Дар Грома. Лошади в культуре индейцев равнин

Здесь нужно заострить внимание на одном предельно важном моменте, имеющим непосредствнное отношение к истокам взаимопонимания между индейцем и его конем. Никто, никогда не мог заставить воина слушаться приказов вождя! Если воин подчинялся кому-либо, то тлько по причине того, что безгранично доверял этому человеку. Конечно, вожди могли использовать интриги и личное влияние, но силовое давление или шатнаж могли в любой момент обернуться против них. Поэтому лучше было вести себя честно. Даже если один раз вождю удалось бы заставить кого-либо подчияться или принести клятву верности, слухи мгновенно распространились среди других воинов, и в следующий раз вождь уже не был бы вождем. Формальные взаимоотношения, обязательства и прикаы совершенно противоестественны как для свободных охотников, так и для лошадей. И опять же, любые боевые действия для индейца ценны как игра или обеспечение потребностей, а не как потакание чужим интересам.

Нужно отметить, что индейцы очень чётко различали два основных вида боевых походов: набег и войну.

Набеги

По сути, набег – это грабеж и мародерство. Именно таковым его считали европейские переселенцы. Для индейца же набег – это магическое действие, в основе которого лежит покровительство Высших сил, духов, магических амулетов и т. д. Это, своего рода, мистический ритуал, призванный продемонстрировать силу духа, выдержку, удачливость, объединить участников набега. То есть это опасная и веселая игра, а богатая добыча и отсутствие погибших среди членов отряда являются подтверждением магического покровительства ее участников. Но если подходить со строго материалистичной точки зрения, то в набег индейца толкали все же, в первую очередь, экономические причины, оказывающие влияние и на его социальный статус в племени. Команчи даже превратили конокрадство в высокое искусство, с которым не могло сравниться ни одно племя Равнин. Богатство, заключённое в лошадях, делало человека самостоятельным и независимым, но оно же заставляло его проявлять благородство, раздавая лошадей и подарки нуждающимся, и таким образом завоевывать себе последователей, то есть повышать свой социальный статус. Богатый, но жадный, даже чрезвычайно удачливый воин никогда не пользовался уважением в племени. Например, когда вождь команчей Куана Паркер стал оставлять большую часть добычи себе, многие соплеменники отказались ходить с ним в походы, чем ослабили его отряд и снизили популярность среди народа.

Лошади быстро стали очень ценным предметом среди всех индейских племен равнин, своего рода валютой. Существовало три способа пополнения своего табуна: покупка, ловля мустангов и конокрадство у других племён. Покупка требовала затрат в виде шкур, пеммикана, других товаров или, на раннем этапе, пленников. Добыть их было нелегко, на это требовалось время, большие усилия и риск. Ловля мустангов тоже была делом рискованным, требовавшим определённой удачи, сноровки и умения. Кроме того, диких лошадей, особенно в первоначальный период, на территории Равнин насчитывалось немного, и найти их было трудно. Угнать же можно было сразу нескольких объезженных лошадей: кража делала врага слабее, а укравшего – сильнее и богаче.

Кража лучших пони, привязанных у палатки хозяина, сильно повышала статус воина в племени и почиталась наравне с самыми выдающимися подвигами. К тому же в поход за лошадьми могли отправиться и бедные воины – бедняки собирали небольшие отряды, часто пешие, и отправлялись на вражескую территорию в поисках славы и богатства.

Как правило, индейцы какого-либо племени отправлялись в поход на племена или в местность, откуда они впервые получили своих лошадей. Пауни предпочитали ходить в походы за лошадьми на юг, в страну кайова и команчей, они считали, что их лошади – лучше, чем у живших к северу дакотов и других племён. Черноногие устраивали походы за лошадьми к племени кроу, а к ассинибойнам и кри – лишь за скальпами. Кроу тоже отправлялись в страну ассинибойнов только воевать, а за лошадьми – к черноногим и сиу, поскольку их табуны были большими, а лошади хорошо обученными. В набеги на ассинибойнов и кри вообще мало кто ходил – у них нечего было брать. Поэтому они вынуждены были обороняться, главным образом, от военных отрядов, отправлявшихся в поход мести. Интересно, что ассинибойны устраивали военные походы зимой, а не как остальные племена – в тёплое время. Это объяснялось тем, что, будучи плохими наездниками, и не имея достаточного количества хороших лошадей, ассинибойны не могли составить конкуренцию своим соседям, и летом предпочитали уходить на север – к лесам и своим союзникам кри. Зимой же, когда их никто не ждал, а лошади противников были голодными и слабыми, пешие отряды ассинибойнов отправлялись на юг, чтобы добыть скальпы и лошадей.

