с трудом выбрался со своего места, и оказался в салоне автобуса. В то время, когда он вылезал из-за руля, я могла бы набросится на него и попробовать помешать ему. Попытаться загнать кулаками и криками обратно на водительское кресло, но что-то внутри шевельнулось, и не позволило так поступить. Может это был синдром жертвы, когда человек каменеет, и не может двинуться с места, а может мелькнувшее нечто в его глазах. То, от чего замирает сердце, то от чего наворачиваются слезы. В его взгляде я увидела затравленного маленького мальчишку. Того самого, со школьных времен. Мне стало безумно стыдно за свою жестокость, за свое поведение. Я вспомнила, как квакала вместе со всеми, когда он проходил по коридору. Вспомнила, как дразнила его, называя французским шеф-поваром. В ответ он никогда не огрызался, а уж тем более не бросался в драку. Он сносил все наши издевки, опустив плечи, и не поднимая головы. Лишь однажды он посмотрел на меня. В тот день я решила отличиться, и поставила ему подножку. Он упал, и какое-то время стоял на четвереньках. Вокруг все кричали, чтобы он не поднимался, а прыгал как лягушка. Тогда он и посмотрел на меня. Больше я никогда его не дразнила. Меня так сильно обжег этот взгляд, что я даже бояться начала этого мальчишку. Дети так устроены, что если объект насмешек никак на это не реагирует, то о нем вскоре забывают. Так и вышло, о его увлечении все забыли. Все, кроме меня. Порой мне даже снилось, что я на озере, а вокруг меня скачут его лягушки. От ужаса я закрывала лицо руками, отказываясь смотреть, но секундой спустя, уже чувствовала их маленькие холодные лапки у себя на ногах. После этого я просыпалась. С криком сбрасывала одеяло и проверяла, нет ли в моей постели лягушек.

Он

Ее слова больно ранили меня, заставив нерешительно застыть, и мысленно перенестись в прошлое. Во время моей учебы в школе. Я любил ходить на это озеро, но вовсе не для того, чтобы поиздеваться над животными. Мне нравилась здешняя обстановка. Запах, который был такой плотный, что чувствовался даже дома. Он не выветривался по дороге, а оставался, прячась в складках и карманах. Мне нравился звук, который окутывал здесь меня. Он отрезал от внешнего мира, словно кто-то накрывал поверхность озера огромным колпаком. Но самое главное – свет. Он лился сверху, и отражался от воды. Казалось, он был повсюду. А вечером, когда садилось солнце, огненные зайчики начинали свой неторопливый танец по волнам. Это часть дня была самой удивительной, полной загадочного волшебства и чародейства. Просыпались жуки и прочие насекомые, начинала плескаться в воде рыба, а в воздухе стремительно проносились летучие мыши. Озеро словно неторопливо просыпалось, готовясь к ночному празднику.

Сейчас, за окнами автобуса наступало то самое удивительное время. Выбравшись из-за руля, и оказавшись в салоне, я не пошел навстречу девушке, загоняя ее, таким образом в хвост автобуса, я молча опустился на сиденье, и посмотрел на свои ноги. Сегодняшний день вымотал меня окончательно. Она отступила на шаг, и остановилась. Потом ненадолго задумалась над тем, что ей делать дальше, набросится на меня и вступить в схватку, или посмотреть на мои действия. Убедившись, что я не собираюсь вставать, и нападать на нее, она тоже опустилась на сиденье. У женского пола интуиция развита гораздо сильнее, чем у мужского. Наверное, поэтому она поняла, что сейчас для нее я не представляю никакой опасности. Она сидела сбоку, на другом ряду сидений, и смотрела на меня, а я кожей чувствовал этот взгляд. Он жег меня, как весеннее солнце через оконное стекло.

– Я приходил сюда после уроков, и порой засиживался до самого вечера, – после долгой паузы начал я свой рассказ. Мой голос был еще хриплым, но горло уже не саднило. – Под лягушачий хор я делал домашнее задание, читал книги, или просто сидел и смотрел на воду. Я никому не мешал и никого не беспокоил своим увлечением. Но одному однокласснику стало нестерпимо любопытно, почему все-таки я хожу сюда. Он никак не мог понять, что меня здесь привлекает. Есть такая категория людей, которые пытаются увидеть во всем только мерзкую подоплеку. Именно к этой категории он и относился. Ему пришлось красться за мной от самой школы, а потом еще сидеть в кустах часа три или четыре. Что он хотел увидеть? Я не знаю. Однако все его ожидания оказались пустыми. Тогда, чувствуя себя обманутым, а может для того, чтобы оказаться в центре внимания, он придумал легенду о лягушатнике. Мальчике, который ходит на озеро, чтобы мучить животных. На следующий день я проснулся знаменитым. Вот, только радости мне эта слава не приносила. И хоть в школе говорили обо мне всего несколько дней, я думал, что это не кончится никогда. На все прозвища я реагировал так, словно они касались вовсе не меня, а кого-то еще. Да я и не знал как вести себя в таких ситуациях. Как черепаха я прятался от неприятностей в своем панцире, ожидая, когда пропадет интерес к моей персоне со стороны школьников. Также временно я прекратил и прогулки к озеру. Мне не хотелось сильнее подогревать сплетни, окружавшие меня. Я решил какое-то время не посещать полюбившийся водоем, и подождать, пока кривотолки не улягутся.

