Надо что-то делать (сборник)

И теперь луч лампы скользнул в другую нишу, где лежала ржавая кувалда на длинной пластиковой ручке.

Куда бить, женщина указала тем же лучом электрической лампы. Мужчина размахнулся и ударил. Удар получился глухой и с множеством брызг. Большая часть брызг попала мужчине в лицо. Он тут же опустил кувалду в грязь и торопливо утёрся рукавом. Лицо пылало. Так казалось ему, а ей ничего не казалось. Она опять орала и командовала, широко раскрывая алый рот. Цвет женского рта мужчина разглядел и осознал в свете электрической лампы, которую спутница держала возле своего лица. Рот её был не только ал, но и страшен. До того страшен, что мужчина мигом забыл про своё пылающее лицо, схватил кувалду и стал торопливо бить по стене. На брызги он не обращал внимания. Он бил, бил и бил. Сердце колотилось в груди пойманной в силок птицей (такое сравнение ни с того ни с сего выплыло вдруг в прозрачную прорубь сознания мужчины), а он продолжал колотить неподатливую стенку. И колотил, не понимая, для чего ему это нужно. Мужчина сражался со стенкой, подчиняясь воле женщины. Лишь она могла остановить это сражение. Она и ничто более.

Женщина остановила его, когда перед ним вместо стены зазиял чёрный провал.

– Молодец, – сказала она, ласково потрепав его по плечу. – Ловко у тебя получилось. Я дня три старалась разбить стенку и всё без толку. А ты, вон, за десять минут справился. Молодец! Теперь я смогу перейти в следующий уровень. Слушай, а мы ведь с тобой до сих пор не познакомились! Я Ия, а ты кто? Хотя, что я, дура, спрашиваю тебя? Ты же немой! Давай, я тебя буду звать, э…. Гоблином! Вот. Ты большой, сильный и глупый. Ты – настоящий Гоблин! Ты согласен? Ха-ха-ха!

«Го-блин, Го-блин, – подумал он, разглядывая её смеющееся лицо. – Красиво. Го-блин. Хорошее имя. Что-то очень знакомое в нём. Знакомое до лёгкой боли в душе. Весьма знакомое».

А потом они долго шли по другому тоннелю. Этот тоннель был много теснее прежнего, а потому и пахло здесь хуже, и грязь чавкала звучнее, голова то и дело ненароком попадала в желеобразную гадость. Но скоро он на гадость перестал обращать внимание, так же, как не обращал внимания на нудный зуд по всему лицу. Гоблин шёл за Ией шаг в шаг. Он не смотрел ни под ноги, ни по сторонам, а только на её живые острые лопатки, едва различимые под тканью повидавшего виды комбинезона. Сегодня эти лопатки были его путеводной звездой. И, следуя за этой звездой, он забыл про всё: про голод, про усталость и про боль. И ему вдруг показалось, что он тоже знает, куда надо идти.

– Надо идти за нею, – прошептал он очередное открытие. – Вот куда мне надо идти. И я уже не трус.

Ия остановилась внезапно. Именно так показалось бредущему за нею Гоблину. Шла, шла и вдруг…. Но это ему показалось. Женщина прекрасно знала, что остановиться надо именно здесь. Здесь было сухо и даже свежо. Удивительно хорошее место. Удивительно.

– Ешь, – Ия сунула ему в руку банку с концентратом. – Ешь и спать.

Он с радостью исполнил оба указания и через пять минут спал, прижав колени к груди, на жёстком камне. Спал и не видел, как женщина подошла к нему, встала на колени, осторожно утёрла салфеткой ту часть лица, которую могла утереть, нежно поцеловала его в щёку и потихоньку заплакала. Гоблин не пошелохнулся.

4

Ему снился сон. На редкость беспорядочный. Нескладный. Сплошная мешанина. И никакого намёка на единую линию. Ни малейшего. Вот огромный светлый зал и люди в белых халатах. Голубое небо. Золотое солнце. Не лиловое, а именно золотое. Слепящее золото в голубом обрамлении. Жирный чернозём. Цветущая яблоня. Да, во сне он знал всё. Во сне не было загадок и туманной мути в сознании. Он даже знал, как его зовут по-настоящему. У него было настоящее имя. Он же человек! Он может любоваться нежно-розовым цветом яблони. А сразу за яблоней стартовали межпланетные космические корабли. Очередь на посадку. Люди поднимались по трапу и… проваливались в ядовито-зелёную болотную трясину. Истошный крик ребёнка. Строгий взор седого мужчины. Опять крик. На этот раз женский. Он же спокойно летал над ними и кого-то искал. Во сне у него были крылья. И вот уже он, вроде бы, и не он вовсе. Вместо него по небу порхает белый голубь. Внезапно два чёрных коршуна вынырнули из-за золотого солнца.