Восточные апачи и навахо совершали набеги за лошадьми не только в Мексику, где их легче было достать, но и на Равнины к команчам. Команчи признавались намного опаснее мексиканцев и, кроме того, обладали очень хорошими лошадьми, кража которых считалась особенно почётной. Такая практика продолжалась до 1870 годов, пока команчи не оказались в резервации и не лишились большей части своих лошадей. До наших дней дошла история, как в 1866 году один навах пробрался в лагерь команчей, отвязал от типи и угнал нескольких боевых пони. На шеях некоторых из них были ожерелья из когтей, а в хвостах – орлиные перья. Команчи преследовали его несколько дней, но потом потеряли след. Сами команчи делали неплохой бизнес на продаже американских и мексиканских пленников и скота, который они сами же и угоняли. Они отправлялись в набег далеко в Мексику или на север небольшими отрядами от 5 до 20 человек или даже в одиночку (что бывало редко), временами уходя на 700 миль от дома. В лучшие времена наиболее удачливые предводители отрядов и коневоды имели до 3000 лошадей!

Успешные отряды индейцев Северных Равнин, численностью от 5 до 10 человек, могли пригнать табун в 40—60 лошадей. Большее количество было сложно перегонять через вражеские территории: животные могли вернуться, забрести в лес, подвергнуться нападению хищников, да и двигался большой табун медленнее. Воины племён Южных Равнин, напротив, захватывали огромные табуны, доходившие до полутора тысяч голов, и их отряды были в десятки раз больше, чем у индейцев Северных Равнин.

Апачи и навахо, как правило, не ходили в набеги в одиночку, потому что боялись навлечь опасность не только на себя, но и на своё племя. Один воин не мог достаточно хорошо контролировать ситуацию, следить за передвижениями преследователей и управлять угнанным табуном. Поэтому привычная численность апачских отрядов составляла от двух до десяти воинов. В истории о Грязном Мальчике племени хикарилья упоминается набег, в котором участвовало 24 человека, и они угнали у врага 160 лошадей. Навахо же, чья численность и концентрация населения намного превышала апачскую, отправляли в набег отряды от тридцати до двухсот человек! Иногда так поступали и команчи (например, во время Гражданской войны, когда фермы и ранчо Техаса опустели), но в целом это практиковалось редко. При этом всегда стоило иметь в виду политическую ситуацию. В мирное время численность отрядов была небольшой, действовали они втихоря, не привлекая внимания, но если начиналась война, и охранять территорию было некому, индейцы собирали огромные силы.

Для набега за лошадьми воины Северных Равнин, особенно те, у кого было недостаточно лошадей, отправлялись пешими. В отличие от них племена Южных Равнин (кайова, команчи, кайова-апачи, вичита, апачи и другие), имевшие огромные табуны хороших лошадей, всегда воевали или отправлялись в набеги верхом.

Перед набегом предводитель предупреждал воинов, что им, возможно, придётся не спать несколько ночей, терпеть голод и жажду, что они не должны бояться врагов и т. п. При набегах апачи разговаривали на особом «военном языке», который применялся только во время рискованных экспедиций, и не был знаком женщинам и детям. Например, «след врага» звучал так: «здесь были лошади», а «седло» обозначалось – «то, что не причиняет лошади вреда». Нечто подобное было и у многих других племён.

Так как лошадей крали преимущественно ночью или на рассвете, команчи видели в Луне покровительницу набегов. Они говорили: «Луна, она наша Мать, как и Земля». Непосредственно перед нападением на вражеский лагерь команчи садились кружком в небольшом укрытии, клали верёвки на землю и курили, вознося дым к Луне с просьбой: «Мать наша, позволь этой верёвке взять много лошадей».

Перед проникновением во вражеский стан новичков оставляли сидеть во временном лагере, чтобы следили за пожитками или охраняли лошадей. Остальные воины, особенно если перед этим они питались кониной (например, запасы продовольствия подошли к концу, а дичь найти не удалось), натирали свою одежду землёй, а себя соком тополя. Считалось, что земля нейтрализует запах жира и лошадиного мяса, а сок тополя успокаивает лошадей, они становятся менее пугливыми и спокойно следуют за незнакомцем.

