– Козак матерой, в боях вырос!
– Еще, атаманы браты, – сбил меня Тимофей с прямого слова, – хочу я довести кругу, что посланец боярин от Москвы не пустой пришел, пришел он просить суда над Степаном Разиным. Чем виноват мой хрестник, пускай кругу поведает сам.
Молодой казак встал:
– Или мне, батько хрестный, и вы, матерые низовики, место не в кругу козацком, а на Верхнем Дону?
Атаман, покуривая, прошептал:
– Пошто встал, хрестник, и ране времени когти востришь? Сиди, – свои мы тут, без письма судим.
– Пускай кругу обскажет козак, что на Москве было!..
– Говори-ка, Стенько.
– Москва, матерые козаки атаманы, зажала народ! Куды ни глянь – дыба, кнут; народу соли нет, бояре под себя соль взяли…
– Ото што-о…
– Глянул на торгу – шумит народ. «Веди на бояр – соль добудем!» Судите по совести, зовут козака обиженные, мочно ли ему не идти? Пошли, убили… царь того боярина сам выдал…
– Чего еще? Сам царь выдал!
– Дьяка убили – вор был корыстной, ну ино – хлеб режут, крохи сыплются – пограбили царевых ближних… Бояре грабят, пошто и народу не пограбить бояр?.. Мстился народ, а утром глянул: висит на торгу бумага – «имать отамана»; чту – мои приметы. Угнал я на Дон, а на Дону – сыск от бояр… Да и мало ли наших козаков Москва замурдовала!
– Ой, немало, хлопец!
– Не выдаем своих!
– Гуляй, Стенько! На то ты козак…
– Отписать Москве: «Поучили-де его своим судом»!
– А ты, хрестник, берегись Москвы! Потому и дьяков не позвал в круг я…
– Не робок, пускай ловят!
– Еще скажу я вам, матерые козаки, в верхних городках много село беглых с Москвы; люд все более пахотной, люд тот землю прибирает. Годится ли такое?
– Эй, Корнила, отец, как же обиженных не примешь?
– Как закроешь им сиротскую дорогу?
– Не согласны, браты?
– Не согласны!
– А это Москву на нас распаляет!
– Вот еще, Корней, слушь! Москва попов шлет нам, и попы – убогие старцы. Убогих своих много…
– Нам московского Бога не надо! В Москве, браты козаки, все кресты да церкви, – богов много, правды нет!
Атаман перебил Разина:
– Ты, хрестник, Бога не тронь! Бог один, что у Москвы, что у нас. Москва ближе нам, не Литва она, не татаре… Не позабувайте, браты атаманы, что Mocквa шлет жалованье, шлет хлеб за то, что чиним помешку турку и татарве… Мой хрестник Стенько млад, он не ведает, что исстари от Москвы на нас идет зелье и свинец, а ныне и народом надо просить помочь: турчин загородил устье Дона, завязил железными цепями, выше Азова поставил кумфаренный город с башнями, оттого нет козаку хода в море!
– Добро, батько! Пущай Москва помочь даст зельем и народом.
– Еще, вольное козачество, слышьте старого козака Разю!
– Слушаем, дид, сказывай.
– Прошу у круга отписку на себя да на сына Степана, хочу идти с ним в Соловки к Зосиме-Савватию, раны целить.
– Ото дило, дид!
– Раны меня изъедают, и за старшего Ивана, что к Москве в атаманы отозван воевать с поляками, свечу поставить, – ноет сердце, сколь годов не вижу сына…
– Тебе отписку дадим, а Степану не надоть… Он и без отписки ходит!
– Я благодарствую кругу!
– Пысари есть?
– Печать батько Корней пристукнет!
– Я ж много благодарствую вам!
– Еще что есть судить?
– Будем еще мало, атаманы молодцы! Так хрестника моего Степана Москве не оказывать?
– Не оказывать!
– Стенько с глуздом[29 - Г л у з д – разум.]! Недаром один от молодежи он в кругу…
– То правда, браты! Еще спрос: с Москвы на Дон не закрывать сиротскую дорогу?..
– Не закрывать!
– Пущай от воевод народ спасается!
– Патриарх тоже лих! И от патриарха…
– Помнить надо, атаманы молодцы, что на Дону хлеба нет, а пришлые с семьями есть хотят!
– По Волге патриарши насады[30 - Н а с а д – речное судно.] с хлебом ходят!