Разин Степан. Том 1

– А вот, боярин, был я у кабака на камени…

– Сказываю, величай полностью.

– Воевода и боярин, был я у кабака на камени, зрю на Волгу и вижу – плывут теи козаки…

– Воры!

– Плывут воры… Я в ход, чтоб упредить тебя, да не поспел: следом за мной на гору лезут, и по полям козачий дозор стал. Я в ров, уполз в траву, а слух вострю: что-де зачнут говорить?

– Что подслушал? Годи мало! Окаянные, скрутили совсем ноги – сдену портки, ты не баба. А там вон на лавке мой езям – дай!

Стрелец подал воеводе кафтан, узкий, длиннополый.

– Я, воевода-отец, лежу и чую: «Снимем с луды[90 - Л у д а – отмель.] струги, починим – да к Царицыну». И мекаю я: Разин уведет с собой кинутые струги.

– Не велик изъян! Худче не чинили ли чего? Пожога, грабежа, не познал о том?

– Мекаю я: сошли на Волгу, боярин…

– …и воевода-a! Сколько говорю! Сошли ежели, то нам без убытку, и отписки не надобно… не люблю отписок.

– Тогда лишь, воевода-боярин, я с оврага сдынулся да скрозь траву глянул, а шапку сдел и зрю: на гору заскочил приказчик с насад, государев недовезенный хлеб в Астрахань правил, кричит, руками машет, а за ним судовые ярыги гонят – дву человека… Вервю на шею ему кинули, поволокли к Волге, стало – топить.

– А стрельцы? Стрельцы ж даны приказчику в бережение и понуждение тых ярыг!

– Чул я, воевода-боярин, что стрельцы к Разину дались…

– Сошли? Все вы крамольники, изменники, не радеете великому государю! Ну, а там еще солдаты?

– Солдаты, воевода-отец, когда еще был я у камени, сплошь бражничали, в карты лупились, и тоже думно мне, сошли…

– Картеж заказан – целовальника к ответу!

– Целовальнику чего поделать? А как я лежал в овраге, целовальник, должно, наладил ярыгу к тебе, да его дозор перехватил и поперли к кабаку в обрат… В тое время травой уполз к городу, мало лежал и перед тобой стал.

– Стать-то стал, да худо знаешь… Но вот ежли, как довел ты, воры угребут, не чинив беды, ты, стрелец, не полоши народ в городу и кого увидишь – слухи о ворах пущает аже грамоты – листы подметные дает, волоки в приказную ко мне. Не идет – бери караул и волоки… Где целовальник? А ярыга где?

– Думно мне, воевода-отец, сыщется целовальник – водкой откупится. А ярыге куда деться? Сыщется тож…

– Ну, поди! Гляди и слушай, будешь у меня в доверья…

Под вечер жар дневной спал, но в воздухе парило, заря украсила золотом жесть на главах монастырских церквей…

Два конюших воеводских ко крыльцу приказной избы подвели коня. Воевода, застегнув на все пуговицы озямный кафтан, с помощью конюшего сел и направился домой, оглядывая хозяйским оком улицы, по которым ехал.

9

В просторной горнице, душной от запаха какой-то травы с белыми цветочками, раскинутой под лавками, на низком широком стульце, обитом бархатом, дремала грузная воеводша в шелковом зеленеющем сарафане, в таких же нарукавниках, застегнутых на жемчужные многие пуговицы. Сарафан вздымался и топырился у ней на животе. Воевода, о чем-то думая, потряхивая головой, ходил, заложив руки за спину.

– Митрий Петрович, боярин! Што ты все трудишься, устал, чай, думать с дьяками? – Воеводша подняла голову.

Воевода подошел к жене, взял ее волосатой рукой за полный живот:

– Максимовна, мать, чай, у тебя тут детем не быть?

– Благодарение Христу! Пошто так? Я здорова.

– Жир, вишь, занял место…

– Ой, хозяин, сам-от ты жиром заплыл – не я, я еще не чревата… Вот маэрша, то она чревата есть…

– Мне вот думается…

– О чем много думается – кинь!

– А и кинул бы, да не можно. На Волге, вишь, опять воровские козаки гуляют…

– Не по нонешний год гуляют – пошто думать?

– Вишь, Максимовна, ежели заводчики у них сыщутся атаманы удалые, то нам с тобой на воеводстве сроку не высидеть… сниматься надобно будет… Холопей у нас немало, а холопям ни ты, ни я поблажки не даем. Злобят посацкие, да и черной люд скаредно говорит… глядит зло.

– Распустил ты всех, хозяин, поблажку даешь, оттого злые люди снятся, а припри-ка всех ладом… Вот тоже земского старосту зачастил звать хлеба есть.

– Зову недаром! С посулами[91 - П о с у л ы – подарки, подношения.] да выпытать от него, нет ли в волостях крамолы какой?

Воевода потянул носом:

– Вот слышу сколь и не познаю, что душит горницу? Углядел – понял. Да пошто, Максимовна, сеновал в избе?

– Потому сеновал, что это клопиная трава. Ты, Митрий Петрович, из своей приказной натащил клопов, развелись – нет покою…

– Вот ладно, боярыня! Ты гляди!

Воевода распахнул полы кафтана.

– Ой, стыд! Родовитой муж и воевода без порток ходит – пошто так?

– С травой твоей упомнил: сколь раз наказывал, чтоб опушку у портков шире делать, пугвицы шить не близко – не ярыга я, боярин! И вот без порток срамлюсь перед дьяками да низким служилым народом.

– Ой, хозяин, каждоденно девке Настахе твержу: «Воеводе портки-де шей ладом!» Она же, вишь, неймет, а чуть глянул, сиганула в холопью избу – должно, о женихах затевает.

– О женихах – то ладно! Холопы закупные – рабы и холопьи дети – наши рабы, холоп для нашего прибытку плодится…

– Так вот вчера ее вицами била, и нынче должно отхвостать девку.

– Хвощи! Батог разуму учит, – холоп битье любит.

Воеводша задышала тяжело, стулец начал трещать.