Ласточка

В зимние месяцы на территории американской концессии продолжали буравить каждую квадратную сотню метров. Мистер Клерн не терял надежды найти участок почвы с богатым содержанием золота и часами просиживал в лаборатории над взятыми с разных глубин пробами. Результаты не радовали. Агенты американской концессии в поисках золота объехали все подтаежные селения, предлагая самые выгодные цены. Старатели или не имели запасов, или не хотели сдавать золото американцам. В эти же месяцы не раз, хотя и безрезультатно, пытался мистер Клерн через своих людей разыскать хакаса Имурташку, владевшего тайной ухоздвиговского золота. И вот, когда он стал уже подумывать, что все слухи о запрятанном где-то в тайге золоте бывшего промышленника – одна из легенд, которых так много в этой Сибири, – в это самое время судьба послала ему одного из отпрысков старика Ухоздвигова, готового на любую сделку, Матвея Ухоздвигова вместе с всезнающим Имурташкой.

У мистера Клерна теперь была одна забота: поднять в тайге ухоздвиговское золото и перевезти его на территорию концессии. Все договорено, каждый из участников операции получит свое. Золото пойдет, конечно, хозяину сэру Герберту Смит-Вет-Ланге, и это, окончательно примирит его с потерей сибирской концессии, на которую он затратил не так уж много. Матвею Ухоздвигову придется обеспечить право въезда в страну доллара, где он в долларах уже и получит свою долю. С хакасом можно будет рассчитаться советскими деньгами. А ему, мистеру Клерну, было бы достаточно и того, если за ним будет закреплена репутация способного дельца, умеющего найти выход из любого трудного положения. Карьера в деловых кругах была бы в этом случае обеспечена: не тот, так другой хозяин – не все ли равно?

И все же, сидя у тлеющего костра в эту темную весеннюю ночь, мистер Клерн недовольно хмурил брови и с беспокойством думал о предстоящей операции. Его беспокоил больше всего Имурташка. Хакас был какой-то странный, словно не в своем уме. Во время разговора он часто жаловался на головную боль и на все расспросы о том, где спрятано золото, неизменно отвечал, что плохо помнит место, но если будет на то божья воля, найдет. Матвей Ухоздвигов явно заискивал перед хакасом, а тот смотрел на наследника своего бывшего хозяина с нескрываемым презрением. Все это наводило мистера Клерна на невеселые размышления: а вдруг Имурташка – сумасшедший мистификатор, сам же и распустивший слухи о несуществующем золотом кладе?..

Мистер Клерн долго и аппетитно ужинал, пил виски и нет-нет да и взглядывал в сторону ярко пылающего костра Ольги Федоровой. Их разделяла ночь, тьма и полсотни шагов. Мысли инженера все чаще переносились на удачливую русскую золотоискательницу. Это, несомненно, она в прошлом году работала где-то совсем рядом с остолбленным участком американской концессии. Но до сих пор так и не удалось разыскать место, где работала эта хитрая сибирячка. Инженер дважды пробовал поговорить с нею в конторе концессии, она уклонялась от прямых ответов. О, мистер Клерн хорошо знает эту русскую Ольгу! Даже теперь, в таежном пути, она не захотела расположиться у его костра, а развела свой…

Ольга завалила в костер сухой пень, уложила Аниску спать, укрыв ее с головой, и долго стояла на берегу темной, ревущей Дербины.

Мистер Клерн всем своим обликом напоминал ей одного иностранца, которого она ненавидела.

…Было это на Ленских золотых приисках, принадлежавших компании «Лена-Гольдфильдс». Федоровы в то время жили в Бодайбо. Ольга там и выросла. Была она первой девушкой на золотой Лене. Ольгу сватали многие. Вышла она за мастерового человека, но мало пожила с мужем.

Был 1912 год.

