Разин Степан. Том 1

– Великий государь! Пафнутий Васильевич – учитель мой и благодетель, а когда имя его поминают, всегда молюсь.

– То похвально! Чти далее.

– «…И взяли у воеводы наковальню, да кузнечную снасть, да мехи, а дал он им, убоясь тех воров, – что того отамана и ясаула пищаль, ни сабля, ништо не возьмет и все-де войско они берегут… А грабили-де корован и Васильеву ладью Шорина не одну посекли и затопили в воду ниже реки Камышенки, и насады, и всякие суды торговых людей переграбили, а иных-де до смерти побили, а колодников, что ушли в Астрахань, расковали, спустили: да они худче самих козаков побивали на судах служилых людей… Синбиренина Степана Федосьева изрубили и в воду бросили да двух человек целовальников синбирских, которые с недовозным государевым саратовским хлебом посланы, били и мучили, и знамя патриарша струга взял Стенька Разин и старца патриарша насадного промыслу бил, руку ему срубил, и потопили… да трех человек патриарших повесили, да приказчиков Василия Шорина повесили же, и знамена и барабаны поймали. Пристали к нему, Стеньке, ярыжных с насадов Шорина шестьдесят человек, с патриарша струга – сто человек, да с государева-царева струга стрельцы и колодники, да патриарш сын боярской Лазунко Жидовин. Кои воры погребли Волгой, а иные, взяв лошадей, берегом погнали в Яицкий городок за помогой…»

– Нынче же будем судить за трапезой. Думаю я, боярин, Хилкова князя сместить, худой воевода.

– Ведомо великому государю, что послан туда Иван Прозоровский князь с братом.

– То я знаю.

– А еще Унковского Андрея, великий государь, по указу твоему перемещаем.

– Тургенев сядет, да лучше ли? Все дела, боярин Иван Петрович, о воровских козаках направлять в Казань к боярину князю Юрью Долгорукову.

– Так делаем мы уже давно, великий государь!

Царь косо улыбнулся, в глазах засветилась насмешка:

– Пишет Унковский с Царицына, да пишет тайно, а чего тут таить? «Для промыслу над воровскими козаками послать он, Андрей, не смеет за малолюдством, а из Астрахани-де и с Черного Яру для поиску тех козаков ратные люди на Царицын и по мая 17 число не присланы». Все они, воеводы, друг другу помешку чинят да котораются[99 - К о т о р а ю т с я – заводят склоку, ссорятся.], а с нуждой государевой не справляются. Пожог грабежной ширится, и ужо, когда тушить его придет, когда им каждому в своем углу жарко зачнет быть, почнут кричать: «Великий государь, пожалуй – пошли людей, да денег, да коней!» Приказать им, боярин, чтоб они хоть жили с великим бережением и на Черном Яру и по учугам[100 - У ч у г и – рыбные промыслы.] да про воровских козаков проведывали бы ладом и всякими мерами промышляли через сыщиков и лазутчиков; сыскных людей, боярин, шире пусти! Из приказа Большого двора возьми на то денег…

– Воля нам дана от тебя, великий государь, а мы для того дела прибираем давно уж бойких людей… да заводчиков всяких ловим, чтоб слухов и кликушества вредного не было…

– Еще раз наказать накрепко! – Царь взмахнул кулаком так, что светлые зайчики от рукава запрыгали по стенам. – Чтоб однолично тем воровским козакам на Волге и иных заполных реках воровать не дать и на море их не пустить! Так и грамоту писать в Астрахань, а нынче, боярин, обсудим, что на Ивановской делается – перво… Вот еще, Иван Петрович, пиши не то лишь в Астрахань – пошли в Казань к Долгорукову Юрью князю, да о ворах же пиши Григорью князь Куракину, и в Синбирск, и на Самару…

– В Самаре, великий государь, воевода Хабаров Дмитрий… И не дале как вчера доводит мне на него таём тамошний маэр Юган Буш: «Воевода-де людей всякого звания теснит гораздо и по застенкам держит и через незамужних жонок блудом промышляет…» Уж видно, таковы, государь, Хабаровы, и ежели твоя светлая память упомнит четвертый год, как государил ты, тогда объявился некий опытовщик на даурских людей[101 - О п ы т о в щ и к – открыватель, завоеватель; д а у р с к и х – сибирских.] —новую землю – Ермошка Хабаров, ходил воевать неясачных князьков.

– Мутна к тому память моя, но все же говори, боярин.