– Вставай! – скрежетали они по-разбойничьи изогнутыми клювами. – Вставай же!

– Да, проснись ты, наконец, – раздражённо трясла его за плечо Ия. – Проснись. Нам надо наверх! Скорее, а то стемнеет. Может, там есть люди?

Гоблин вздрогнул всем телом и проснулся. Сон мигом улетучился из ясной прозрачности в серую муть. И только два страшных чёрных коршуна не успели спрятаться в туманное небытие. Ему казалось, что они где-то рядом. Из всего сна Гоблин запомнил только этих страшных птиц. И ничего более. Запомнить-то запомнил, да вот только думать было недосуг. Ия лезла вверх по рыжим от ржавчины скобам-ступеням. Лезла быстро. Гоблину не хотелось от неё отставать. Мужчина непременно должен видеть спину женщины. И он, торопливо перебирая руками, полез. Однако догнать её в пути не получилось. Было очень узко. Когда Гоблин вылез из вертикального тоннеля, Ия пыталась открыть массивную дверь, покрытую толстым слоем серой пыли. Дверь не поддавалась. И только когда на помощь подоспел мужчина, непокорная дверь потихоньку застонала и чуть приоткрылась. Дальше этого «чуть» она не хотела двигаться. Все людские потуги перед заржавевшей сталью были напрасны. Сталь будто смеялась над людьми. Чуть-чуть подарила надежду и встала намертво.

Ия ругалась, топала ногой, кричала на Гоблина. Гоблин старался изо всех сил, но дверь оставалась непреклонной. И лишь толстый металлический штырь, найденный Ией в тёмном углу, позволил приоткрыть дверь ещё на малость. На ту самую малость, которой хватило, чтобы женщина, хотя и с большим трудом, но смогла протиснуться к серо-лиловому свету.

– Сейчас, – закричала она, оказавшись по ту сторону двери, – я отгребу песок, и дверь откроется. Сейчас!

Женщина опять оказалась права. Дверь открылась. Еле-еле, со скрипом, но открылась. Гоблин тоже смог выйти на свет.

Большое лиловое солнце почти наполовину провалилось за верхушкой дальнего бархана. Свет умирал. Становилось всё сумрачней и сумрачней. Сумрачней и тревожней. Так тревожней, что Гоблин непроизвольно попятился к двери. Попятиться, попятился, да не тут-то было. Ия грозно сверкнула в его сторону очами, и, строго поведя бровями, повелела следовать за собой к полузасыпанным песком развалинам. Развалины были недалеко. Метрах в десяти от двери. Не дальше.

Дошли они до развалин быстро. Дольше пробирались средь них, чтобы найти что-то интересное. И нашли. Они нашли седого оборванного старика, стоявшего на коленях меж двух огромных глыб и что-то бормотавшего под нос. По песчаным наносам вокруг колен старца было видно, что стоит он так давно. Ия с Гоблином подошли к старику поближе. Настолько, что Гоблин смог разглядеть гнойные язвы, в изобилии теснившиеся средь драных лохмотьев пепельно-сивых волос. Старик тоже заметил их. Заметил и повёл себя странно. Он был ни капельки не похож на Ию, но говорил громко. Гоблин даже на миг засомневался о правильности выводов насчёт главного отличия мужчины от женщины. Засомневался и прислушался к судорожной речи старца.

