Ласточка

Паром подходил к берегу. Лукаво улыбаясь, Ольга покосилась на Никиту, продолжавшего задумчиво смотреть куда-то вдоль берега, тихо промолвила:

– Чего, соколик, пригорюнился? Женился бы лучше да пригласил на свадьбу. Выпили бы мы за все старое, узелок завязали бы и бросили бы его в реку. А то ведь и мне больно, и тебе невесело.

Проговорив это, она прошла мимо Никиты, молча села в рессорный ходок и даже не взглянула, как Никита, поддерживая за недоуздок поджарого иноходца, пошел первым с парома.

Трифон Аркадьевич весело балагурил с мужиками, позабыв и про свою конюшню, и про Ольгу. Покачнувшись от толчка парома о берег, он присвистнул и заторопился к тройке. Пока он выводил тройку на берег, Никита уже ускакал.

Когда выехали на степную дорогу, Трифон Аркадьевич снова присвистнул, натянул вожжи и, пустив тройку крупной рысью, заговорил:

– Гляди-ка, Оля, день-то какой занимается! А свежесть-то от земли какая! Вся тварь живая радуется. Птички – и те, видишь, как поют и ныряют в черемухе? Самая что ни на есть пора. М-да. То ли дело степной простор! А что твоя тайга? Там еще буранчики посвистывают, медведи лапу посасывают, снега такие, что утонешь и земли не хватишь. Оставалась бы в Курагиной да и жила в свое удовольствие!..

– Не петушись, дядя, – хмуро обрезала Ольга. – В канаву еще завезешь да вытряхнешь. У тебя ведь духу хватит. А тайга… что тайга? Тайга любит сильных. А если человек слабый – тайга ему мачеха. Дует на тебя, шумит, ревет, пугает зверем, воет, – тебе в тайге не жить. А вот я люблю ее. Буреломы, ключи, золотоносные жилы, шурфы, – среди них родилась и выросла. В самом сердце засела у меня тайга! А жизни другой и знать не хочу. Тайгу я полюбила, когда вот еще с такими косичками бегала хвостом за тятей.

Ольга говорила в каком-то раздумье, точно она не с Трифоном Аркадьевичем разговаривала, а сама с собой.

Трифон Аркадьевич морщился, покряхтывал и не рад был, что завел разговор о тайге. «Теперь она меня проберет до костей», – думал он и, чтобы не слушать упреков племянницы, присвистывая, гнал тройку.

Щурясь, Ольга смотрела, как лучится золотистое утреннее солнце, как на колокольцах под дугою пляшут золотые зайчики. Бряцая, гремел на ухабах рессорный ходок, и весенняя бурая пыль бежала дымком за тройкой…

Спустились в глубокий ермолаевский лог. Его отвесные крутые бока поросли кустарником и березовым лесом. В логу мрачно и сыро. День начинал темнеть – это надвинулась на солнце большая туча. Сразу же за логом пошел дождь – спорый, мелкий, точно бисер. Ольга укуталась в плащ и накрыла голову капюшоном.

Трифона Аркадьевича дождь промочил до нитки. Он покосился на племянницу: «Что же она молчит? Эх, и встряхну же я ее!» Подумав так, ежась от сырости, Трифон Аркадьевич пересел из коробка на кучерское сиденье и потянул на себя вожжи. Лошади рванули, брызнули лоскутьями грязи из-под копыт и дико помчались. Ольга проснулась от толчков.

– Дядя, держи!