Ольга никогда в жизни не забудет день 4 апреля… Англичанин, похожий на мистера Клерна, инженер компании «Лена Гольдфильдс», в момент расстрела рабочих стоял на холмике шагах в десяти от ротмистра Трещенкова и указывал рукой в черной кожаной перчатке на трех приискателей, поддерживавших раненого мужа Ольги… Ольга помнит эту черную руку человека, похожего на мистера Клерна. По указанию этой руки взвод солдат повернулся на холмике и дал залп. Чем-то горячим, плавким обожгло Ольгу. Она упала ничком на влажную землю и уже не помнила, что было дальше. Но потом, когда она в бараке приискателей пришла в сознание, ей сказали, что ее муж, рабочий делегат Дмитрий Рубан, убит.

Поправившись после ранения, Ольга пришла в контору компании поговорить о пособии. Управляющий прииском не принял прошения и не стал слушать Ольгу. Выходя из конторы, Ольга второй раз встретилась с человеком, похожим на мистера Клерна. У него был такой же сухой орлиный нос и такие же маленькие светло-голубоватые, узко поставленные глаза. Возможно, это и был мистер Клерн? Кто знает?! Тому минуло одиннадцать лет. Сам мистер Клерн не признается. Тогда Ольга сказала иностранцу-инженеру:

– Это вы приказали убить моего мужа?

– Я?.. Я никого не убивайт, – ответил тогда Ольге инженер, похожий на мистера Клерна.

– Вы указали рукой солдатам. Я видела! На холмике вы стояли… И меня ранило. А теперь компания не принимает даже прошения. И слушать не хотят.

– Я ваш муж не убивайт, – повторил человек, похожий на мистера Клерна. – А ваш жалоб я могу принимайт. Вы требовайте пособий? У вас есть ребенок? Много ребенок? А, один ребенок… – Он принял прошение от Ольги, уверил ее в том, что поддержит ее просьбу, а через три дня после этой встречи семью Федоровых в принудительном порядке вывезли за пределы Бодайбо на линию железной дороги.

В прошлом году, осенью, при первой встрече с мистером Клерком Ольга спросила:

– Вы жили в Бодайбо?

– Бодайбо? – мистер Клерн внимательно поглядел на Ольгу и сухо ответил: – Нет. Я не знайт Бодайбо.

Ольга больше не стала допытываться, тем более что и сама не была уверена, был ли тот инженер мистером Клерном…

Кизыр был в весеннем разливе.

К берегу первым подъехали мистер Клерн и его провожатый Иван Квашня. Мистер Клерн внимательно осмотрел коней – рыжего и буланого.

– Так. Я беру себе на переправа рыжий конь. – Инженер энергично потер ладонь о ладонь и через сутулое плечо взглянул на Ивана Квашню.

«Губа-то не дура!» – отметил в уме Иван Квашня и, кашлянув, сказал:

– А мне будет ваш буланый. Он хотя не покладистый, но у него ноги тонкие, грудь мощная. Самый удобный конь для воды.

Кончик носа мистера Клерна пошевелился, а с тонких сухих губ слетело:

– Так. Так… – И, склонившись, мистер Клерн долго осматривал ноги и копыта коня, взглянул на грудь, посмотрел на голову рыжего, а затем объявил: – Мне останется мой конь, булан. А ваш рыжий берить себе.

«Так-то оно лучше будет», – подумал Иван Квашня, прислушиваясь к тайге и ожидая, когда подъедет к переправе Ольга Федорова с дочерью.

– Плывем? – спросил мистер Клерн.

– Маленько подождем, – ответил Иван Квашня.

– Почему ждем?

– Перекат осмотреть надо бы.

– Давайте смотреть, – сказал мистер Клерн, закуривая свою неизменную трубку.

Иван Квашня вырубил шест, долго его обделывал, поглядывая в сторону тропы, – не появится ли Ольга Федорова. Промеряя реку у берега, он пробормотал, хмурясь:

– Экая дурная глубь!

– Что ви сказал?

– Говорю – глыбко. Высокая ноне вода.

– Так. Искайте брод! – посоветовал мистер Клерн, располагаясь завтракать на зеленой лужайке.

