Как спасаться в миру?

«Дураки забавляются!» – скажете вы. «Нет, художники творят новые формы искусства, – назидательно заметит вам современный либеральный искусствовед. – Они самовыражаются так, вы – иначе. Это дело каждого индивида. Единственная реальность и духовная ценность – индивидуальное сознание. Все остальное – продукт его сознания, работы. Как прозвучало в одном фильме: «Реальность – это иллюзия, возникающая от нехватки наркотиков». Но то, что вы так эмоционально отреагировали, – улыбнется вам либеральный искусствовед, – это прекрасно. Возник контакт: зритель – произведение. Ваша реакция – признак адекватности художественной формы этой инсталляции сегодняшнему дню. Ведь у каждого времени свой климат, а значит нужны особые формы искусства, хорошо работающие на восприятие современников. Вы, конечно, еще не очень культурны, то есть не живете в ритме нашей эпохи. Прямо скажем, как из пещеры вышли. А у нас конец XX века. Да вы ко всему прочему и очень серьезны. Поймите, что вся жизнь – это искусство, каждый наш шаг – объект эстетизации, игры художника. Живите и играйте, играйте и выигрывайте. Не будьте ни на кого похожи, сбросьте стандартизирующие оковы традиции. Только такой подход поможет нам созидать новую культуру и обрести нового человека».

Последняя фраза прозвучала в передаче о постмодернизме. Интересна и важна она тем, что за модернистскими рассуждениями об индивидуалистичности и внеидеологичности творчества перед нами раскрывается строительство общекультурной системы идей и ценностей.

Это вопросы идеологии, в данном случае идеологии либеральной.

В основу либеральной идеологии положена самоценность человеческого индивида со всеми его желаниями и страстями, а также «блюдо» так называемых «общечеловеческих ценностей», предложенное этому субъекту. На социально-политическом уровне она связана с либеральной экономикой, демократическими институтами власти, стремлением к интеграции мирового сообщества.

Позволим себе выдвинуть несколько дискуссионных тезисов:

1. Несмотря на претензии на всемирность и универсальность, либеральная доктрина все еще остается системой англо-американской цивилизации.

Проблема этнической экспансии не нова и вполне естественна, как все в биосфере. По Л. Н. Гумилеву, в силу второго закона термодинамики более нагретое этническое тело должно отдавать тепло в холодную окружающую его биосферу. А мы сегодня из-за хаотичности векторов внутриэтнических энергий оказываемся в роли принимающей тепло среды. Вопрос в том, в какой форме и с какими последствиями для нас этот теплообмен совершается. «Не обжечься бы?» – мысль тоже вполне естественная, получившая особое распространение в России во второй половине XIX века как антизападничество. Суть ее не в отторжении иноэтнических элементов культуры (изоляционизм, свойственный неразвивающимся общностям), а в неприятии самих ценностей сформировавшегося на Западе после Французской революции либерального мировоззрения.

2. Утверждая космополитизм в культуре, либеральная идеология способствует возникновению так называемого «химерического сознания». Яркий пример тому – недавнее осквернение Поклонной горы. Не понимая сакрального значения возвышенности этого места, его сровняли с землей и взгромоздили на нем некую трубу с падающей женщиной-самоубицей. При пояснении оказывается, что это Ника. Таким образом, в одном памятнике соединены два идентичных по смысловой нагрузке в разных культурах образа: святого Георгия Победоносца и античной богини Победы. Может, имеются в виду какие-то две победы? Или товарищ Э.Церетели просто забыл поинтересоваться, что олицетворяют собой в христианском и европейском сознании эти образы?

3. Несмотря на разговоры о независимости, внеидеологичности и разнообразии творчества, либеральная культура агрессивна, имеет тенденцию к полной унификации и использует все средства для давления на массовое сознание. Советский человек 80-х годов как-то не разглядел в предлагаемом ему потоке культурной информации жестких установок другой, не коммунистической, но не менее тоталитарной идеологии. И тоталитарной не благодаря институтам насилия. Сила ее в умении выигрывать информационно-психологические войны, в умении под маской естественности и внеполитичности проникать в самые сокровенные тайники человеческих сердец, в способности прекрасно использовать все слабости психологии толпы и гениально ей подыгрывать.