Трифон Аркадьевич и рад бы попридержать коней, да они, ретивые, не слушаются, а все быстрее и быстрее мчатся по грязной дороге. Рессорный ходок то взлетает, то ныряет на ухабах, с визгом выписывает спирали. Лошади на поворотах ложатся как-то на бок, а бег все наверстывают и наверстывают…

Перелески, колки, лога, бугры, зеленые ковры, пашни, сосны у дороги – все мимо, мимо! Воздух свистит и поет, как колдунья, на разные лады. Ветер крутит глаза, выщипывает слезы… Цепко держась за ременные вожжи, Трифон Аркадьевич изогнулся вперед, словно ястреб на уступе скалы, готовый прыгнуть на крыльях в пропасть. Ольга жмется, старается смотреть вперед и не может – дух захватывает! Вдруг Трифон Аркадьевич закричал: «Тпру!.. Тпру!.. Черт, Белка!.. Тпру!» Он заметил впереди ложок, похожий на выемку кавалерийского седла. На гребне ложка виднелись трое. Они махали руками и что-то кричали. Трифон Аркадьевич изо всей силы натянул вожжи, они лопнули, и он кубарем через спину бухнулся в коробок Ольге под ноги.

Лошади не могли остановиться на короткой дистанции и, как птицы, метнулись с гребня ложка в воздух… Какая-то мощная сила выхватила седоков из коробка и трахнула оземь…

Трифон Аркадьевич недоумевал: как все это произошло и почему? В седле ложка стоял легковой фордовский автомобиль, принадлежавший главному инженеру американской концессии мистеру Клерну. Сам инженер почти никогда не пользовался автомобилем. Работая в тайге близ прииска Благодатного, мистер Клерн отдал машину в полное распоряжение жены. В этот раз на машине ехали миссис Бетти – жена мистера Клерна, личный секретарь инженера и шофер. Машина буксовала в логу, на крутом подъеме. Ретивые бегунцы сделали прыжок в сторону от машины и тем предупредили столкновение. Но рессорный ходок перевернулся и выбросил в грязь пассажиров.

Охая и кряхтя, Трифон Аркадьевич с трудом приподнялся на локтях. Перед ним, в дорожных костюмах и горных ботинках с крагами, стояли и ругались двое американцев. В двух шагах от них стояла с расширенными от испуга глазами миссис Бетти.

– Куда летел? – спрашивали Трифона Аркадьевича.

– Пьяный? Совсем без ума?

– Что ви наделал?

– Мы кричал: занято! Куда летел?

– Совсем не знал, что делал?

Американцы кричали и топали, двигали руками и локтями, готовые вступить в драку. Трифон Аркадьевич, не обращая на них внимания, встал на ноги и осмотрел себя.

– Фу, грязища! – Жидкая грязь сплывала с него, словно он поднялся с илистого дна пруда.

Американцы, опустив кулаки, вдруг расхохотались. Подошла миссис Бетти.

– Ох, как ви летел! – восторженно сказала она. – Я совсем думал, вас нет… Ваши кони!.. Ох, здоров! – Не владея хорошо русской речью, она прижала руку в перчатке к сердцу и заговорила по-английски.

Трифон Аркадьевич прислушался к чужой речи – по выражению лица его можно было думать, что он, не понимая языка миссис, отлично разбирается в ее чувствах.

Подошла Ольга – угрюмая, сердитая. Миссис Бетти Клерн внимательно посмотрела на нее своими зеленоватыми глазами. О, она знает эту женщину! Она – золотоискательница? Ее звать Ольга? Да?

– О! Я вас знайт! Ви счастлив золотоискатель. Говориль, ви много добиль золота территорий концесси.

Ольга хитровато прищурила карие глаза.

– Говорят разное. Да ведь мало ли о чем говорят?

Шофер и плечистый американец с рыжими усиками вывели, наконец, с помощью Трифона Аркадьевича фордик из ложка. Трифон Аркадьевич робко взглянул на племянницу, кашлянул и как бы про себя обронил:

– Подумать только, какие дикие лошади! А?..

– Не лошади дикие, а руки у тебя стали слабоваты, – сердито проговорила Ольга.

– М-да… Надо полагать, кони ударились вдоль по дороге… – Размышляя вслух и горбатясь более обыкновенного, Трифон Аркадьевич пошел разыскивать тройку.