Наступали выходные, а на следующей неделе, вся школа оказалась занята тем, что начала готовиться к ярмарке. Это грандиозное событие затмило собой историю с моим участием, и обо мне просто забыли. Только один человек не хотел так легко расставаться с лаврами звезды. Тот, кто придумал легенду о лягушатнике. Этому мальчугану очень понравилось внимание, которое было приковано к нему. Ведь в течении трех дней он был самым популярным человеком в школе. Вокруг него постоянно находилось несколько человек, которым он без конца пересказывал эту страшную историю. Он повторял ее и повторял. И с каждым разом в ней появлялись какие-то новые подробности, а история становилась длинней и драматичней. На это время все забыли, о привычке этого мальчугана постоянно ковырять в носу, а потом украдкой облизывать палец. Все с упоением, и замирая от ужаса, слушали легенду о лягушатнике. Однако лучезарная слава закончилась с приходом выходных. Как я уже сказал, на следующей неделе все были заняты ярмаркой. Но наш злобный гений и не думал сдаваться. Он подождал, когда праздник закончится, а потом снова напомнил обо мне всей школе.

Но не просто ткнул в меня пальцем, и крикнул: «смотрите, лягушатник», нет. Он подготовился со всей скрупулезностью маньяка. Ты, наверное, помнишь, как он устраивал вам экскурсии на озеро? Целую неделю он водил туда толпу ребятишек. Туда, где весь берег был усеян разорванными, раздавленными и выпотрошенными трупиками лягушек. Девчонки отворачивались, и от ужаса закрывали ладошками рты, а у мальчишек начинали судорожно дергаться кадыки. Кого-то даже, по-моему, стошнило.

Они

Сидящая в автобусе девушка громко сглотнула. Было видно, что эта часть рассказа заставила ее чувствовать себя неуютно. Да и вся ситуация в целом не поддавалась никакому анализу. Похититель оказался вовсе не маньяком, но тогда кто он, и зачем ее похитил? Ведь этот разговор о минувшем детстве не мог быть им спланирован. Сейчас он сидел, и вроде как оправдываясь, изливал душу. Но оправдания почему-то звучали иначе. Вовсе не как исповедь. Вместо сочувствия девушка чувствовала свою вину, и растущее желание оправдаться. Но что она могла сказать в свою защиту? Ведь все выглядело так, что это он, убивал и мучил лягушек. Выдуманный рассказ единственного свидетеля, который только чудом спасся от малолетнего садиста, был таким правдивым, что никому и в голову не могло прийти усомнится в его подлинности.

– За всю свою жизнь я не убил ни одной лягушки. Я даже рыбу здесь никогда не ловил! – продолжал водитель, опустив голову, и не глядя на единственную пассажирку. – Потому, что это место было для меня как зазеркалье для Алисы, как храм для верующего. Оно было свято, и непорочно. Пока однажды я не пришел сюда, и не увидел, что попал на бойню.

– Так это был не ты? – голос девушки был глухим, от тяжести, повисшей между ними атмосферы. – Это сделал тот мальчишка! Он их всех убил!

– Нет. Я их всех убил.

Взгляд девушки вспыхнул, как от пощечины.

– Но ты только что сказал, что не убил ни одной лягушки!

– Так и есть. Но если бы я не испугался разговоров в школе, а продолжал бы приходить сюда снова и снова, то этого бы не случилось. Я бы смог защитить это озеро. Тот мальчуган не посмел бы ничего сделать, будь я здесь.

Водитель замолчал, за окнами автобуса начинался лягушачий концерт. Солнце неторопливо выкатывалось из-за деревьев, и двигалось к озерной глади. Кое-где из воды выскакивала рыба, чтобы схватить на лету мошку, и плюхнуться обратно в свой родной прохладный водоем.

– В тот день, когда я увидел во что превратился этот берег, внутри меня что-то перевернулось. Мне было горько и неприятно сознавать, что озеро, стало кладбищем. С того дня я больше не приходил сюда. Пропал не только интерес, но и желание приближаться к этому месту. Как если бы здесь было что-то ядовитое, способное отравить не только тело, но и душу. Лишь месяц назад, когда впервые увидел тебя, я подумал об этом озере. Я вспомнил, как приходил сюда, и читал вслух. Как смолкал вокруг лягушачий гомон, словно они прислушивались к моим словам. Но, что странно, чем больше я думал о тебе, тем чаще в памяти всплывало это озеро. Я буквально видел тебя, сидящей здесь, на берегу. Ты обнимала колени руками и смотрела на опускающееся в озеро солнце. Тогда я понял, что только ты можешь вернуть сюда жизнь. Только твоя улыбка способна сотворить чудо.

