Ярыга идет к целовальнику.
– Гонил я, Иван Петрович, да неймутся солдаты.
За прочной темной стойкой целовальник теребит широкую бороду, не слушает ярыгу, кричит на баб:
– Эй, стервы! Кто такой удумал казну государеву убытчить? За приставы возьму!
Бабы носят худым котлом с Волги воду, полощут винные бочки и, опрокинув посудину, лежа на животах, пьют. Одна, озорная, пьяная, шатаясь идет к целовальнику, повернувшись к стойке задом, кричит:
– Экво-ся, борода, твои напойные деньги – зри-кось!
– Гони ее, стерву, в хребет – дуй! – кричит целовальник.
Ярыжка хватает бабу и волокет на воздух.
Два солдата вскакивают на ноги, из кучи играющих кричат целовальнику:
– Мы те покажем, как жонок из кабака!
– Не гони баб, коли бороду жаль!
Целовальник кричит слуге:
– Кинь ее, Федько, не трожь. Поди ко мне.
Ярыга подходит, нагибается к целовальнику через стойку, целовальник косит глазом на солдат, шепчет:
– Воно стрельцы! Може, уймут солдат – скажи…
Ярыга идет к стрельцам. Рыжие кафтаны в углу за столом пьют пенное, бердыши кучей приставлены в угол, лица красны, шапки сдвинуты, говорят стрельцы вполголоса, оглядываясь:
– Век и служи… Побежал – имают, бьют кнутом на торгу, в тюрьму шибают…
– Из тюрьмы да битой сызнова служи, а отощал – ни земли тебе, ни торга, ни жалованья…
– В старости за собаку пропадай!
– Эх, в черной обиде, браты, жисть волочим.
– А что, коли счастье изведать, как лопухинцы?
– Во, во – сказывают, на Иловле Лопухин приказ весь сшел к Разину.
– Гляди, робяты, много слухов идет, нюхать надо…
– Оно и то – може, слух ложной? Ярыга, тебе чего? К нашим словам причуеваешься?!
– Я? Нет! Я, государевы люди, на солдат – унять бы картеж!
– Не мы начальники! У их маэр.
– Не трожь, парень! На то кабак, чтоб, значит…
– Драка заварится.
– Сойдут подобру. Худче будет, как погонишь: кабацкое питье изольют, изобьют и целовальника…
Ярыга отошел. К целовальнику с вестями сунулся приказчик с волжских насад: длинный, перегнулся через стойку и, чтобы не замочить узкую, мочалкой, русую бороду, забрал ее в кулак:
– Тебе ба, царев слуга, Иван Петров сын, наладить малого, – кивнул на ярыгу, – к воеводе…
– Пошто, Клим Митрич?
– А вот – тут за кабаком на горе поганой в справе стоит с двумя коньми, с поганым заедино козака, да у огня трое гольцов барана жарят… Народ, по всему, пришлой, воровской. Пожога ба, грабежа какого ради упреждение потребно… У гольцов же рубы[88 - Р у б а – грубая одежда.] худы, портки кропаны, обутки нет. Барана жарят! Не укупной баран, сквозит грабеж.
– По ряду сказываешь, да вишь мой муравельник: без слуги меня затамашат. Я же пуще головы берегу казну государеву! С кого, Клим Митрич, – с меня ведь сыщут пропойные деньги, пропажа – лишь отвернись… Людей у тебя немало, выбери, за мое спасибо, верного кого, да и к воеводе… а?
– Правду баю, Иван Петров сын; судовые козаки теи ж гольцы, народ с Волги, – почесть все были в тюремных сидельцах до Волги-т!.. Шепни-кось – головы не сыщешь. Про воеводу – беда…
Подошедший солдат стукнул кулаком по выгнутой спине приказчика:
– Спрямься, жердь! Душа пенного ищет, а ты застишь…
– Без причины хребет ломишь, разбойник! Ужо начальству доведу…
– Доводи. По доскам ходишь? Волга-т глубока, не мерил?
– Грозить? Утоплением грозить? Ужо вот целовальник в послухи, я тя укатаю… – Крича, махая валяной шляпой, приказчик выбежал из кабака.
– Ярыги, робяты-и, пихни вашего захребетника в Волгу-у! – крикнул солдат из дверей кабака, а в ответ с Волги послышался громовой голос:
– Вты-ы-кай челны, браты!
В кабаке стрельцы, схватив бердыши, кинулись на берег Волги.
– Разин!
– С пожогом ли, с грабежом?
– Гуляй, народ! У черного люда крест да вошь – и живот весь…
С Волги голос, какого не было окрест, прогремел:
– Не бежи, пропойной люд! Без худа в гости идем!
Целовальник перекрестился и бестолково засовался у стойки, бормоча под нос:
– Ой, матушка, казна государева, – быть мне биту кнутом[89 - Цареву кабаку было задание от казны – «собрать напойных денег по ряду без убытка». За недобор целовальников били кнутом.]. Смерть моя, ой!