Разин Степан. Том 1

Атаман голутьбы не раз, не два громил на морях кизылбашские бусы, имал ясырь – тезиков[84 - Т е з и к и – персы.] и турок.

Богатыря Нечая с товарищами не единожды видел под своими мраморными стенами Константинополь. Пожары турецких селений на широкое пространство зыряли в море, выделяя на воде черные челны и лица казаков в рыжих запорожских шапках.

В Паншин часто стали наезжать посланные от воевод царицынского и астраханского. Иногда на заре утром паншинцы слышат громовой голос:

– Гей, Паншин-город, московских лазутчиков гони да не держи тех козаков, кои идут ко мне с донских городов, – бойся-а!

Эхо гудит по воде:

– …о-о-й-ся-а…

Каждый в Паншине слышит страшный голос.

Молчат в ответ паншинцы. Когда же приезжают к ним от воеводы послы, то говорят им:

– Челны дадим, поезжайте! Голову, должно, переставить надо? У нас она на месте, мы не едем на бугор…

Дальше Паншина лазутчики воевод не едут.

С воеводской печатью на узком, склеенном из полос листе воеводы пишут в Москву царю:

«Умысла-де воровских козаков не дознались мы, но живем денно и нощно с великим бережением… Наших людей паншинцы не перевозят, а Стенько Разин с товарищи стоит под Паншином на буграх Волги-реки и не чинит грабежей – смирен».

Пригнали на конях в Паншин выборные с Дона, от войсковой старшины – атаман и два есаула, усатые, с чубами, в малиновых жупанах.

Паншин зашевелился. Ходил глашатай, старый хромой казак, стучал палкой по подоконью. Собрались паншинцы – ответили:

– Без припасов огнянных и людей донских мы не едем, пущай войско донское пришлет челны с козаками, тогда и мы едем с вами. И учините то, что нам сказали: «Чтоб Стенька Разин под Царицын и иные государевы городы не ходил», – сами мы не мочны.

Донские выборные грозили паншинцам:

– Доведем царю, что и вы с воровскими козаками заедино!

Уехали на Дон, и о них слухов не было… Иногда сотнями, а то и больше с Верхнего Дона в Паншин сходилась голутьба.

– Паншин, челны давай – к батьку Степану едем!

Паншинцы не отвечали сразу, посылали своего человека по городу выслушать и высмотреть настрого – нет ли в городе чужих? Узнав, что нет никого из воевод, сажали в челны голутьбу, перевозили на бугор и тут же, не выходя на берег, торговали водкой, хлебом, харчем и порохом.

Дозору, окликающему с бугра, многими голосами отвечали:

– Не-е-чай едет!

5

Далеко по волжским островам, буграм слышны скрип весел в уключинах, заунывная песня гребцов, заглушаемая бранью начальников. Когда под брань и хлесткие удары плети затихала песня, то по воде неслось гнусавое монастырское пение…

В белесом прохладном тумане за широкими низинами начиналась заря.

На бугре от челнов дозорный казак шагнул к палатке атамана.

Разин сидел в черном бархатном кафтане, золотом отливал желтый зипун под кафтаном. Сидел атаман на обрубке дерева, грел над углями большие руки.

– Караван, батько!

– Давно чую… Багры, фальконеты и люди – готовы ли?

– Справно все!

– Сдай дозор маломочным – и к веслам!

От стрелецких кафтанов Лопухина приказа[85 - Л о п у х и н – стрелецкий голова; его стрельцы носили голубые кафтаны.] голубела вода. Дальше голубого, растекаясь серебром, прыгали отражения бердышей. В голове каравана торопливо, скрипя уключинами, шел царский струг – паруса свернуты. Ветра не было. За царским стругом, колыхая в волнах черные пятна, тянулся струг патриарший – на его палубе гнусавые голоса все явственнее выпевали «Благоверному государю и великому князю всея Руси…» Над головами монахов на мачте тихо покачивался флаг с образом нерукотворного: по золоту черный лик.

Гребцы вновь запели:

Гей, приди, удалой,
Мы поклон учиним,
Воевод укроти-и-м.

Голоса гребцов скрыли голоса монахов, а покрывая все голоса, кто-то басил:

– Ма-ать! пере-ка-ти пол-е… в Астрахани ужо, сво-ло-чь колодная!

За стругами тянулся ряд серых низкопалубных судов. На ладье, ближней к стругам, один визгливо всхлипывающим голосом молился вслух звонко:

– Го-о-споди-и! Пронеси-и, пронеси-и…

Другой торопил гребцов:

– Наддай, ребята! Не порвись от государевых!

Еще голос твердил одно и то же:

– Водкой ужо-о! Водкой, не отставай от колодников делом…

Как будто Волга раскрыла утробу, и со дна ее раздался голос, заглушивший на миг пенье гребцов, ругань, мольбу и молитвы:

– Гей, сарынь, на взле-ет!

Тут же щелкнул выстрел из фальконета, другой, третий, и свист долгий, пронзительный. Сотни весел сверкнули. Басистый голос с переднего струга надрывно гудел:

– По-о-што: мы госуда-аревы… по-ошто?!

– Нечай!

– Не-е-чай!

– Кру-у-ши-и!