– Покайтесь, люди! – во всю глотку надрывался старик, сотрясая седыми лохмами и вздымая жилистые кулаки к тёмно-серому небу. – Ибо приблизилось Царство Небесное! Вот он, час Суда! Обо мне сказал пророк, что я глас вопиющего в пустыне. Я – глас! Покайтесь, люди! Приготовьтесь к встрече Господа! Прямыми сделайте стези его! Уже секира лежит у корня дерева, и всякое дерево, не приносящее плода доброго, срублено будет и брошено в огонь! Покайтесь! Я крещу вас в воде и покаянии…

Тут старец немного замешкался и вынул из расщелины между камнями мятый бидон жёлто-зелёного цвета. Он сунул в бидон руку, а потом, проворно выдернув её, брызнул что-то в сторону Ии и Гоблина. И приятная прохлада пала на воспалённую кожу измученного мужчины. Он закрыл глаза от блаженного удовольствия, но тут же почувствовал резкий толчок в спину. Ия выскочила из-за спины своего спутника дикой кошкой, выхватила из рук старика бидон и помчала прочь из развалин. Старик вдруг проворно, очень проворно для своего внешнего вида, сорвался с места и торопливо похромал за беглянкой. Гоблин поспешил за старцем.

Старик догнал Ию возле двери, он ударом кулака в затылок сбил женщину с ног и стал вырывать из рук бидон. Ия яростно сопротивлялась и не хотела расстаться со своей ношей. Старик настаивал, рвал грязными ногтями волосы женщине, а та отчаянно отбивалась от дерзких нападок и орала срывающимся голосом, обращаясь к Гоблину:

– Бей его! Чего стоишь пнём?! Бей!

Гоблин старика бить не стал, а, ухватив за костлявые плечи, легко отбросил прочь от спутницы. Освобождённая Ия прошмыгнула за дверь. Теперь злой старец, подобравший с земли увесистую корягу, с криком «Сатана!» ринулся на Гоблина. Гоблин отпрянул назад, и, запнувшись ногой о какой-то камень, рухнул на спину, больно ударившись головой о приоткрытую дверь. Однако времени страдать от боли не было: если бы он хоть на мгновение предался страданию, то пущенная стариком в ход коряга точно бы размозжила спутнику Ии череп. На малость увернулся Гоблин от обгорелой коряги. Совсем увернуться не получилось. Коряга врезалась в левое плечо оступившегося бойца. Боль от удара была адской! И именно от боли проснулась в Гоблине неистовая ярость, породившая молодецкую силу. Вскочил битый дубиной молодец на ноги, презрев жгучую боль в плече, схватил разъярившегося старика за кожаный пояс, поднял ловко над собой и швырнул на гребень ближайшего бархана. Бархан был не высокий, и, наверное, потому получилось у мужчины швырнуть соперника точно на гребень. Именно так. А что было дальше со стариком, Гоблин никогда и не узнал. Ия схватила спасителя за рукав и втащила в приоткрытый дверной проём. Закрылась дверь легко. И запор у двери был надёжный. Но, несмотря на это, победившие злого седого старца торопливо покинули площадку перед дверью.

Отдышались они, уже спустившись к месту предыдущего отдыха. Они сели на каменный пол, потом женщина прибавила яркость фонаря и стала осторожно выливать из бидона в кружку сверкающую при электрическом свете жидкость.

– Это же вода! – шептала она, словно заклинание, не сводя глаз с тоненькой струйки. – Настоящая питьевая вода! Очищенная вода, которую можно пить без опаски. Это не искусственный утолитель жажды. Это вода! Это величайшая драгоценность, а этот придурок вздумал брызгать ею на песок. Это же вода!

Ия налила половину кружки, сделала несколько торопливых глотков и передала кружку Гоблину. Гоблин выпил её залпом и вдруг почувствовал, что внутри у него случилась сущая приятность. Наряду с понятием «приятности» из тумана выплыло смутное воспоминание о каком-то светлом дне. Гоблину бы немножко поднапрячься, поднатужиться, и он бы непременно вспомнил весь тот светлый день, но Ия поднатужиться не дала. Она, строго прикрикнув на прикрывшего глаза мужчину, велела подниматься и следовать за ней. Они снова пошли средь чавкающей грязи подземелий.

5

Они опять шагали по сырым мрачным тоннелям. Тоннели были, все как один грязные, но разные: то высокие, то низкие, то узкие, то широкие. Только разности бредущие люди почти не замечали. Так, иногда, если вдруг нагибаться приходилось ниже, чем обычно. На поверхность путники больше не поднимались. Временами Ия находила места посуше, и они там спали. И в тех местах Гоблину опять снились нескладные сны, которые он никак не мог вспомнить, проснувшись. И после восьми или девяти ночёвок, к воспоминаниям о двух чёрных коршунах добавилось только их гнездо, которое злые птицы сплели в кроне цветущей яблони.

