Третья Твердь

Печалится прибой, ласкает берега.

И утихает бред. И остывает сердце,

Не суетливый бог меня оберегал,

Когда я к цели шел сквозь пекло и снега,

А строгие глаза моих единоверцев.

В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз,

В одиноком огне искушенных Любовями губ

Отражается август-бродяга, и кто-то из нас

Неуверенно ждет, потому что любим, но не люб.

Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит?

Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит,

Выдирая корявые корни с тоской из песка

Там, где чья-то струна в безнадежной отваге звенит,

И гниющее море отравлено плещет у скал.

И дельфины на берег бросаются, словно на дот.

И дельфины на берег бросаются, словно на дот,

Умирая достойно, но все же о море скорбя.

За обещанной вещью построится завтра народ,

А рентгены сегодня ему лейкоциты дробят.

Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?

Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?

Ты, наверное, снова партнера сменила себе.

Злые стрелы Эрота летят в окровавленный бок.

Не достали до сердца… Что ж, лакуна будет в судьбе.

И красивая мать постареет на девичий век.

И красивая мать постареет на девичий век.

Будет нянчить ребенка и внуком его называть…

Я-то знаю, в кого вырастает потом человек —

Обучают умеющих плакать отлично стрелять.

Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов.

Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов,

В нищете оставляя неверных измотанных жен…

Я не вижу на плоской земле ни друзей, ни врагов,

Хоть до малой дождинки окружающий мир отражен

В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз.

ИСПОВЕДЬ

Когда в покинутый мой дом

ворвется мокрый листопад,

уснуть с гитарою вдвоем

последним сном я буду рад.

Я, неуживчивый с любой

и неуступчивый с любым,

кто нес, как тяжкий крест, любовь

под небом ярко-голубым.

Бродяга, грешник и поэт,

умевший в жизни лишь одно —

любить друзей прошедших лет.

Еще – хорошее вино.

Еще, конечно, ровно три

я знал аккорда наизусть