Епифоркино счастье

Епифорка застонал. Его сердце теперь уже ныло и болело, как простуженное. В избе по-прежнему было темно. Фекла все так же храпела, точно стонала, как выпь, а Настька подсвистывала ей как синица.

Епифорка поправил под головой полушубок, ворочаясь от неотвязных дум и тупой боли.

Да. Все эти мелкие кражи совершены им в последние три года, когда он начал прихварывать и покашливать, когда его стала попугивать голодная старость, и мысли о приобретении лошади забеспокоили его сильнее.

Все эти кражи совершались с промежутками, отчасти забывались и мало волновали Епифорку, а теперь они соединены воедино в шершавой лошаденке с раздутым от соломы животом и выдавшимися так, что хоть считай, ребрами.

И эта лошадь будет вечно стоять перед глазами Епифорки и мучить его совесть, как живой укор, как какой-то сундук с воровской клажей.

И когда Епифорка напьется пьян, он будет колотить ее чем попало, с озверением, чтобы выбить из её раздутого живота и илпатьевские слеги, и Ванькины почти новые шаровары, и Дунькин фартук. А лошадь будет понуро стоять под побоями и с недоумением хлопать глазами.

Епифорка завозился па печке и с ненавистью подумал о лошади: «И чего я нашел в ней хорошего? Одер, а не лошадь! Прямо сказать махан!»

Он брезгливо двинул губами.

Однако Епифорка решил, что все-таки ее следует попоить. Теперь самое время. Есть уже часа четыре, как он вернулся с базара; месяц глядит уже во второе окно его хатки.

Епифорка сидел на печке, обувал валенки, чесал затылок и думал. И кормить эту лошадь ему придется краденым. Еще до её покупки он натаскал понемножку, потихоньку, по охапкам у соседей и у кого попало просяной и овсяной соломы, как сурок, припрятывая ее на чердаке!

Епифорка понуро вышел на двор. На дворе было тихо. Месяц стоял в небе и заливал серебряную кровлю избенки синеватым сияньем. Епифорка пошел к хлеву, но Арапка не подбежал, как всегда, поласкаться о колени хозяина. Епифорка отворил хлев, но лошади там не было.

Он огляделся. Снятое с петель полотно ворот было полурастворено; неподалеку от них на взрытом ногами снегу лежал Арапка с разбитой головой и скрюченными лапами. Епифорка снова заглянул в хлев и снова не нашел там лошади. Очевидно, ее увел сюлявский конокрад Абдулка. Епифорка почесал под мышками, почмокал губами и подумал: «Увели проклятую!» Он вздохнул, махнул рукою и пошел в избу.