Гоблин, засыпая, каждый раз давал себе слово непременно запомнить сон, но ни разу обещания не исполнил. И чем больше было обещаний, тем суровее был очередной наказ мужчины перед сном. Самому себе наказ. Мужчине, который многое познал в окружающем мире.

Вот и сегодня, сказал сам себе Гоблин строго:

– Если я опять не запомню сна, то завтра целый день не буду чесать заживающую на животе рану от ожога.

Это было суровым наказанием. Рана на теле мужчины потихоньку заживала, а потому постоянно чесалась. И осторожно почесать её было приятно. А что может быть хуже для человека, чем от приятного удовольствия отказаться? Эту истину Гоблин тоже познал, и не хотел лишить себя на целый день удовольствия.

– Я сегодня непременно должен запомнить сон, – сказал он сам себе, засыпая на жёстком ложе.

Желание усталого путника было настолько велико, что он действительно стал запоминать сон. Вот цветущий летний луг. Чуть дальше журчит прохладный ручей, над которым бесшумно парят голубые стрекозы. Под стрекозами расправили белоснежные стебли огромные лилии, а под водой, у стеблей лилий, носятся юркие стайки серебристых рыб. Потом лилии вдруг обращаются в прекрасные розы, а рыбки – в разноцветных бабочек, и всё это под сенью цветущей яблони. Как она хороша! Но что это? Она хороша только снизу, а вверху…. Он смотрит вверх и видит серый пепел, а из пепла пронзительный крик:

– А-а-а!!! Помоги!!!

Гоблин хочет объяснить яблоне, что он не может ей сейчас помочь. Сейчас он должен запомнить сон, а вот завтра…. Но яблоня не желает его понять, и кричит ещё громче:

– Помоги!!! Да проснись же ты! Гоблин!!!

Гоблин решил рассказать яблоне о своей клятве, чтоб она поняла его, и не просила о помощи, но тут что-то больно ударило его по голове.

Бедолага проснулся и тотчас же забыл сон. Только расстроиться по этому поводу ему не пришлось. Не до того было. Он приоткрыл глаза и сразу понял, что с Ией беда!

– Помоги!!! – истошно орала она, отбиваясь от злодея. – Гоблин!!! Помоги!!!

Гоблин рванулся на помощь. Рядом злодей. Рукой подать. Три шага всего. Да только бывают в жизни случаи, когда и три шага – непреодолимое расстояние. Понял это спаситель, когда страшный удар обрушился на его темя. Гоблин упал на колени, а потом лицом на холодный шершавый камень.

И было только полбеды, что упал он лицом о камень. Даже и не половина беды, а может третья или четвёртая часть. Или, вообще, лицом о камень – не беда! Беда, когда подлый разбойник рвёт одежду на спутнице твоей, а ты не можешь ей помочь. Кто-то ухватил тебя за шею и душит, душит. Вот это беда! Дышать нечем, в глазах тьма, а тот, кто сзади, никак успокоиться не может. А она кричит:

– Помоги!!! Ну, что же ты?!!!

Гоблин собрал все силы. Все, что были, и те, что могли быть. Ему бы немного от душащего захвата освободиться. Чуть-чуть. Немножечко. Но не хватило у Гоблина сил, и он понял, что придётся покориться. Покориться сильному и поступить согласно воле его.

– Таков закон жизни, – вылезла из взбудораженной мути сознания спасительная мысль. – Слабый покоряется сильному. И я ничем не могу тебе помочь, Ия!!! Я не виноват!!! Таков закон жизни! Жаль!

И вдруг… Именно вдруг, а иначе. Страшнейший грохот сверху. Огонь, грохот и дым!

Жестокая хватка на шее Гоблина ослабла. Он смог дышать. И пусть горло разрывалось от жгучей крутящей боли, но он смог дышать. А если смог дышать, то непременно спасёт Ию! Он спасёт её!

Однако спасать никого не пришлось. Когда он, хрипя и кашляя надрывно, прополз злополучные полтора шага, женщине его помощь уже не требовалась. Ей помогли другие.