Разин Степан. Том 1

– Эй, ярыги, поставить ко мне посацкую жонку Дуньку.

В задней избе в перерубе заскрипело дерево. Ярыга приказной избы впихнул к воеводе растрепанную миловидную женщину лет тридцати. Кумачовый плат висел у женщины на плечах, миткалевая, горошком, светлая рубаха топырилась на груди и вздрагивала. Женщина сдержанно всхлипывала.

– Пошта хнычешь?

– Да как же, отец боярин…

– … и воевода!

– …боярин и воевода, безвинно взяли с дому… Кум у меня сидел, в гости заехал…

– Сидел и лежал. А заехал он не теми воротами…

– И ничевошеньки такого не было. Все сыщики твои налгали.

– Сыскные – государевы истцы!

– Сыскные… воевода-боярин! Пошто нынь меня тыранят безвинную, лают похабно и лик не дают сполоснуть?.. Напиться водушки нет… Клопов – необоримая сила: ни спать, ни голову склонить.

– Дьяк, поди с ярыгой в сени – надобе жонку поучить жить праведно…

Дьяк и ярыжка ушли.

– Ты вот что, Евдокея! Нынче я тебе худа не причиню, а ежели в моем послушании жить будешь, то и богата станешь. Поди и живи блудно, не бойся: я, воевода-хозяин, тебя на то спущаю. Только вот: кои люди денежные по торговым ли каким делам в город заедут, тех завлекай, медами их хмельными пои, не сумнись – я тебе заступа! Ты прознавай, у кого сколь денег. Можешь схитить деньги – схить! Не можешь – сказывай мне, какой тот человек по обличью и платью. А схитишь, не таи от меня, заходи ко мне сюда в приказную и деньги дай, а я тебе на сарафан, рубаху из тех денег отпущу. Что немотствуешь? Гортань ссохлась?

– Боярин-отец!..

– … и воевода…

– Боярин-воевода, я тое делы делать зачну, да чтоб сыщики меня не волокли на расправу, срамно мне, я вдова честная была…

– Кто обидит, доведи мне на того, да не посмеют! Я сам иной раз к тебе ночью заеду попировать, а?

– Заезжай, отец-боярин! Заезжай, приму…

– И все, чего хочу, будет? Эй, дьяк! Сядь на место. Ярыга, проводи жонку до дому ее…

Женщина поклонилась, ушла.

Вошел дьяк, зажег лучину от воеводской свечи и снова уткнулся в бумагу.

– Дьяк, кто там еще?

– Еплаха Силантьева, воевода-боярин.

– Эй, ярыга, спусти из клети колодницу Силантьеву, путы сними, веди.

На голос воеводы затрещало дерево дверей, второй служка приказной ввел к воеводе пожилую женщину: черноволосую, с густой проседью, одетую в зеленый гарусный шугай. Женщина глядела злобно; как только подпустили ее к столу, визгливо закричала на воеводу:

– Ты, толстобрюхой, што этакое удумал? Да веки вечные я в застенках не бывала, николи меня клопам не кармливали беспричинно и родню мою на правеж не волочили!

– Чого ты, Силантиха, напыжилась, как жаба? Должно, родня твоя праведных воевод не знавала! У меня кто в тюрьме не бывал, тот под моим воеводством не сиживал.

– Штоб те лопнуть с твоим судом праведным!

– Сказываешь, беспричинно? А ты, жонка Силантьева, причинна в скаредных речах. На торгу теи речи говорила скаредные, грозилась на больших бояр и меня, воеводу, лаяла непристойно, пуще всего чинила угодное воровским козакам, что нынче под Самарой были… Ведомо тебе, – от кого, того не дознался, – что не все воровские козаки погребут Волгой, что иные пойдут на конь берегом, так ты им взялась отвести место, где у Самары взять коней… А ты не причинна, стерво?!

– Брюхан ты этакой! Крест-то на вороту есте у тя али закинут? Путаешь, вяжешь меня со смертным делом!

– О крестах не с тобою судить, я не монах, по-церковному ведаю мало… но ежели… Дьяк, иди с ярыгой в сени, учиню бабе допрос на глаз с одной.

Дьяк и ярыга вышли.

– Вот что, баба буявая, супористая, – воевода облокотился на стол, пригнулся, – ежели ты не скажешь, где у мужа складена казна, то скормлю я тебя в застенке клопам…

– Ой, греховодник, ой, брюхатой бес! Ой, помирать ведь будешь, а без креста весь, без совести малой… Ну, думай ты, скажу я тебе, где мужнины прибытки хоронятся, и ты их повладаешь, а вернется с торгов муж да убьет меня? Нет! Уж лучше я до его приезду маяться буду… Помру – твой грех, мне же мужня гроза-докука худче твоей пытки.

– Дьяк, ярыга, – ко мне!

Из сеней вошли.

Дьяк сел к столу, ярыга встал к шестку печи. Воевода сказал дьяку:

– Поди к себе. Буде, потрудился, не надобен нынче.

Дьяк, поклонясь, не надевая колпака, ушел. Ярыга ждал, склонив голову.

– Забери, парень, бабу Силантиху. Спутай да толкни в поруб. Справишь с этой, пусти ко мне целовальника…

Баба ругалась, визжала, кусала ярыге руки, но крепкий служка уломал ее и уволок. Когда смолк визг и плач, затрещало дерево, раздались дряблые шаги.

Вошел целовальник. Отряхивая на ходу синий длиннополый кафтан, целовальник поклонился воеводе.

– Как опочив держал, Иван Петров сын?

– Ништо! Одно, боярин-воевода, клопов таки тьмы тем.

– Садись, Иван Петров сын! Благо, мы одного с тобой отчества, будем как братья судить, и брат брату худого не помыслит.

Целовальник сел на скамью.

– Надумал ли ай нет, чтоб нам как братьям иметь прибыток?

– Думал и недодумал я, Митрий Петрович!..

– …и воевода.

– …и воевода Митрий Петрович, боюсь, как я притронусь к ей, матушке? Ведь у меня волос дыбом и шапку вздымает…