Появилась Ольга Федорова на соловом иноходце Никиты Корнеева и Аниска на маленьком игреневом мерине. Иван Квашня тотчас же остановил свои поиски брода, подошел к Ольге и, важно расправляя ребром ладони свои черные густые усы, спросил:

– Как думаете, Ольга Семеновна, можно по такой реке плыть или не можно?

Ольга улыбнулась, щуря веселые карие глаза, взглянула на пенящуюся реку, ответила:

– Да вот посмотрю, как вы будете плыть, а потом уж и я как-нибудь, потихоньку, за вами.

– Вот оно как!.. – Иван Квашня покачал головою и даже снял папаху. – Да после-то, по следу, и курица вплавь пойдет. А я думал – ждать не будешь, поплывешь первой.

– Нет, подожду. Да вам-то удобно ли будет плыть после бабы?

Иван Квашня повернулся спиной к Ольге и долго смотрел на противоположный зеленокудрый, манящий берег бурной реки. Мистер Клерн понял, о чем разговаривал его проводник с Ольгой Федоровой, а потому спросил:

– Как будем быть, мой проводник?

– Про то и маракую, – ответил Иван Квашня.

– Я вас не понимайт!..

– Я говорю, опасно плыть. Утонуть можно.

– Искайте другой брод!..

– Пойду искать.

Иван Квашня лениво, вразвалку пошел вверх по реке на поиски удобного брода. Мистер Клерн приступил к завтраку. Ольга, осмотрев лошадей, отпустив подпруги седел, усаживала Аниску и наказывала ей крепче держаться в седле. Мистер Клерн следил за каждым ее движением. «Какая хитрая женщина, – думал он. – Однако мой проводник совсем скверный!.. Хуже женщины».

– Только не вались на бок, – предупреждала Ольга свою дочь. – Цепко держись за гриву. Повод будет у меня в руках.

– Боюсь!.. – призналась Аниска. – Вода-то эвон как пенится! – И показала рукой на пенящиеся воронки.

– В седле сидеть боишься? – говорила строгая мать. – Или ты не в тайге живешь? Или ты не приискательница, не Федорова?

Аниска свела свои красивые русые брови и больше не обронила ни одного слова за все время переправы. Она в тайге живет. Она приискательница. Она Федорова!

Мистер Клерн оставил завтрак и стал смотреть, как Ольга поплыла через Дербину. Нюхозор переплыл на другой берег впереди хозяйки; игреневый мерин на поводу у Ольги, отфыркиваясь, прядая ушами, старался заплыть вперед солового… «Однако этот Иван Квашня хуже бабы!» – опять подумал мистер Клерн и тремя выстрелами из револьвера дал знать своему проводнику, чтобы он немедленно вернулся… Иван Квашня ушел недалеко. В двухстах шагах от мистера Клерна он лежал за колдобиной на берегу и следил за переправой Ольги Федоровой. Как только Ольга благополучно преодолела полноводную реку, он оставил свой наблюдательный пункт и бегом, вприпрыжку явился на зов своего хозяина.

После переправы Ольга с Аниской свернули на тропу прииска Благодатного и пропали из виду.

Тайга. Тайга. Сафьяновый хребет. Здесь где-то золото!..

Неутомимая, страстная золотоискательница Ольга бьет новый шурф в старом русле Налимьего ключа по Сафьяновой рассохе. Бурый слой земли, переплетенный корневищами травы и кустарника, уже снят. Широкая лопата приискательницы врезается в ярко-желтый золотоносный песок. Выступает галька, камни. Ольга роет воронку, поднимает горсть песка. А вдруг и этот шурф окажется пустым? Растирает пальцами мокрый песок, разглядывает под лучами солнца… Золото! Это ведь оно мельтешит такими лукавыми чуть зримыми блестками? Ольга целует песок и… с маху опускает руку, быстро оборачивается.

Близ избушки большущий черный пес стоит на колодине и тявкает таким утробным и басовитым лаем, будто у собаки не горло, а медная труба.