Крадучись по земле, воины проникали во враждебный стан на рассвете. Лошадей пытались отвязать по возможности больше и по возможности лучших, то есть боевых пони, что стояли у входа в жилище. Угон табуна, пасущегося в стороне от лагеря, считался простым делом, к тому же там чаще всего находились вьючные или необъезженные лошади, что не давало воину ни материальной выгоды, ни более высокого статуса в племени. Индейцы Равнин, если у них не было серьёзных подозрений, что кто-то намечал угнать их лошадей, никогда не выставляли на ночь постовых. Такая беспечность играла на руку всем конокрадам, которые спокойно уезжали прочь на добытых лошадях.

Искусство и выдержка индейских конокрадов вызывали восхищение их белых современников. Говорили, что если апач может украсть лошадь, едва вы слезете с неё, то команч способен украсть коня прямо из-под седла. Это и в самом деле недалеко от истины. Так, однажды группа техасцев заночевала в прерии, один из них, обладавший великолепным скакуном, привязал его к своей руке, чтобы уберечь от индейцев. Ночью он проснулся от чьёго-то прикосновения. Оказалось, что команч, покушавшийся на его коня, нашел верёвку, но ошибочно двинулся не в ту сторону. Ничуть не растерявшись, индеец вскочил на лошадь, перерезал веревку и угнал коня прямо из-под носа владельца. Команчей не останавливали ни хитрые засовы, ни охрана. Они могли провести почти всю ночь под носом у врага, но добывали нужных им лошадей. Индейцы любили вспоминать о подобных случаях, которые иногда были приправлены такими смешными подробностями, что потешалось всё племя. Например, пиеган по имени Четыре Медведя вспоминал, как он со своим другом однажды тёмной ночью отправился воровать лошадей у кроу. Четыре Медведя никак не мог справиться с норовистым конём. Его друг, уже отвязавший пони у палатки какого-то кроу, сидел верхом и ждал. Устав ждать, он заговорил в полный голос: «Хватит возиться! Садись верхом, да поехали!» Четыре Медведя испугался и зашикал на него. Но его друг продолжал: «Я не могу ждать тебя всю ночь. Луна уже поднимается». В это время из типи раздался голос разбуженного кроу. Друг Четырёх Медведей крикнул ему: «Эй ты, хватит дрыхнуть! У тебя тут лошадей воруют!» После этого они вскочили верхом и помчались прочь из лагеря.

Частота проникновения во вражеский лагерь зависела от храбрости и желания воина, а также от его жажды получения лошадей. Бывали случаи, когда воины проникали в лагерь по нескольку раз за ночь или даже двух ночей подряд. Но чаще всего одного раза было вполне достаточно – риск всё же был довольно велик. Кроу по имени Ищущий Смерти вспоминал случай, как он тёмной, безлунной ночью проник в лагерь шайеннов, чтобы украсть лошадей. Когда он затягивал на коне военную уздечку, тот сделал шаг назад и наступил на спящую у типи собаку. Та завизжала и разбудила хозяина. Ищущий Смерти издал грозный боевой клич, прыгнул на спину коню, но не рассчитал силы и перелетел через него. Тогда он бросился бежать, таща за собой коня. На его пути оказался небольшой ручей. Ищущий Смерти прыгнул через него, но конь испугался и дёрнулся – пролетев полпути, кроу шлёпнулся в воду. Ему пришлось бросить скакуна и бежать прятаться в лес. Шайенны организовали погоню. Но хитрый кроу потихоньку вернулся в лагерь, в котором никого не было, и украл пять лошадей.

После того как каждый уводил из вражеского лагеря достаточное количество лошадей, члены отряда немедленно пускались в обратный путь. При перегоне табуна лассо, с помощью которого воин ловил и уводил лошадей из лагеря, тянулось по земле и служило чем-то вроде длинного хлыста – им можно было сгонять разбредавшихся пони в один табун и вести в нужном направлении.

Воины старались уйти с вражеской территории как можно скорее и добраться до дома, миновав все опасности, поэтому применение лассо, как хлыста, было вполне оправдано. Правда, чаще всего им пользовались, просто помахивая в воздухе, как бы преграждая лошади дорогу или направляя её в нужную сторону: удар мог спровоцировать паническое бегство. Опасностей, встречавшихся на пути отряда, хватало: погодные условия, хищные звери, враждебные отряды, при этом нужно ещё было следить за лошадьми, чтобы не потерять табун. Отставшим оставляли знак, указывавший направление движения отряда, но обыкновенно его члены старались держаться вместе.

