Малиновка

Старик замолчал, потому что скверные часы, висевшие в хатке, принялись кряхтеть, как собирающаяся закашлять старуха. Часы, наконец, понатужились и отзвонили. Малиновка вскочила с постели. «Десять часов, – подумала она, – сейчас Геннадий Иваныч возвращается от поповой дочери». Девушке захотелось, во что бы то ни стало, идти к проезжей дороге и встретить учителя Может быть, она еще сумеет разжалобить его сердце. Малиновка взяла ружье, тихонько отворила окошко и осторожно, боясь дышать, выставила одну ногу за подоконник.

– И у этой у самой Сударки, – продолжал старик, – родился сын Зверобой. Кроме материнского молока я его, Малиновка, коровьим из рожка поил. И вырос, Малиновка, этот Зверобой, прямо сказать, не борзой пес, а гений…

Но Малиновка уже не слышала последних слов отца. Закинув ружье за плечи, она быстро шла лесом прямиком, к проезжей дороге, по которой должен был возвращаться учитель. Сердце девушки громко стучало. Она ловко перепрыгивала через пеньки и коряги и думала об учителе: «Легче мне тебя в гроб своими руками положить, чем поповне отдать. Миленький, за что ты меня бросил? Я бы тебя холила; я бы выучила и о потопе, и все, что хочешь. Нет больше моей моченьки! Легче мне тебя мертвым видеть, чем поповне уступить!» Малиновка поспешно продолжала путь. Её тонкая фигурка проворно мелькала между деревьями.

В лесу было темно. С востока бежала похожая на корабль туча, сверкая порою молнией и изредка громыхая. Она летела к лесу, как воздушный корабль Лесом побежал ветер с вершины на вершину, от кустика к кустику, точно оповещая лес о приближении неприятеля. Деревья закачали зелеными вершинами и тревожно загудели, точно совещаясь, что делать и как лучше встретить врага.

Могучие дубы гудели негодующе, березы шептались, как бы вздыхая, а молодые осинки робко дрожали сверху донизу. Мрак усиливался. Ветер дул порывистей. Малиновка прибавила шагу. Ветер хлопал подолом её юбки, она постоянно натыкалась в темноте на коряги, но неустрашимо подвигалась вперед. Между тем туча уже поравнялась с лесом. Лес продолжал беспокойно гудеть; ветер летал от дерева к дереву, как гонец. Туча внезапно повернулась бортом и громыхнула, как бы дала залп изо всех орудий. Первые тяжелые капли упали на лес, как свинцовый горох. Лес притих. Ветер испуганно упал в траву. Он не поднимался более вверх, а боязливо ползал по земле, шевеля травою, встряхивая молодыми побегами липок и зарываясь в старые листья. Пахнуло холодком, что-то зашумело вверху, и вдруг звонкий, веселый и обильный дождь упал на землю. Однако дождь вскоре перестал. Туча, казалось, ошиблась и случайно в темноте приняла своих за неприятеля. Увидав ошибку, она быстро, под углом, перерезала лес и побежала на северо-запад, посылая порою бесцельные выстрелы. По лесу прошел успокоительный говор; деревья, казалось, передавали друг другу, что произошла ошибка и беспокоиться больше не следует.

Малиновка пришла к опушке мокрая до последней нитки и опустилась за кустами неподалеку от проезжей дороги. Она дрожала всем телом. Холодные капли стекали с её волос ей под лиф, и мокрая юбка липла к ногам и знобила их. Малиновка даже побледнела. Она сидела на мокрой траве, поджав под себя ноги, дрожала всем телом и думала: «Только бы не проглядеть Геннадия Иваныча. Я бы сумела сказать, как я люблю его. Я бы сказала ему, что целый день ходила по лесу с книжкой, учила табличку умножения и три раза прочитала о потопе».

Малиновка погрузилась в думы.

Учитель подъезжал к лесу шагом. Было темно и скользко; лошадь поминутно спотыкалась. Геннадий Иваныч щурил глаза, внимательно вглядывался вперед и думал о поповне. «Лицом не хороша, нечего сказать, не хороша, рябовата и в веснушках, но в науках тверда на удивление. О Фемистокле пошла чесать так, что я только глаза затаращил. Даже наружность его описала так, как будто детей с ним у одной купели крестила! Ловка девка!»