«Ух ты! Кто ж бы это? Уж не вошел ли кто в избушку?».

Ольга подняла лопату и побежала к своему жилью. Черная собака прыжками скрылась в лесу.

– Мама, мама! – испуганно зашептала Аниска. – Лает чужая собака. Черная, хвостатая! Я отворяла дверь и видела.

Мать не ответила. Торопливо заложив дверь на щеколду, сняла со стены ружье, зарядила стволы разрывными пулями, перепоясала куртку патронташем; вытащив охотничий нож-самоковку, заткнула его под ремень. Движения ее торопливы, взор хмур и строг.

Аниска вцепилась руками в штаны матери, стала просить не оставлять ее одну.

– Что это ты? – стараясь казаться спокойной, строго проговорила Ольга. – В тайге живешь и тайги боишься? Кто тебя тронет? Сиди, я приду! – И захлопнула за собою дверь.

Аниска залезла в угол на нары, укуталась с головой в одеяло и дрожала от страха. Видно, кто-то недобрый пронюхал про их жилье!

У стены избушки на сыромятном плетеном ремне, повизгивая, нетерпеливо прыгал Нюхозор. Ольга цыкнула на него, отвязала ремень и, намотав его на руку, ушла в сторону и притаилась у толстой сучковатой лиственницы. Нюхозор растянулся у ее ног, водил носом, а голоса не подавал. Отпустить собаку нельзя: если крадется злодей, он прежде всего убьет того, у кого тонкий нюх и лающее горло.

Ольга чутко ловила шорохи и звуки в лесу. Беспокойство ее возрастало: где-то невдалеке лаяла чья-то страшная собака, не похожая ни на одну из собак, виденных Ольгой.

– А-ауу!.. – донеслось из лесу.

Ольга вздрогнула. Сомнений больше не было – бредет человек. На призыв не ответила, а взвела оба курка. Она не промахнется, если лихой пришелец не поднимет руки.

Широким прыжком через колодину перелетел черный кобель, мелькнул хвостом. Остановился. Повел головою, нюхая. Приподнял морду вверх и взвыл…

У Ольги за плечами пробежал холодок. Она еще раз пригрозила Нюхозору. В лесу как стекло хрустели сучья. Сейчас она встретит нежданного!

И вдруг… Что это? Через колодину медленно переползает кто-то в бесформенных обвисших лохмотьях. Голова без шапки, волосы всклокоченные, рыжие, искрятся на солнце. У Ольги от волнения не попадает зуб на зуб. Собравшись с духом, приподнялась, крикнула:

– Эй, кто там! Стой, не двигайся!

– Я… Я… – голос слабый. – Здесь кто живет?

– Батя! – Ольга узнала отца. – Как ты перепугал меня! И все у тебя какие-то фокусы…

У Ольги точно гора с плеч свалилась. Нюхозор завизжал и запрыгал от радости. Даже он сразу не узнал своего хозяина, Семена Данилыча. Черная хвостатая собака сердито рычала на колодине.

– Струхнула! – Семен Данилыч, ухмыляясь, сбросил с плеч рваную попону, не торопясь подошел к дочери. – Да оно так и должно. На золотом деле стоишь. Глезко и ухабисто на приискательском деле.

– А чья это у тебя собака?

– Собака? – Семен Данилыч поскреб в рыжей бородке. – Чья была – не знаю. Теперь моя. Добрая! – И, похаживая вразвалку на кривых ногах, осмотрелся кругом, спросил: – Тут рядом с избушкой были два заматерелых кедра. Ты их свалила?

– Срубила еще весной.

– То-то и оно! А они затемняли избушку. Не подумала?

– Нет.

– А ты думай! На тебя ведь весь прииск смотрит, не оплошай… Тут по Сафьяновой рассохе троп нет. Охотники сюда не заходят. Но кто знает?.. Есть, которые идут по следу зверя. Спиртоносы проходят на прииск. А у них троп нет. Избушку я ставил с Гаврилой Ухоздвиговым так, что если на нее не натолкнешься, то и не найдешь. Ну, я пойду за Карчиком.