Обычно сражения в план набегов не входили. Конечно, можно было напасть на одинокого чужака или небольшой отряд, но риск получить смертельную рану вместо желаемой добычи налетчиков, как правило, не прельщал. Нападение осуществлялось только если индейцы понимали, что шансы на провал минимальны, а добыча того стоит. Настоящее сражение начиналось, если отряд налётчиков внезапно натыкался на засаду или его обнаруживали хозяева лагеря. Впрочем, зачастую преследователи тоже предпочитали не рисковать жизнью, а просто вернуть своих лошадей, и отпустить конокрадов. Беглецы также не стремились вступать в серьезный бой, понимая, что убийство немедленно повлечет за собой кровную месть и гораздо более серьезные стычки. Поэтому отряд, не имевший численного перевеса или превосходства в оружии, стремился как можно быстрее оторваться от преследователей.

Спасаясь от погони, индейцы делали ставку на резвость своих скакунов, гоня их галопом и постоянно меняя. Скакали днём и ночью, так быстро, насколько позволяли физическое состояние лошадей, членов отряда и другие обстоятельства. Старых, медлительных и больных лошадей бросали в прерии. Таким образом осуществлялся искусственный отбор. Если в отряде имелись пленники, замедляющие движение, их убивали. За день отряд делал для отдыха три-четыре остановки, примерно по часу каждая. Если позволяла местность, беглецы двигались по каменистой почве, где следы было труднее обнаружить. Преследователи же хорошо отличали копыта индейских лошадей от лошадей белых людей: индейские пони никогда не ковались, их ноги были меньшего размера и в хорошей форме. Точно так же можно было отличить следы пони от следов мустангов: навоз мустангов лежал небольшими кучками, а у индейских лошадей был рассыпан, потому что всадники не разрешали лошадям останавливаться. И следы, оставленные военным отрядом, отличались от следов кочевой группы: наличие следов волокуш и большое количество кобыл говорило о кочевой группе, в то время как воины предпочитали ездить на жеребцах – это видно по следам мочи относительно следов задних ног лошади. Кроме того, они прекрасно определяли, как давно прошёл отряд, откуда он двигался и многое другое.

Бегство отряда прикрывали предводители или носители боевых уборов. Для наблюдения за врагом предводитель назначал двух человек на быстрых и сильных конях, которые ехали позади и, если враг настигал отряд, могли предупредить его о нападении. Если отряд был большим, то два человека ехали ещё впереди, и по сторонам от отряда несколько, следившие, не появится ли враг. На второй день пути апачи проводили традиционную церемонию для защиты от врагов. Если их долго и упорно преследовали, шаман рисовал пыльцой на земле магические символы, которые должны были ослабить и запутать врага. Апачи верили, что такая магия помогает, особенно против американской армии. Через два-три дня устраивали привал для отдыха и ухода за ранеными.

Чтобы избежать преследования врагов, по пути многочисленный отряд мог разделиться, и тогда каждая группа добиралась домой самостоятельно. Если лошадь какого-нибудь воина выдыхалась, и товарищи не могли помочь ему, воин спешивался и укрывался от врагов до возвращения своих. Для сбора подавались определённые сигналы или собирались в заранее условленном месте. Так поступали, в основном, команчи, кайова, понка, апачи и навахо.

Уже дома, в лагере, победные песни пелись не только в честь победивших врага воинов, но и в честь хороших лошадей. Если набег был успешным, один из взрослых участников мог подарить новичку лошадь.

Войны

С войной дело обстояло сложнее. Основными целями военных действий были:

– поход с целью отмщения (иногда достаточно было добыть один скальп врага, пол, возраст и социальное положение которого не имело значения);

– повышение статуса в племени за счёт совершённых подвигов (убийство врага подвигом не считалось, в то время как захват лошадей и оружия в бою признавались одними из первых заслуг воина);

– нанесение наибольшего урона противнику с наименьшим риском для себя (обыкновенно так вели себя с самыми заклятыми врагами, когда институт кровной мести перерождался в бесконечные племенные войны и, в ранний период, охоту за рабами);

– защита своих охотничьих угодий или расширение охотничьей территории (в этом случае главной целью был не захват земель, а обеспечение себя пропитанием, то есть увеличение количества дичи, а не земли, потому что земля не принадлежит никому!).