Дождь стих. Американцы уехали. Мутная туча передвинулась к горизонту, снова выглянуло солнце, и стало так тепло, как это бывает весною после дождя… Спустя полчаса подъехал Трифон Аркадьевич на своих конях. Долго осматривал он свой поврежденный ходок. Движения его были значительны и важны, словно он проверял не обычные рессоры, а какую-то сложную машину. Ольга, наблюдая за дядей, хмурилась:

– Важности-то в тебе сколько! – заметила она. – Ну да ладно, поедем мы или не поедем?

Трифон Аркадьевич не сразу ответил Ольге. Выбил мундштук, продул его, положил в карман френча, посмотрел на свои железнодорожные часы «Павел Буре» и только после этого объявил:

– Ну, обсушились малость, можно и в путь. До Белой Елани тут рукой подать.

В пятом часу вечера, промчавшись длинной улицей приискательского села, Трифон Аркадьевич лихо осадил тройку у подъезда каменного особняка, принадлежавшего когда-то золотопромышленнику Ухоздвигову. Ему не хотелось встречаться со старыми приятелями, и он еще дорогой решил к ночи вернуться домой. Поэтому Трифон Аркадьевич поторопился распрощаться с племянницей и, не теряя времени, ухарски гикнул на тройку. Не успевшие остыть разгоряченные кони с места взяли в галоп, и только облаками поднятой пыли да звенящей трелью колокольцев отметил Трифон Аркадьевич свое пребывание в Белой Елани.

Ветерок разогнал пыль. Колокольчики замерли за околицей…

Настасья Ивановна, мать Никиты Корнеева, заведующая Домом приискателя, встретила Ольгу в садике у калитки. Она видела в окно, как лихо укатил на тройке Трифон Аркадьевич, и только покачала головой: «Хорош!.. Даже проведать не зашел». Обнимая Ольгу, она всплакнула:

– Ждала, ждала тебя – сердце изныло… – И, разглядывая Ольгу, заметила: – Лицом-то похорошела. Все молодеешь. Хоть бы ты замуж вышла, что ли? А невесела. Не удалось, видать, уговорить дядю вернуться на драгу? Что и говорить – не приискательский дух у Трифона. Не-ет, не приискательский…

Вдова погибшего в гражданскую войну главного механика с Благодатного, Настасья Ивановна третий десяток лет жила среди приискателей и привыкла оценивать людей прежде всего по их умелости и удачливости в приискательском деле. Ольгу Федорову она полюбила, и всякий раз, когда та приезжала в Белую Елань, уступала ей маленькую горенку. И Ольга, как только переступала порог небольшой квартирки Корнеевых, чувствовала себя как дома.

Прошло девять дней.

Поздним прохладным вечером, когда звезды в небе разгорались все ярче и ярче и все вокруг окутывалось непроницаемым мраком, Ольга сидела в садике около Дома приискателя, зябко кутаясь в большую, как одеяло, шаль Настасьи Ивановны. Огненно-рыжий Нюхозор черным клубком лежал у ее ног, дремал и, изредка поднимая голову, сердито взглядывал на хозяйку: «И чего ей не спится?»

На поселенческой стороне Белой Елани, в Щедринке, девчата пели украинские песни. Где-то на дальнем конце улицы надрывным лаем заливались собаки. В тайге этого нет. В тайге тишь. Работа. Дрема. Вековелый, девственный лес. Золотоносные жилы. Шурфы… Ольга думала о тайге, о предстоящем трудном пути…

Уже три дня, как приехала дочь, Аниска. Дядя Трифон сам не поехал, прислал Аниску с Василием Кузьмичом. Неважно. Ольга уже окончательно утвердилась в своем выводе, что для приискательского дела Трифон Аркадьевич конченый человек. Аниска за зиму вытянулась и сильно похудела. Тоже не беда: работа в тайге пойдет ей на пользу. Беспокоили Ольгу переправы.