Вот откуда мифология общественного мнения, использующая искусство и средства массовой информации как свой главный инструмент. Важно было бы проанализировать весь спектр телевизионного информационного поля – основного сегодня культурного феномена, обладающего огромной силой воздействия на людей. Создание психологической установки на поиск деревьев с золотыми монетами – это заслуга не только разного рода «полей чудес». Если провести внимательный анализ стиля жизни, который предлагается «мыльными операми», то заметим, что поскольку их герои постоянно заняты решением своих довольно однообразных проблем, то у них просто нет времени на работу. Либо они и так обеспечены, либо… это уже не важно. И как следствие психологического диссонанса с реальностью у зрителя – миллионы обманутых иллюзиями буратин с диагнозом депрессивного состояния.

Интересно, что декларируемая самоценность индивида обернулась на экранах и в жизни полной его обесцененностью. Огромное количество убийств показывается ежедневно. И после очередных эффектно (что особенно необходимо!) вылетающих мозгов – видеоряд «с сочной мякотью кокоса и восхитительным молочным шоколадом создает поистине»… глумливое и кощунственное отношение к смерти – самому священному таинству для индоевропейца.

Интересен такой феномен современной культуры, как видеоклипы. Частая смена видеоряда приводит к тому, что сознание не успевает осмыслить видеоинформацию. Нормальному человеку необходимо для этого 5–8 секунд, частота смены картинки в клипе – 2–5 секунд, что создает привыкание организма к состоянию рассредоточенного, блуждающего сознания. Результатом психологического диссонанса является огромное число самоубийств. Хотя вызвано это, конечно, не только видеоклипами.

Остается открытым вопрос, как замешать коктейль общечеловеческих ценностей на основе различных этнических мировоззрений и религиозных систем. Поскольку маловероятным представляется плодотворное смешение, например, исламского фундаментализма и европейского протестантизма (вообразите себе эдакий молочный суп с селедкой), то все предлагается сделать из одних и тех же искусственных составляющих: синтетическое «молоко», синтетическая «рыба» Синтетический человек? Может быть, поэтому главным героем боевиков становится киборг-убийца – кибернетический робот, лишенный какой бы то ни было духовной сущности.

Не найдя опоры для всемирной интеграции в религию, либерализм находит ее в сфере науки и психоанализа. А национальные культуры, не получая желаемого религиозного оплодотворения, перерождаются в технологии элитарных и массовых развлечений: от богемных шоу и инсталляций до компьютерных игр и «Полей Чудес». Человек, утративший способность и смысл полноценного творчества, окончательно теряет связь с Богом и замыкается на своем подсознательном «Я». Тяга к смешению искусства и жизни превращается в дьявольский синтез – человечество становится гигантской кибернетической игрой с самодвижущимися манекенами.

Ключевые понятия либеральной культуры – «Игра», «Пародия», «Самоценность самовыражения» – в корне противоречат традиционным ценностям русской культуры, которые основаны на созерцании мира в свете Божественного Откровения.

Дмитрий Трофимов. Татьянин день. № 4, 2007.

Театр: храм или «дом греха»?

«Растворить» собственное «я»

Известна мысль о. Иоанна Кронштадтского о том, что театр есть церковь сатаны.

«В православном мироощущении лицедейство есть прежде всего грех, распутство, неспособность заблудшим сердцем познать пути Господни. Актер – это «развращенный человек, как бы вывороченный наизнанку – человек, кажущий изнанку души и прячущий лицо ее; такая личность лишается сознания реальности и делается ликом не реальной основы жизни, а пустоты и ничтожества, то есть пустою и зияющей личиною, и, не прикрывая собою ничего действительного, само собою осознается как ложь, как актерство. Это раздвоенность мысли, двое-душность, двое-мысленность, двойственность, это начинающееся до геенны разложение личности»[5 - Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. П.А. Флоренский. В 2 т. – М., 1990. Т.1, ч.1. С. 179–182.]. Так высказался об актерстве в высшей степени интеллигентный, просвещенный богослов и ученый – отец Павел Флоренский.