Обычно племя занимало более-менее определённую территорию, но границы её не были чётко определены, и на многие земли претендовали сразу несколько племён, поэтому границы охотничьих угодий всегда становились местом столкновений и споров. Если на своей территории дичи не было, племя могло пойти на чужую, даже зная, что это вызовет проблемы. С усилением или ослаблением тех или иных племён территории их обитания постоянно менялись. Усиление и ослабление племён зависело от множества факторов: наличие продовольствия, болезни, оружие и военные союзы с другими народами, природные условия и др. Миграция бизонов, близость к местам торговли с белыми, имевшими необходимые товары, охота за лошадьми или пленниками и т. п. приводили к затяжным войнам и вытеснению одних племён другими. Так, например, черноногие изгнали шошонов с территории Равнин в Скалистые горы, а команчи – апачей в район Юго-Запада. Таким образом, миграция племён никогда не была запланированным процессом, как и захват территории враждебного народа. Как правило, у индейцев лишь временами наблюдалась быстрая перестановка сил, когда в их жизнь неожиданно вмешивался посторонний фактор в виде доселе неизвестного животного (лошади), оружия (огнестрельного) или болезней (как, например, эпидемия оспы).

Сражения в основном бывали двух видов: случайные и преднамеренные.

Случайные стычки происходили во время столкновения двух охотничьих отрядов разных племён на одной территории, во время непреднамеренного столкновения небольших отрядов, охотящихся за собственностью другого племени, обнаружения молодых воинов, желавших покрыть себя славой – добыть парочку вражеских скальпов, и т. п.

Преднамеренными были заранее планируемые сражения, вызванные, например, местью за погибших родственников, борьбой за охотничьи угодья и др. В первом случае, отправляясь в далёкий поход, мстители вполне довольствовались внезапной встречей с неприятельским отрядом, и, убив лишь одного врага, возвращались обратно через пару дней. Но могли отсутствовать и в течение нескольких месяцев, так ничего и не добившись. Индейцы очень редко вели открытые боевые действия и практически не применяли лобовых атак, считая их совершенно никчемным методом. Они выслеживали противника и пытались напасть внезапно. При этом ни одно племя ни на мгновение не считало себя агрессором. По их понятиям, они мстили врагам за уже совершённые ими злодеяния, и в войнах виноваты были, разумеется, враги. «Профилактические» рейды должны были отбить у врагов желание нападать на племя в будущем, но, на самом деле, провоцировали новые столкновения. Например, если при попытке украсть лошадей из вражеского лагеря был убит один из конокрадов, в ответ собирался отряд, желающий отомстить за смерть соплеменника, «убитого коварным врагом» ни за что. В свою очередь, проигравшие всегда находили способ нанести ответный удар.

Борьба за охотничьи или земельные территории была более кровопролитна. Индейцы Великих Равнин не вели войн на полное уничтожение противника. Конечно, в истории случались жестокие битвы и нападения на лагеря, где погибало большое количество мужского населения, а женщин и детей забирали в плен, но главной целью таких сражений всегда было желание отогнать противника на безопасное расстояние. Если враги становились слишком назойливыми, им грозили уничтожением, но если они отходили на достаточно большое расстояние, их никто не преследовал, позволяя уйти. Если ситуация была чересчур рискованной, опытный предводитель предпочитал увести своих людей, полагая, что в другой раз всё сложится для него более благоприятно и он застанет противника врасплох. Для отряда было почётнее вернуться домой хоть без скальпов, но и без потерь, чем убить дюжину врагов, но потерять при этом хоть одного своего. Обычно такие войны начинались из-за экспансии какого-либо народа или по причине высокого перенаселения региона. Крупные военные походы всегда сопровождались предварительными церемониями: воины ехали верхом или вели с собой натренированных боевых коней, несли щиты и военные костюмы, а после успешного завершения рейда устраивали пляски со скальпами.

Как отмечалось выше, уничтожение противника подвигом не считалось. Исключение из этого правила составляли апачи, которые, в силу своей малочисленности и разделенности, старались уничтожить как можно больше врагов, считая, что тем самым меньше вероятность потерять впоследствии кого-то из членов своего племени. Однако ими руководили расчёт или мстительность, но самого понятия «подвиг», идентичному индейцев Равнин, у них не было.