Геннадий Иваныч чмокнул губами; лошадь точно чего-то испугалась, поводила ушами и, кося глазами осторожно обходила придорожный пенек.

«А личиком не хороша!» мысленно повторил Геннадий Иваныч и вздохнул. Он вспомнил о Малиновке. – Если бы она так же хорошо знала о Фемистокле, – Боже мой, как бы он был счастлив!

Геннадий Иваныч тронул лошадь и запел вполголоса:

«Гляжу я безмолвно на черную шаль…»

Он уже въезжал в лес.

Между тем Малиновка услышала знакомый голос и поднялась из-за кустов. Её сердце беспокойно затокало. Внезапно мысли девушки приняли другое направление.

«Поет, – подумала она, – едет от поповны и поет! Рад, что бросил меня. Он поет, а я целый день выла, ровно волчица раненая!»

Глаза девушки загорелись, как у молодого волчонка. «Не уступлю я тебя поповне! – хотелось крикнуть ей. Она дрожала от гнева и холода. – Поиграл и бросил, – думала она, – не уступлю я тебя поповне!» Малиновка сняла с плеча ружье.

Стук колес приближался. «Прелестная дева ласкала меня», слышался голос учителя.

«Поет, радуется!» подумала Малиновка и похолодела. Её сердце наполнилось злобой Она пристально вглядывалась во мрак, туда, где дорога делала поворот, и снимала ствол ружья похолодевшими пальцами. Из-за поворота выехали дрожки. Малиновка прыгнула через низкорослые кустики на дорогу. Она вся дрожала, как листок в бурю… «Не бывать поповне за тобою! – думала она. – Не бывать, не бывать!» Её сердце билось бешенством, злобой, ревностью. Учитель приближался к ней.

В её глазах прошел туман. Она вскинула ружье и надавила спуск. В стволе что-то зашипело и захрипело. Подмокший в капсюле порох не воспламенялся. Малиновка отвела от плеча ружье, и тогда ударил выстрел слабый, с оттяжкой.

Учитель остановил лошадь и широкими глазами смотрел на стоявшую на самой дороге девушку.

– Малиновка, глупая, за что? – крикнул он.

Девушка бросила ружье на землю и разрыдалась.

Внезапно и злоба и ревность быстро выскочили из её сердца, как зверек из переполненной водою норы.

Геннадий Иваныч подошел к ней. Он был бледен. Девушка стояла перед ним мокрая, бледная и заплаканная; она дрожала всем телом, рыдала и повторяла:

– Геннадий Иваныч, миленький, за что ты меня бросил?.. Моченьки моей нет, родимый…

Учитель взял ее за локоть.

– Малиновка, ох, какая ты глупая! Зачем же стрелять? Ведь если бы ружье было заряжено пулей, и если бы порох не подмок, да если бы ты не промахнулась, ведь ты бы меня убила, и я был бы мертвый! Наверное, и по всем правилам науки!

Малиновка услышала последние слова учителя и зарыдала еще горше.

– Не уступлю я тебя поповне, не уступлю! – повторяла она, вся сотрясаясь от холода.

Геннадию Иванычу стало жаль девушку. Он взял ее за оба локтя. Она вырисовывалась такая хорошенькая и грациозная на фоне летней ночи, на фоне леса, мрака и туч.

– Малиновка, да неужели же ты так любишь меня? – спросил он.

Девушка подняла мокрое от слез лицо.

– Ох, Геннадий Иваныч, не поверишь ли, я сегодня цельный день с книжкой ходила, цельный день! Табличку учила и о потопе три раза прочла. Миленький, тяжко мне! Родимый, знаю я, что у Ноя было три сына Сим, Хам и Иафет, и никогда не забуду. Ох, голубь мой!..

Учитель заглянул в хорошенькое личико девушки и подумал: «Разве жениться, в самом деле, на Малиновке, ведь поповна-то уж больно лицом не подходяща, а с Малиновкой, может быть, мы и без Фемистокла счастливы будем?»

Геннадий Иваныч колебался минуту и вдруг, просветлев лицом, обнял девушку и шепнул ей на ухо:

– Ну, Малиновка, я не прочь жениться на тебе, но только тебе надо подучиться. Придется начинать сначала. Приходи завтра в десять часов, к Косому оврагу.

Малиновка замерла от счастья. Вокруг было тихо. Лес не шевелился. Только с мокрого листка падала порой, как сорвавшийся жук, тяжелая дождевая капля.