Признавая дарованную Самим Богом способность к творчеству, православие всегда отрицательно относилось к профессиональному актерству именно потому, что в процессе перевоплощения (а оно для актера обязательно) существует опасность «растворить» собственное «я» (образ и подобие Бога!) в бесчисленных личинах персонажей. Ощущение несовместимости между творчеством и делом спасения души вызывало у драматургов и актеров – с самого зарождения профессионального театра в России вплоть до наших дней – желание оправдаться перед Богом и оправдать театр, снять с него и с себя чувство вины за причастность к лицедейству. Известный театровед П. Марков считал, что, по существу, и система Станиславского происходит «из этического оправдания лицедейства, из стремления обнаружить и подчеркнуть внутреннюю правду и красоту актера: привести к единству кричащее раздвоение, которое всегда заставляло подозревать наличие первоначальной и непреодолимой лжи в лицедействе актера». Подсознательное ощущение некой «скверны», таящейся в театре, заставляло даже великих актеров, режиссеров и драматургов отрекаться от театра – обдуманно или под воздействием импульса, вызванного приступом ненависти ко всякого рода фальши. Известна фраза Станиславского, произнесенная им на юбилейном вечере, посвященном 10-летию МХТ: «В театре я ненавижу – театр». Многие выдающиеся русские актеры на протяжении всей жизни балансировали между двумя противоположными чувствами, разрывающими душу: любовью к театру и одновременно ненавистью к нему, переходящей зачастую в глубочайшее разочарование. Незадолго до смерти отреклись от театра атеист В.Г. Белинский и православный Н.В. Гоголь, знаменитый актер Малого театра А.П. Ленский и величайшая актриса XX века В.Ф. Комиссаржевская. Ощущение, что театр препятствует спасению души, подчас приводило русских актеров даже к принятию монашества. Так поступил, например, известный впоследствии митрополит Трифон (Туркестанов).

Но был в восприятии театра и другой полюс, отмеченный соблазном признать за сценическим мастерством непреходящую и абсолютную ценность – вплоть до его обожествления. Причем отношение к театру как к храму, где происходит таинство единения земного и небесного, было ничуть не менее традиционным для русского литератора и актера, чем стыд перед «лицедейством». Первым, кто заговорил о театре как «лестнице к Богу» и о храме, был именно Н.В. Гоголь. А его современник, великий актер М.С. Щепкин учил собратьев: «Театр для актера – х.!?.?…? рам. Это его святилище! Священнодействуй или убирайся вон». «Искусство и театр должны возвыситься до храма, так как религия и чистое искусство очищают душу человечества…» – утверждает Станиславский в статье под красноречивым названием «Театр – храм. Артист – ж.?:? -?.???.? -?.? …?

рец». Это не метафора: для Станиславского театр действительно был религией. В его системе легко найти соответствие таким понятиям, как обет, смирение, послушание. Студия Художественного театра, созданная Станиславским для обучения актеров по его системе, была, как вспоминали современники и сами участники, чем-то «вроде монастыря со чистилищем». Особенно настойчиво пытались превратить театр в храм такие режиссеры Серебряного века, как Мейерхольд, Таиров. Театр той эпохи был просто одержим желанием возложить на себя великую миссию, занять в жизни людей место храма. Однако, «зазывая в театр-храм, – писал Андрей Белый, – они забыли о главном. Храм предполагает культ, а культ – веру и религию. Они даже не назвали по имени того бога, которому собираются поклоняться, превратив религию в смесь гносеологии и игры. Опасная перетасовка…»

А. Костерина. Наука и религия. № 6/2003.

«Позорища бесстыдства»

Всем христианам известно традиционно негативное отношение Церкви к театру. В настоящее время многие люди искусства заявляют о своем непонимании этой позиции и обвиняют Православие в обскурантизме.

Действительно, с самого начала христианская Церковь относилась к театру резко отрицательно. Она приравнивала актера к гладиатору, содержателю публичного дома и скульптору, изображавшему идолов.

Причина такого рода критики была связана – наряду с обличением феномена лицедейства – с резким упадком самого театрального жанра того времени, жестокостью его зрелищ и безнравственным поведением актеров на сцене. Дело в том, что бои гладиаторов и львиные травли смертников также происходили в театре и перемежались с непристойными мимодрамами актеров, заполнявших паузы. Такой театр, несомненно, служил растлению добрых нравов и вызывал законное недовольство Церкви.