И ушел в чащу.

Из избушки вышла Аниска.

– Дедушка приехал? – спросила у матери.

– Дедушка.

– А ведь он не хотел работать с нами.

– Не хотел, а приехал… Ты с ним о деле-то не разговаривай. Будто ничего не знаешь. Ступай, прибери в избе, – приказала мать.

Ольга с отцом не в миру. Еще позапрошлой весной они поругались. Дочь настаивала на том, чтобы сдавать всю добычу в контору прииска. Семен Данилыч возражал. Наступит черный день, болезнь, пустая работа, крайняя нужда, – как можно приискателю остаться без золота? Семен Данилыч всегда имел небольшой запасец желтого песочка, случалось – менял его на спирт и пил запоем. Возмущенная Ольга заявила отцу, что больше работать с ним вместе не будет, и ушла в тайгу одна.

Нынче весной на участке американской концессии сэра Смит-Вет-Ланге ждали «русскую Ольгу». Но она не побывала и близ концессии. Ольга вспомнила Сафьяновую рассоху. Налимий ключ… Лет пять тому назад, еще при золотопромышленнике Ухоздвигове, Ольга с отцом работали на том месте, где она теперь с Анискою. Они мыли тогда золото в новом русле Налимьего ключа. Были хорошие и плохие взятки, а потом вдруг оборвались. Рыли шурфы в разных местах – и хоть бы золотник!.. Семен Данилыч выругал Налимий ключ и стал собираться домой. Ольга еще в ту пору хотела испробовать старое русло ключа, но отец не согласился, и они ушли.

В средине мая Ольга и Аниска поселились в избушке, построенной Семеном Данилычем по указанию Гаврилы Ухоздвигова. Начиная разработку старого русла, Ольга не спала ночами. Ей даже мерещилось, будто на дне старого русла Налимьего ключа вместо золота лежат налимьи кости. Более двух недель она подводила воду, корчевала кустарник, пытала счастье. В первом взятке оказалось три самородка. Один величиною с наперсток. Ольга плакала от радости и, целуя дочь, говорила:

– Это твое счастье! На тебя, на тебя загадала!..

За два месяца она добыла три фунта и девять золотников высшей пробы. Металл сдала в контору, в присутствии директора прииска. Но менее чем через неделю, как и в прошлом году, все старатели и рабочие Благодатного узнали, сколько сдала золота Ольга Федорова. И опять за ней стали усиленно следить, расспрашивали, где она ехала, какой тропой. Но кто знал? Хитро строил избушку Семен Данилыч, а он, старый приискатель, умел хранить золотоискательскую тайну. Так и спаслась Ольга от нашествия неприятных соседей – старателей.

А мечта Ольги – в Сафьяновой рассохе должен быть открыт большой прииск, советский прииск!

Тайга засыпала. Далеко-далеко на бездонной синеве неба пробивался мерцающий свет тихих звезд. А вокруг сонная благоухающая тишина. Высокие лиственницы и кедры не шумели верхушками, а шептали какую-то сказку. Из Сафьяновой рассохи, с гребней гор, струился свежий холодный воздух в падь, где пряталась избушка.

Устроившись на сходнях у ключа, Ольга брала ладонями холодную воду и, брызгаясь, мыла лицо и шею. Со спины зашел обленившийся Нюхозор, потянулся, выставив передние ноги под углом вперед и выгибая спину к земле, достал мордою до плеча хозяйки. Ольга набрала пригоршню воды и окатила морду Нюхозора.

– Умойся! Ты ведь такой грязный! – сказала она, смеясь.

В избушке из необделанных бревен с накатным потолком было одно крошечное окошечко, затянутое выделанной брюшиной сохатого. Пол – утрамбованный. Вдоль стен – широкие нары. На полу большая глинобитная печка с железным верхом и ржавой трубой. На печке в трех противнях прожаривался взяток этого дня, в двух закоптелых медных котелках дымился готовый ужин. Аниска стояла у печки и протирала деревянной лопаткой комочки глины в противнях. Семен Данилыч, покуривая трубочку, рассматривал старые перчатки и кривой татарский нож с ржавым лезвием.