В тайге – весенние разливы. Речки вышли из берегов и затопили все низменности. Будь Ольга одна, нечего было бы медлить – не раз переправлялась она с навьюченной лошадью вплавь через бурные стремнины таежных рек и речушек. С Аниской будет труднее. А ехать надо. Нельзя терять ни одного дня. С Благодатного разбегутся все люди, если новые золотоносные участки не будут открыты в самом ближайшем времени. Об этом писали с прииска директор и комиссар. Да Ольга и сама это хорошо понимала. Пример на виду – дядя Трифон.

Днем Настасья Ивановна принесла новость: американец Клерн наутро выезжает на разведку в тайгу, проводником с ним едет старатель Иван, по фамилии Квашня. Не таких бы Ольге попутчиков, – сказала Настасья Ивановна, – ну да как-никак – люди, в трудном положении могут помочь. Ольга восприняла весть по-другому. Какие срочные дела заставляют мистера Клерна ехать в тайгу в самое половодье? Не ухоздвиговское ли золото? Не тайная ли встреча с Ухоздвиговым и Имурташкой в лесу? С Никитой поговорить бы!.. А его все нет…

После беседы с комиссаром прииска, Иваном Павловичем Черепановым, Никита только на час заезжал к матери и в ночь выехал в подтаежные поселки. Удалось ли ему напасть на след Имурташки и Ухоздвигова? Как они встретили погоню? Сдались ли без боя или отчаянно защищались пулею и ножом? Тревога все больше охватывала Ольгу. Последние три ночи она уже не могла спать и до зари просиживала в садике у приискательского дома, поджидая Никиту. Вот и в этот поздний вечерний час, склонив черную голову, ссутулившись, пряча руки в шаль и зябко вздрагивая от холода и от тревожных мыслей, она думала о нем, о единственном, кого любила…

Вдруг Ольга подняла голову, прислушалась, встала. Где-то в улице дробным перебором о сухую черноземистую почву забили копыта… Ольга бросилась к воротам… Полной иноходью на соловом подъехал Никита. Спешился. И, шагнув к воротам, столкнулся с Ольгой.

– Ольга!.. Ты еще не спишь?

– Где же ты пропадал? Шестеро суток, боже мой! Что я только не передумала за эти ночи, – шептала Ольга.

– Полсвета таежного объехал, – говорил Никита. – В Раздольном позавчера чуть было не застал Ухоздвигова с Имурташкой. Всего за час до моего приезда выехали куда-то в тайгу. А с ними еще двое. Кто эти двое – не знаю. И старожилы не знают. Все они вооруженные.

– А завтра утром в тайгу выезжает еще американец с Иваном Квашней, – вырвалось у Ольги.

– Клерн? – Никита от удивления даже присвистнул. – Гм… Похоже на то, что они целую экспедицию затевают. Буду еще раз говорить с комиссаром. Тайга велика. Без облавы нам их не взять, – проговорил он раздумчиво и обратился к Ольге: – Ну а вы как тут? Аниска приехала? В тайгу еще не собрались?

– Думаю завтра выезжать… вместе с американцем.

– Зачем это?

– Так… – уклончиво ответила Ольга. – Настасья Ивановна говорит, что на переправах мне с Аниской-то будет трудно.

– Ой, Ольга, хитришь! Жаль, что глаз не вижу, – усмехнувшись, шутливо сказал Никита и уже серьезно добавил: – Посмотреть, с чем они едут, конечно, не помешает. Но только имей в виду, Ольга, – в тайге сейчас много опасных людей.

– Кто же еще, кроме Имурташки?

– Спиртоносы, контрабандисты. Пятерых я уже выследил. Останавливались в Ливанской заимке у Левши Безухого. Знаешь его? Домик за мельницей? Поехали на Верхний Сисим. Там-то я их и накрою!

– Бросил бы ты гоняться за спиртоносами. Разве это дело горного техника? Убьют еще где-нибудь в засаде, – зябко поеживаясь, проговорила Ольга.

– Нет, не брошу. Ни одному негодяю не дам унести золото. Один раз унесет, в другой раз попадется, – горячо проговорил Никита. – А ты что так вздрагиваешь? – спросил он.