Водитель автобуса замолчал. Может, собирался с мыслями, может, ждал какой-то реакции от своей единственной пассажирки. Но она тоже не спешила нарушать тишину. Она глядела на него, сидящего с опущенной головой, и думала о том, что не хочет сейчас говорить. Она поняла, для чего оказалась здесь. Он не маньяк, он просто человек, который хочет оживить детские воспоминания. Закрасить темное пятно ее образом и улыбкой. Где-то в глубине души ей приятно было осознать, что она как волшебная фея, как весна, с приходом которой все расцветает.

– Знаешь, зачем я тебя сюда привез? – он, наконец, посмотрел на девушку.

– Да, думаю, что знаю.

– Я вовсе не хотел, чтобы все вышло как похищение. Я хотел остановиться на берегу, вроде как для починки автобуса, – он продолжал, не обращая внимания на ее слова. – Открыл бы двери, сказал, что ремонт займет немного времени. Вместо того, чтобы сидеть в автобусе тебе наверняка захотелось бы пройтись. Ведь когда мы возле водоема, так и тянет бросить в него камушек, и посмотреть, как далеко расходятся круги на воде. Я представил себе все. И как ты медленно будешь бродить по берегу, и как сядешь, и обнимешь руками колени. Я даже видел, куда ты будешь смотреть, и каким цветом будет играть солнце у тебя в волосах. Не мог представить только одно: какую музыку ты будешь слушать. Какую песню будет петь твоя душа.

Водитель встал, подошел к выходу, и надавил на скрытую кнопку. Механизм зашипел, выпуская воздух, и распахнул двери. Прохладный запах озера скользнул внутрь, и прокатился по салону автобуса. Девушка, чуть помедлив, тоже поднялась. Она подошла к открытой двери, и взглянула в глаза своего похитителя.

– А знаешь, что? – сказала она, делая шаг вниз по ступенькам. – Покажи, откуда лучше всего видно закат!

– Пойдем, это рядом! – водитель сунул руку в карман, и вытащил оттуда ее наушники. – Держи, пригодятся.

Она взяла их, достала из кармана телефон, потом остановилась и, улыбаясь, посмотрела на своего похитителя.

– Скажи, ты меня совсем не помнишь?

– Не-а! – мотнул он головой, и улыбнулся в ответ. – Почти совсем.

Ива с качелями

Робкий весенний ветерок тихонько тронул створку приоткрытого окна. Она скрипнула под его напором, и откатилась в сторону. Словно испугавшись самого себя, ветер убрал невидимые руки, и позволил створке вернуться на прежнее место. Здесь же, под окном, стояла кровать, лежащий на ней старик улыбнулся. Он пребывал здесь третью неделю, и видел как снаружи, за стенами больницы, наступала весна. Сначала осторожно, также как ветер, который сейчас игрался с окном, а потом уже не оглядываясь, дерзко, и широко шагая. Он лежал на продавленной кровати, прикрыв мягким одеялом старые ноги, одетые в затертую больничную пижаму. Левая рука старика, пребывала в постоянном движении, разглаживая складки на одеяле. Ему нравилось чувство прикосновения к поверхности, и кончиками пальцев, и всей ладонью. Опустить руку, а потом медленно провести ею. Тронуть, и ощутить тепло, и мягкость, а потом двинуть, и почувствовать фактуру. Ворсинки, мелкие катышки, рубчик ткани. При определенной скорости каждый материал приобретал свои, ни с чем не сравнимые ощущения.

Его звали дядя Саша, и вся эта рукоблудная медитация помогала ему справиться с болью, и забыть о том месте, куда он попал. Был он вовсе не в санатории повышенного комфорта, снабженным всевозможными биотехнологическими устройствами, он был в обычной больнице. Хуже всего то, что он видел, как периодически отсюда уходили проигравшие последнюю битву за свое здоровье пациенты. Но уходили, не в привычном для нас понимании этого слова, а просто исчезали, забирая с собой все свои вещи и воспоминания. Дядя Саша был реалистом, и понимал, что тоже вышел на поле боя, и вступил в свою последнюю битву. Как долго она продлится, и на сколько смерть выдаст ему кредит, он не знал. Выражение жизнь – это борьба ему тоже не нравилось. Ведь жизнь это дар, а что же это за дар такой, за который мало того, что надо бороться, так по истечении срока эксплуатации тебя еще и судить будут, правильно ли ты его использовал! Это не дар тогда вовсе, а товар, за который каждому придется заплатить свою цену. Что-то вроде ипотеки, вперемежку с лотереей.

В палате дядя Саша пребывал не один. Его соседом оказался хмурого типа неразговорчивый мужчина. Черты лица которого, равно как и его манера поведения, довольно сильно намекали на то, что когда-то он занимал высокопоставленную должность. Кустистые седые брови низко нависали над глубоко посаженными глазами, а губы напоминали складку кожи, а вовсе не рот живого человека. Сосед лежал в кровати, укрывшись по грудь одеялом, и надменно задрав, нос. Он был самым разговорчивым из всех, с кем дяде Саше когда-либо приходилось общаться.