Здесь мы вновь сталкиваемся с понятием «счёт подвигов» или coup (от французского «счёт»), связанным с системой заслуг и социальным статусом воина. У многих племён существовала система военных обществ. Членство в обществе нередко также отражало статус воина в племени. Военная организованность степных индейцев была столь высока, что чувствовалась во всём. Например, канадские торговцы Чарльз МакКензи и Александр Генри были свидетелями того, как в 1806 году совместный отряд хидатсов и манданов в 700 человек направлялся к стойбищу шайенов и лакотов для ведения торговли. Цель похода была мирной, но индейцы двигались в боевом порядке, так как были всегда готовы к внезапному нападению. «Мужчины ехали отдельно от женщин и детей, организовавшись в группы по шестьдесят четыре человека. Таких групп было одиннадцать, то есть общая численность воинов достигала примерно 700 человек… В таком построении караван ехал весь день: мужчины впереди, а женщины, дети и домашний скарб – позади. Боевой порядок и оружие воинов – луки со стрелами, копья, тяжёлые топоры, щиты – все это навеивало мысли о глубокой древности, когда воевали наши далёкие предки». У тех племён, у которых не было военных обществ, например, у команчей или апачей, статус члена племени всё равно зависел от его боевых заслуг, хотя их очерёдность могла быть выражена менее явно, чем у других племён Равнин. Так, если у кайова прикосновение к врагу и захват в бою его оружия или лошади считались первыми подвигами, независимо от обстоятельств, то у апачей они имели значение только в конкретных обстоятельствах их совершения, и никак не отражались на внешнем виде воина. Поскольку шаманы и святые люди «шли другим путём», они могли не стремиться к увеличению своих боевых заслуг и добыванию подвигов (ку).

После появления лошадей и активного захвата индейских земель белыми переселенцами из Европы территория Равнин стала напоминать бурлящий котёл. Каждый уважающий себя воин охотился за скальпами или лошадьми противника, племена не доверяли друг другу. Вспышки неизвестных болезней рождали подозрения в колдовстве. Население Равнин увеличилось в несколько десятков раз, а возросшая роль охотников и воинов индивидуалов стимулировала молодых людей на провоцирование конфликтов. Именно высокомерие к чужакам лежало в основе любого столкновения. Индейский воин в первую очередь стремился подчеркнуть значимость собственного «я», что заставляло его использовать любую возможность для свершения подвига. Оседжи нередко дрались за скальпы, пауни – за лошадей, шошоны – за оружие. Количество подвигов определяло то положение, которое мужчина занимал или мог занять среди соплеменников, взбираясь по иерархической лестнице. А для подвигов нужна была война. И самыми активными и безрассудными бойцами представали молодые люди в возрасте 15—25 лет.

Для получения высокого статуса молодому человеку было необходимо продемонстрировать такие качества, как храбрость, выносливость, сила. Ещё Кабеза де Вака писал в 1530 году: «Они могут очень хорошо переносить голод, жажду и холод, как они более приспособлены к этому, чем кто-либо другой». И не важно, была ли то битва двумя шеренгами друг против друга или конная схватка в манере «ударил-отошёл», все они имели целью продемонстрировать храбрость, как врагам, так и соплеменникам. Вместе с тем гибель на поле боя не входила в планы большинства воинов, поэтому, если ситуация складывалась не в его пользу или блеснуть храбростью было не перед кем, воин предпочитал уклониться от сражения. К примеру, шайенны и команчи, сражавшиеся главным образом верхом, были очень осторожны при посещении изрезанных каньонами горных ландшафтов – родины ютов, а горные апачи предпочитали не рисковать, вступая в схватку на Равнинах.

После 35 лет воин, как правило, отходил от дел или ходил в походы ради развлечения и добычи, но уже не из-за подвигов. Если молодые люди щеголяли в костюмах, украшенных символами их боевых заслуг, и хвастались своей доблестью при каждом удобном случае, то добившийся уважения взрослый или пожилой воин редко упоминал о своих заслугах на публике, а роскошный наряд надевал только во время публичных племенных собраний или церемоний (храбрость его была уже вне сомнений). При этом в любом племени можно было увидеть людей, которые могли ходить разодетыми в шикарные костюмы из шкур безопасных животных, в их нарядах не было ни когтей, ни добытых в бою скальпов. Все в племени относились к ним с пренебрежением, а вожди считали оскорблением присутствие такого человека в одном жилище или оказание ему каких-либо почестей. У манданов таких людей называли «старухами» или «заячьими душами»: человека трусливого и ленивого презирали, жизнь его была трудной и полуголодной.

Шаманка кроу Красивый Щит вспоминала: «Когда не нападали наши враги, на них нападали наши воины, а поэтому всегда кто-нибудь где-нибудь сражался».