Появление драматургии Шекспира, Островского и Чехова, режиссерской школы Станиславского, таких исполнителей, как Алла Константиновна Тарасова и Иннокентий Михайлович Смоктуновский, представляло собой качественно новое явление в театральном мире. При Советской власти, особенно, в так называемые «застойные» годы такой театр, по существу, часто противостоял идеологическому официозу и был своего рода духовным центром для многих нецерковных людей, подспудно не принимавших коммунизм.

Однако и в этом театре остается проблема лицедейства, то есть феномен перевоплощения (раздвоения личности) актера и неизбежная страстность в игре, не принимаемые Церковью. Вхождение в образ того или иного героя делает исполнителя не тем, кто он есть на самом деле, и эта расщепленность, в конечном итоге, отрицательнейшим образом сказывается на его психике, ибо все мы призваны Богом жить не по лжи. Сюжет же пьесы, пусть и построенный на реальных фактах, всегда является некоей формой неправды по отношению к играющему в ней актеру.

Кроме того, входя в тот или иной образ, актер уже и в жизни подчас долго не может выйти из него. Это также усиливает внутренний духовный разлад в силу утверждения в его душе коллективной и противоречивой до антагонизма (ведь актер играет самые разные, подчас диаметрально различные роли) личности, противной замыслу Бога о человеке как носителе неповторимой индивидуальности. В с.?.

вою очередь, талант, реализуемый в игре, активно способствует росту тщеславия и гордыни актера. Следствие всего этого – неминуемое удаление от Христа, Который, как Истина, не терпит разъедающей себя горделивой двойственности.

Сегодня театр, увы, опять все больше и больше напоминает римский. Пошлые, развратные пьесы с противоестественным уклоном заполоняют сцену. Театр снова подвергается деградации, и знамением этого стали объявления, которые чья-то недрогнувшая рука расклеивала в Москве: «Концептуальный театр ПОЛ-сатиры имени св. Эроса устраивает спектакль-буффонаду по произведению Льюиса Кэррола «Алиса в стране чудес» с обнаженными и разукрашенными краской молодыми актерами. Можно свободно фотографировать».

Становится предельно ясным, какие театры – и за что – святитель Иоанн Златоуст называл «жилищами сатаны, позорищами бесстыдства и гимназиями распутства».

Священник Михаил Ходанов. Вернемся ли мы к Богу? – М., 1998.

Из Правил Вселенских Соборов

Вот что сказано в «Книге правил святых апостолов, святых соборов вселенских и поместных, и святых отец»:

«Зрелища возбраняются, особенно в продолжение осми дней пасхи. Клирик, призванный на брак или на пиршество, при появлении игр или позорищных представлений, должен удалиться. Дети священников не должны ни представлять, ни смотреть мирских позорищ. Желающаго оставить занятие позорищными играми, не принуждать к ним вновь и не лишать благодати примирения».

«Никому из числящихся в священном чине, ни монаху, не позволяется ходити на конския ристалища, или присутствовати на позорищных играх. И аще кто из клира зван будет на брак: то при появлении игр, служащих к обольщению, да востанет, и тотчас да удалится: ибо так повелевает нам учение отец наших. Аще же кто обличен будет в сем: или да престанет, или да будет извержен». (24-е Правило VI Вселенского Собора)

«Святый вселенский собор сей совершенно возбраняет быти смехотворцам, и их зрелищам, такожде и зрелища звериныя творити и плясания на позорищи. Аще же кто настоящее правило презрит, и предастся которому либо из сих возбраненных увеселений: то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет отлучен от общения церковнаго» (51-е Правило VI Вселенского Собора).

«От святаго дня воскресения Христа Бога нашего до недели новыя, во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражнятися, во псалмех и пениях и песнех духовных, радуяся и торжествуя во Христе, и чтению Божественных Писаний внимая, и святыми Таинами наслаждаяся. Ибо таким образом со Христом купно воскреснем, и вознесемся. Того ради отнюдь в реченные дни да не бывает конское ристание, или иное народное зрелище». (67-е Правило VI Вселенского Собора)

«Детям священников не представляти мирских позорищ, и не зрети оных. Сие же и всем христианам всегда проповедуемо было, да не входят туда, где бывают хуления». (18-е Правило Карфагенского Собора 318 года).

