Когда я проснулся, моих стражей не было в землянке. Они ушли, оставив мне мое ружье. Вероятно, они сжалились надо мною, может быть, в ту самую минуту, когда я полунагой тявкал по-собачьи, коченея в сыром углу. А может быть, Помпей и не хотел убивать меня, а только поломался надо мною, показал мне свою власть. Я бросился к ружью и довольно долго простоял на полу, преглупо улыбаясь. Потом я отправился домой в одном белье и с ружьем за плечами. В таком виде нагнал меня на дороге Клеверцев.
Ашметьев замолчал, обводя присутствующих скучающим взором.
– Я считаю себя, – продолжал он, – за порядочного человека, а между тем в ту ночь я был хуже самого гнусного животного. Должно быть, умирать пренеприятно. В тот же год я подал в отставку.
Клеверцев встал с кресла.
– Я встретил Ашметьева, – сказал он, – на заре, в таком именно виде, как он говорит. Кроме того, в его висках я заметил несколько серебряных волос, а его борода была ужасно как всклокочена.
– Ну, положим, моя борода не была всклокочена, – с раздражением заметил Ашметьев.
Клеверцев достал из портсигара свежую папироску.
– А может быть, мне это показалось! – добавил он с покорностью.
Разговор возобновился снова, но уже об охоте. Коноплянников стал откланиваться. Я попросил его подвезти меня домой. Он любезно согласился. Вскоре мы были в поле. Дорога была скользкая, лошади шли, брызгая грязью. С неба падал дождь, холодный и скучный. Ветер монотонно шумел в начинавшей гнить жниве и пронизывал нас затхлой сыростью. В поле было скучно, как в гостях у умирающего.
– А неприятную ночку пережил Ашметьев, – обратился я к Коноплянникову.
– Да, – вздохнул тот, – хотя есть знаете ли, слухи… Одним словом, известно наверное только, то, что Ашметьев действительно как-то вернулся из моего леса на утренней заре и почти неодетый. При этом злые языки утверждают, что он был в гостях у моего лесничего, когда того не было, видите ли, дома. Понимаете ли, у лесничего жена очень ветреная, но, впрочем, прехорошенькая. Лесничий, говорят, неожиданно вернулся домой и немножко потрепал Ашметьева, так что тот оставил на поле брани некоторые принадлежности своего туалета. А, впрочем, кто их знает!
– Но ведь он очень силен, этот Ашметьев? – сказал я.
Коноплянников пожал плечами.
– Что же, что силен? Мой лесничий еще сильнее.
Я спросил:
– А как же Клеверцев?
Коноплянников запахнулся в широкую, на зеленой подкладке, чуйку.
– Что Клеверцев? Что Клеверцев? Ашметьев сам говорит про него: «Люблю бывать в гостях вместе с Клеверцевым: я навру, а он побожится!»