– Зябну, значит, – смеясь, ответила Ольга и прижалась к нему.

Золотое утро вставало над темной еще землей. Солнце откуда-то из-за лилового горизонта тайги уже посылало свои жаркие лучи в пространство, во вселенную, отчего здесь, над Белой Еланью, небо полыхало заревом.

Мимо ворот Дома приискателя проехал мистер Клерн со своим проводником. Ольга усаживала сонную Аниску в седло. Огненно-рыжий, пятнистый Нюхозор внимательно следил за сборами хозяйки. Сам он давно готов в таежный путь, надоела ему деревня.

Прикрикнув на дочь, чтобы не дремала и не валилась с седла, Ольга подошла проститься к Настасье Ивановне. Когда-то еще придется встретиться? Может быть, только поздней осенью. Настасья Ивановна всплакнула.

– Жалей ее, Аниску-то.

– Буду жалеть, – ответила Ольга.

– Да ладно ли это, что ты берешь ее с собою в тайгу? Мала ведь. Не изуродуешь ли ты ее тайгою?

– А я-то разве уродистая? – улыбнулась Ольга. – Тайга не изуродует. У Аниски-то ведь тоже легкая рука на золото. А глазенки так и переливают, когда снимаю добычу. Быть и ей золотоискательницей! Она – Федорова.

– Да уж известное дело, вы, Федоровы! – сказала Настасья Ивановна. – Тайга вам милее дома родного. Будешь невесткой – хвачу я горя. Его на цепи не удержишь, и тебя в глаза не увидишь. Вот и будет семейка!.. – Настасья Ивановна тяжело вздохнула. – Все сердце выболело у меня.

Ольга опустила голову. Настасья Ивановна продолжала:

– И какая это неладная сила столкнула его с тобой? Который год воду мутите! Уж третий год. Пора бы и остепениться. Нет, ты все еще золото ищешь. Тебе бы все перемывать да перебирать, да ко всему прислушиваться. Какая же ты разборчивая. Самая что ни на есть золотоискательница! Ты ведь и в человеке все золото ищешь. Так всю жизнь и будешь искать? А любит тебя Никита… Господи, как еще любить можно? (У Ольги голова все ниже и ниже.) И в кого ты такая? Семен Данилыч – человек при хорошем характере. Пьет вот он. Да кто же не пьет из приискателей? Мой, покойничек, как запьет, бывало, объедет всю окружность, а вернется на прииск босиком. А характером был – золотой человек. Честность-то какая была в нем! В этом Никита – вылитый отец… – Заметив смущение Ольги, Настасья Ивановна торопливо закончила: – Ты на меня, Оля, не сердись за строгое слово. Не худа, а добра тебе желаю да счастья. А счастье надо тянуть ровнее. Что наше счастье? Оно – как веревочка!.. Покуда тянешь ровно – держится, приналег сильнее – лопнуло. И нет ни счастья, ни веревочки! Ну ладно, давай обнимемся.

И, уступая место сыну, Настасья Ивановна дала еще один совет Ольге:

– А с Семеном Данилычем помирись. Он тебе отец. Лучше бы вы вместе робили в тайге. А ты все одна… Неладно вы живете, неладно!

Покачала головою и ушла в дом.

Никита принес Ольге брезентовую куртку, брезентовые бриджи, центрального боя ружье и патронташ.

– В тайге все это тебе пригодится, – сказал он. – Ружье еще отцовское. Геко – штучное. Он с ним на медведей ходил. В патронташе сотня заряженных патронов. Двадцать – дробью, восемьдесят – пулями. В сумке весь припас.

– Да у меня ружье есть.

– Знаю, какое у тебя ружье, – хмуро проговорил Никита и продолжал наставительно: – Там, через рассоху, куда ты думаешь идти, тропа есть. Она ведет к Саянам. По ней уходили отряды колчаковцев в Монголию. И там же, мне кажется, проходят к прииску спиртоносы-контрабандисты… Может быть, передумаешь? Навряд ли та рассоха богата золотом. Я что-то не верю. Там бы давно побывали приискатели, а туда никто не идет. Безлюдье там, а уж встретится человек – берегись!