«Позорищные и глумящиеся на зрелищах и прочия таковыя лица, или отступники, кающиеся и обращающиеся к Богу, да не лишаются благодати или примирения. (55-е Правило Карфагенского Собора 318 года).

«Подобает просити такожде и о сем, да воспретится представление позорищных игр в день воскресный, и в прочие Светлые дни христианския веры: тем паче, что в продолжение осми дней Святыя Пасхи, народ более собирается на конеристалище, нежели в церковь. Должно пременити определенные для позорищ дни, когда они встречаются с праздничными, и никого из христиан не должно принуждати к сим зрелищам». (72-е Правило Карфагенского Собора 318 года).

«Подобает просити еще и о сем: аще кто восхощет от некоего игралищнаго упражнения приступити к благодати христианства, и пребывати свободным от оных нечистот: то да не будет позволено никому склоняти, или принуждати таковаго паки к тем же занятиям» (74-е Правило Карфагенского Собора 318 года).

«Не подобает освященным, или причетникам зрети позорищныя представления на браках или на пиршествах: но прежде вхождения позорищных лиц воставати им и отходити». (54-е Правило Лаодикийского Собора 364 года).

Да, по правилам апостольским все сказано однозначно.

Современный мир политики

Диавол, возгордившийся и посчитавший себя равным Богу, с великой завистью смотрел на первых людей. Он присвоил себе право Бога руководить жизнью созданного Им человечества, стал вмешиваться в дела людей. Проявляется это и в современной жизни, особенно наглядно – в мире политики. Есть Закон Божий, который говорит нам, что можно делать, а чего делать нельзя. Этот закон написан в сердцах людей (Рим. 2, 14). Современный политик убеждает нас, что этого недостаточно, что надо использовать светские конституции, гражданские и уголовные кодексы, законы. Для чего? Разве нам недостаточно Божественного откровения? Разве само Божественное слово не объясняет человеку, что есть добро, а что есть зло? Само слово политика, само понятие политика – надуманное, искусственно созданное. Нам говорят, что есть некая общественно-политическая жизнь там, за церковной оградой. И она может быть даже полезной для Церкви, а может и не быть полезной. Нам говорят, что Церковь не должна заниматься политикой. Если под политикой понимать общественный порядок, то почему же Церковь не должна принимать участия в жизни общества? Ведь Господь создал нас для того, чтобы мы жили в этом мире, населяли этот мир, а не для того, чтобы взять нас из него. «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла» (Ин. 17, 15). А если эта жизнь за церковной оградой – жизнь вне Бога, то с кем тогда она, эта жизнь?

Современный мир политики – это попытка создать альтернативу Божественному Откровению. Всякий раз, когда кто-то повторяет библейские заповеди «Не укради», «Не убий», но как-то по-своему интерпретирует их, этот человек идет по пути узурпатора-диавола. Мы же должны признавать высшие авторитеты – Закон и Волю Творца. Или мы признаем их и следуем своему Творцу, или мы выбираем путь политических и националистических спекуляций, путь человеческих измышлений о добре и зле и тем самым уклоняемся от Власти Господа Бога нашего. Мы должны быть очень внимательны в этом вопросе – с кем мы? Если мы придерживаемся традиции Священного Писания (2 Пет. 1, 19) и держимся Священного Предания (1 Кор. 11, 2), если для нас прежде всего – здравое учение Церкви (Сир. 24, 1–2), то это – истинная позиция. А если мы ждем, когда появится некая идеальная концепция, которая поможет нам изменить жизнь общества, то мы – обманщики. Почему обманщики? Потому что называем себя христианами, а сами не соответствуем этому образу, ищем себе по своим прихотям… учителей, которые льстили бы слуху (2 Тим. 4, 3). Мы не должны искать никаких новых концепций, нам не нужна никакая новая мораль, никакое новое мышление. Нам необходимо вернуться к евангельским началам жизни, к той святоотеческой традиции, к тем Божественным истокам, которые незыблемы в вероучительных началах нашего Исповедания.