Вошла Ольга. Повесила холщовое полотенце над нарами и расплела косу. Пышные черные волосы рассыпались по спине. Она хорошо сложена, эта истинная золотоискательница, дочь тайги. Ольге тридцать лет, но по виду ей можно дать не больше двадцати пяти – так она моложава.

– А ты все перчатками любуешься? – спросила она у отца.

Семен Данилыч вздохнул.

– Перчатки-то перчатки, – сказал он, хитровато ухмыляясь в бороду, – да тут еще и ножичек кривой. Хакасский кинжалик. Имурташкин! А перчатки самого Иннокентия Евменыча Ухоздвигова.

У Ольги выскользнули из рук толстые пряди косы.

– Да ты, отец, трезвый ли? – спросила она, сразу настораживаясь.

– А ты меня потчевала?

– Да ты получше присмотрись.

– Весь вечер смотрю и маракую. Где ты все это нашла?

– Перчатки подле избушки, в траве, – там, где высохший кедр. А нож здесь валялся, под нарами.

– Так оно и есть!.. – Семен Данилыч вздохнул. – Так оно и есть! Здесь был Имурташка. Говоришь, перчатки лежали в траве? И не сгнили под дождем и под снегом? Стало быть, пролежали они не более года. Издрябли бы, если бы пролежали больше. А Ухоздвигова вытряхнули с прииска четыре года тому назад. Вот теперь ты и подумай, когда и зачем был здесь Имурташка. В девятнадцатом году Гаврила ушел с колчаковцами. Партизаны подходили к прииску. Осенью и сам хозяин вместе с Имурташкой бежал. Где они спрятали золото? Про то знают они да тайга-матушка. А вот эти следы говорят: Имурташка был здесь! Зачем? – Семен Данилыч хитровато посмеивался.

– Что-то мне не верится, батя.

– А ты верь! – сразу вспылил Семен Данилыч и сердито повел головою. – Я лучше тебя знаю самого. Это у него были эдакие широченные лапы. Он никогда на кнопку не застегивал перчатки. А кнопки не подработаны, они не изоржавели, видно. Да и перчатки не простые, а шагреневые. Ухоздвиговы – сам он да Гаврила – носили такие перчатки. Это знают все старые приискатели. А нож… Чей же эдакий кривой, татарский, с резной костяной рукояткою? Ясно же – Имурташкин!

Семен Данилыч задумался. Выбил трубку, не торопясь поковырял в ней, заложил табаку и снова закурил.

– Вот тебе и загадка: а не тут ли где в этой самой Сафьяновой рассохе запрятали они золото?

Аниска, открыв маленький рот, внимательно прислушивалась к словам дедушки. Ольга смотрела то на отца, то на кривой нож с ржавым лезвием.

– Твоя загадка, батя, страшноватая, – призналась она после долгого раздумья.

– То-то и оно. «Страшноватая!» Вот если бы не твой растяпа, Никита, этой страшной загадки на прииске не было бы. Выпустил Имурташку – выпустил ухоздвиговское золото.

– Никиту не тронь, батя.

– Буду трогать!

– Не тронь, опять поругаемся!

– Нам не привыкать, – вызывающе ответил Семен Данилыч, ерзая на нарах. – Уж больно обходительный твой Никита. Весь в Настасью Ивановну. Ему бы бабой быть да кур доить!..

– Замолчи, отец. С Никитой я буду жить, хочешь ты этого или нет, – сердито ответила Ольга, и в ее карих прищуренных глазах сверкнули, как лезвия ножей, злые огоньки.

Семен Данилыч бросил перчатки и нож в угол, насупился. И больше не заикался ни о шагреневых перчатках золотопромышленника Ухоздвигова, ни о кривом ноже бестии Имурташки. Будто бы и не держал их в руках.