– Нет, я пойду туда, Никита, – сказала Ольга. – Туда. Меня так и тянет в тот угол. Значит, там что-то есть! – И улыбнулась.

– Тебе бы инженером быть.

– А разве я плохая золотоискательница?

– Не плохая.

– Ну и слава богу! – Ольга рассмеялась.

– Жди меня. Как только закончу работы на Верхнем Кижарте, так постараюсь разыскать твой уголок.

У Ольги веселость как рукой сняло. Щуря левый глаз, взглянула на Никиту, посоветовала:

– Только один приезжай!.. А потом… Ты это… Ты помолчи, о чем мы с тобой говорили… Не называй мое место нигде. Я люблю испытывать одна. А приискатели не только слово – намеки ловят. Я ведь и сама еще не знаю, есть ли там золото. Если нет, задерживаться не буду. Поищу другое место. Тайга велика. – И, хмуря красивые брови, уверила: – Как-нибудь и без Ухоздвиговых найдем, что в ней есть. Ну, я поеду. Американец-то уехал уже далеко…

Тяжело Ольге прощаться с Никитой. И слова те же – скупые, простые. Больно, больно до слез…

Никита долго стоял у ворот, провожая глазами Ольгу с Аниской, уходивших по дороге в тайгу.

Когда стемнело, путешественники остановились на ночлег.

Ярко полыхает костер. Аниска подкладывает в огонь сухостоины. Костер горит с треском, врезается языками оранжевого пламени в темную весеннюю ночь. Ольга лежит на мягкой пихтовой постели, задумчиво устремив глаза в пылающий костер. Аниска посматривает на мать, но не решается заговорить с ней. Она любит мать-золотоискательницу и давно завидует ей, что она взрослая и такая сильная. Даже дядя Трифон, эдакий важный управляющий волостной конюшней, и тот побаивается вступать в споры с Ольгой. «Вырасту, и я буду такая же, – думает Аниска. – И про меня будут говорить на прииске. Но когда я вырасту?» Аниске обидно, что время идет очень уж медленно. Минута за минутой!..

Неподалеку от пылающего костра золотоискательницы тлеет костер мистера Клерна. Проводник мистера Клерна, рыхлый, приземистый человек в папахе, Иван Квашня, сидит на корточках у костра и хищно разгрызает крепкими зубами вяленое маралье мясо. Американец аппетитно поедает крабов, запивает их крепким виски.

Мистер Клерн появился в этих местах недавно. Он родом из горной Шотландии, но жил больше там, где добывалось золото. Бывал он и в Трансваале, и в Калифорнии, и в Бразилии, и на Юконе, и в конце концов пришел к выводу, что во всей прославленной Аляске поэзии и смысла меньше, чем хотя бы в этой золотоносной енисейской тайге, не говоря уже о знаменитых золоторождениях на Лене.

Сибирь! Если бы она принадлежала Америке, мистер Клерн наверняка не был бы просто инженером концессии сэра Герберта Смит-Вет-Ланге. Не повезло бы вдруг на золотом деле, он занялся бы лесными разработками и поставкой мачт для кораблей всего мира. Любое дело здесь, в Сибири, могло бы принести огромный капитал Клерну… если бы Сибирь не принадлежала русским.

На людей у мистера Клерна определенный взгляд: все жадны на золото, но одним оно само плывет в руки, от других ускользает. Все дело в удаче. Политические термины: капитализм, империализм, социализм, коммунизм – далеки от мистера Клерна. Он считает, что политику делают одни, капитал – другие. Обязанность политиков и дипломатов – расчищать путь для американской предприимчивости.