– Да тут, государь, досказать мало: забрал тот Ермошка Хабаров аманатами[102 - А м а н а т – заложник.] у тех князьков жонок да девок и всех перепортил, да тем и опытки свои порешил.

– Все они друг на друга изветы подают! Воевода тож таём доводит на Югана Буша, что он великий бражник, что-де мужиков в солдаты имает тех, кто боле семейной, указ же ему брать одиночек, «и одиноче-де не берет, заставляет тех мужиков по вся дни ходить к ружью, и оттого пашня-де, земля скудеет…»

– Так повели, великий государь, чтоб я послал на Самару сыщиков и сыскал бы о маэре и воеводе за поруками местных людей: иереев, купцов, целовальников добрых и черных людей всех.

– То велю тебе, боярин, а прежде всего пиши ко всем воеводам, и на Терки тож, чтобы жили, не которались, с великим бережением, да лазутчиков шли им, воеводам, в подмогу, а ежели где объявятся воровские козаки, то ходить бы на тех козаков, свестясь с нами.

– Все то будет так, государь!

– Иди, дьяк, боярин останется.

Дьяк поклонился царю, ушел. Царь проводил глазами дьяка, сказал:

– Толковый и чинной дьяк! Где взял такого?

– Наследье мне, великий государь, от боярина Киврина покойного… Дьяк много грамотен, не бражник и чист – посулов не имает.

– Добро! Ты иногда его и для моих тутошних дел давай.

Царь вспотел.

Боярин поклонился и, припав на колени, расстегнул царю пуговицы кафтана.

– Пошто, великий государь, плоть жарой томить?

Когда боярин встал на ноги, царь милостиво дал ему поцеловать руку.

– Вот еще молвлю об Ивановской перво: кто пустил конных бирючей? Пеший бирюч дешевле – погодно четыре рубля, конной много дороже – конь, литавры, жезл и одежда боярская…

– То, государь, у бирючей – свое, а жалованное тоже четыре рубли и пять денег емлют…

– И еще, боярин! Никон ко мне завсегда тянется… не опасен нашему имени.

– Великий государь! Никон, после того как пил на светлую Пасху твое вино в честь твою да имал от тебя дары, возгордился, и в Ферапонтове игумен да монахи порешили воздавать ему патриарши почести. Он же, не спросясь никого, вернулся в Москву…

– Чаял меня видеть… не допустили?..

– Народ темен, государь! И по вся зол на больших бояр. Ведомо народу, что Никон, возведенный волею твоею из мужиков, знает, что народ за него, и Никон, где проходит, лает бояр, тем прельщает… Нашлись уже кликуши, стали кричать всякое непотребство, лжепророчествовать хулой на святую церковь… И мы, прости нас, великий государь, с князем Трубецким, чтоб не печалить тебя и сердце твое сохранить спокойным, чернца Анику свезли за караулом, но без колодок, в Ферапонтов и настрого указали игумну боле не пущать заточника, а лжепророков берем на пытку и бирючей пустили кликать народу по един день на торгах и площадях.

– Не покривлю душой… жаль мне Никона, боярин! И не я возвел его – до меня он был приметен в иереях, но вы с князь Никитой ведаете, что надо мне… и я молчу.

– Еще, великий государь, мыслим мы убрать холопей с Ивановой площади – чинят почесть что разбой среди дня…

– Того, боярин, не можно! Пуще всех меня они тамашат – дуют прямо в окошки похабщину. Убрать холопей, то родовитым боярам придется идти пеше, а родовитые коньми себя красят – ведь они потомки удельных князей! Можно ли родовитому пеше идти к государеву крыльцу?.. Нет, боярин!

– Твоя светлая воля, государь!

Стольник вошел в палату, торжественно и громко сказал:

– Великий государь! Святейший патриарх идет благословить трапезу.

Царь встал, сказал стольнику:

– Никита боярин, чтоб было за трапезой довольно вина!

Стольник низко поклонился.

К Астрахани

1

На лесистом, среди Волги, острове Катерининском Разин собрал круг.

В круг пришли старый казак Иван Серебряков, седой, усатый, с двумя своими есаулами, статный казак донской Мишка Волоцкий да есаул Разина Иван Черноярец – светло-русый кудряш, а за дьяка сел у камени матерого и плоского «с письмом» бородатый, весь в черных кольцах кудрей боярский сын Лазунка.

В сумраке летнем за островом плескались струги и боевые челны со стрельцами да судовыми ярыжками в гребцах.

Круг ждал, когда заговорит атаман.