Ужинали молча. Обидчивый Семен Данилыч выпил кружку крепкого приискательского чая, закусил вяленым маральим мясом и лег спать. Он даже не поинтересовался, какова золотоносная жила в старом русле Налимьего ключа, не расспрашивал о житье-бытье дочери, о ее работе. А всему виною – Никита Корнеев, горный техник прииска Благодатного.

Три дня жил хлопотливый Семен Данилыч в Сафьяновой рассохе. Осмотрел работу дочери, отремонтировал грохот, лотки, помог подвести воду к двум шурфам и накануне отъезда весь день бродил по рассохе, присматриваясь, нет ли где следов человека. Следов не было. Все тот же девственный вековелый лес, все тот же обгорелый во время лесного пожара Сафьяновый хребет.

Сафьяновая рассоха лежала между двумя хребтами, отрогами Белогорья. С одной стороны – Сафьяновый хребет, с другой – Налимий перевал. И странным казалось такое: во время лесного пожара Сафьяновый хребет обгорел, на сотню квадратных километров не осталось ни одного хвойного дерева, а Налимий хребет и Сафьяновая рассоха – в вековых лесных зарослях. Лесной пожар заглох на склоне Сафьянового хребта, в пятнадцати верстах от избушки золотоискательницы. Ольга чаще всего смотрела в сторону Налимьего перевала. Там, за этим перевалом, горы Верхнего Сисима. Оттуда должен прийти Никита…

В полдень Семен Данилыч собрался в обратный путь. Вислоухий, пузатый Карчик стоя спал, раздувая ноздри и отвалив нижнюю губу.

Ольга подошла, ждала, что скажет отец. А он не торопился. Пристроил к седлу дорожные сумы, в которых он завез Ольге продукты еще на два месяца, а потом уже расправил рыженькие усы, снял шапку, чихнул и сказал:

– Знать, правду подумал! – Помолчал, почесывая всклокоченные волосы, спросил: – Не переменила мнение? Будешь одна?

– А с кем же?

– Не оробеешь?

– Не оробею. Весну прожила, половину лета, до осени как-нибудь дотяну.

– Смотри, тебе оно виднее, – хмуро ответил Семен Данилыч. – Золото возгорелось у тебя в сердце, вот ты и возгордилась. А что я? Не в помеху был бы тебе. Твоего золота мне не надо, а своего не отдам. На спирт менять не буду, так и быть. Жили бы не плохо. А одному приискателю в тайге страшновато. Ты ведь еще не хлебала из приискательской кружки горе?

– И хлебать не хочу.

– Ну что же, оставайся, бог с тобой. Про жилу-то я секрет сохраню. Прыткая ты удалась и легкая на руку, в меня. – Семен Данилыч вздохнул. – Сырой день. Беда. Как думаешь, разведрится погода аль не разведрится?

Ольга взглянула на обрюзгшее лохматое небо:

– Не должно.

– Плохо угадываешь, – сказал отец. – Ты ить, слава богу, тридцать лет живешь, а погоду узнавать не научилась. Видишь, как солнце ретиво бьет лучом сквозь тучи? Так. Жуки сухие вон на том пне, смотри, как копошатся. Быть погоде. Ежели жук сухой устраивается на верхушке пня – месяц будет стоять погода, – убежденно проговорил Семен Данилыч.

У Ольги возникло желание примириться с отцом, попросить его остаться. Уж больно скучно одной, а расстаться с золотоносной жилой нет силы – затягивает.

– Ты бы остался, батя…

– Вот те и на! Утресь гнала, а теперь – останься. Али на тебя туман давил тогда?

Ольга опустила голову, вздохнула.

– То-то и оно. Слова-то нужно размерять умом, а не сердцем. Ну да ладно. Ить я и не думал оставаться, попроведать приехал да помочь. Так-то. А ты и одна справишься. Ты ить Федорова. А мы народ крепкий. Поработаешь до осени, а на зиму махни опять к дяде. Там веселее жизнь.

– А ну его к лешему! – бросила Ольга, сдвигая черные брови.