После окончания гражданской войны в Сибири хозяин, сэр Герберт Смит-Вет-Ланге, послал мистера Клерна спасать все, что осталось от капиталовложений. Мистер Клерн успешно справился с задачей: заключил временный концессионный договор на аренду того самого золотоносного участка в енисейской тайге, которым сэр Герберт Смит владел до революции.

В Америке распространялись самые невероятные слухи о новой России, и миссис Бетти побаивалась ехать в Сибирь: как можно жить среди большевиков – зарежут еще! Но Джон Клерн, человек из горной Шотландии, имел на этот счет свое мнение. Он говорил жене: «Ты американка, и тебе трудно понять своих соотечественников. Если в Америке кричат о России, значит, есть в этой России много такого, на чем можно делать доллар».

А вообще о большевиках он выразился «философски»: «Какова бы ни была их политика, они должны будут прежде всего выбрать выгодный для себя бизнес, а потом уже выбирать политику». И разуверить в этом мистера Клерна было нельзя. Он преклонялся только перед дельцами.

Худощавый и высокий, болезненного вида человек, мистер Клерн пользовался в деловых кругах репутацией честного и понимающего дело инженера. Но выше всех дел он всегда ставил заботу о своем здоровье. Дело нужно делать, считал мистер Клерн, но и о себе помнить. И куда бы его ни забрасывала судьба, он прежде всех дел занимался устройством для себя комфортабельного жилища. В глухой енисейской тайге, вдали от железной дороги, была построена роскошная, даже на американский взгляд, вилла-коттедж на двенадцать комнат, и первое «оборудование», с трудом доставленное на территорию американской концессии с железной дороги цугом на лошадях, состояло из огромных ящиков с мебелью, пианино, посудой, даже наборами вин для коктейлей и всем необходимым для комфорта мистера Клерна и его супруги.

Затраты не казались излишними… Доклады главного инженера сибирской концессии встречались правлением фирмы более чем благосклонно. В докладах неизменно говорилось о выгодности расширения территории концессии и захвата полуразрушенного советского прииска Благодатный, доказывалось, что советские прииски не способны начать разработку золотых месторождений промышленным способом и долго еще будут держаться на старательских артелях и кустарной технике, что Сибирь может стать вторым Трансваалем и смело вложенный здесь капитал, несомненно, принесет огромные прибыли. Сэр Герберт Смит-Вет-Ланге отвечал готовностью пойти на крупные капиталовложения, если только большевики подпишут с ним договор на длительный срок и согласятся расширить территорию концессии. Работы имело смысл вести только механизированным способом, с применением электрических драг, а для того, чтобы дорогое машинное оборудование, которое приходилось доставлять через океан из Америки, было рентабельно использовано, деятельность американской концессии должна быть распространена на более значительные площади золотоносной енисейской тайги. Мистер Клерн был уверен, что с большевиками договориться будет не трудно, и готовился начать крупное строительство американской золотопромышленной компании, рассчитывая заморозить и со временем прибрать к рукам и советский прииск Благодатный.

И вдруг раскрылось нечто совсем противоположное тому, на чем строились все планы и расчеты мистера Клерна. Из Нью-Йорка поступило тревожное сообщение: большевики не только отказывались вести переговоры о перезаключении концессионного договора, но высказали желание досрочно расторгнуть этот договор с передачей на известных условиях всего имущества американской концессии советскому прииску Благодатный. Сэр Герберт Смит-Вет-Ланге в раздраженном тоне писал, что никакого оборудования завозить в Сибирь он не намерен, а своему доверенному предлагал использовать остающееся до окончания срока концессии время для того, чтобы любыми способами и побольше взять золота. Мистер Клерн хорошо понимал своего хозяина, но перестал понимать большевиков. Голыми руками золото не возьмешь, нужно промышленное оборудование, машины, а откуда им взяться в стране, где даже автомобиль – редкость? Нет, определенно большевики взялись не за свой бизнес, но это, в конце концов, их дело, а мистеру Клерну надо было позаботиться об интересах своего хозяина и о том, чтобы его собственная карьера в результате провала сибирской операции не пострадала.