Пиковая дама сузит глазки

Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.

Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевалова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и преподносил ему практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подклад, и замок-молнию, он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением своим мифическую сирену, на сказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.

Подобная легкость контакта и общения Перевалова восхищала, но самому была недоступна. Перед покупателем он деревенел, как кролик перед удавом, во рту появлялась противная сухость, язык прилипал к нёбу, и слова выцеживались с трудом и мучением.

«Лапши им побольше вешай, лапши! Ля-ля, тополя и все такое… Особенно бабам. Они ушами не только любят, но и покупают», – наставлял приятель.

Перевалов, пересиливая себя, пробовал следовать советам. Но «лапша» получалась какая-то вялая, кислая. Покупатели недоверчиво косились на него и отходили. Мрачнел и приятель, видя это.

Перевалову становилось страшно неуютно, даже знобко, и он с тоской думал, что и здесь, наверное, не попадет в струю нынешней жизни, что и тут ему – не климат. И завидовал и приятелю своему, и соседям по торговому ряду, таким же, как успел понять, сродни ему, итээровцам, сумевшим перестроиться на новый лад и найти себе новую нишу.

Так промучился Перевалов с понедельника до пятницы, а в пятницу случилась беда.

Как обычно, рано утром они с приятелем прибыли на свое торговое место, раскинули палатку, разложили товар.

«Сегодня поработаешь один, – огорошил вдруг приятель, – а мне надо контейнер с товаром получить. Ближе к вечеру за тобой заеду, заберу. Так что – давай, а я помчался…»

Перевалов остался один, и сразу же закралось нехорошее предчувствие. Что-то, мнилось ему, должно с ним сегодня обязательно произойти. Что, почему и с какой стати – объяснить себе не мог, но предчувствие не покидало, бродя в нем холодным сквозняком.

Весна в том году была ранняя, но слякотная. Жидкая грязь чавкала между рядами под ногами редких в это буднее утро покупателей. В палатках от нее спасались набросанными на землю картонками, но грязь все равно прорывалась из-под них наружу струйками и крохотными фонтанчиками.

Невысокого, крепенького бойкого парнишечку этого в короткой, до пояса, цвета черной весенней грязи кожанке и таких же, в тон ей, джинсиках, Перевалов заприметил издалека. Парнишечка хозяйски уверенно продвигался по направлению к нему от палатки к палатке, свойски перебрасывался двумя-тремя фразами с продавцами и небрежно протягивал руку. Продавец вкладывал в нее несколько бумажек, и рука тут же ныряла в объемистый, прицепленный к ремню, кошель на животе, именуемый в народе «Желудком». Парнишечка переходил к следующей палатке, и процедура повторялась. И чем ближе подбирался к Перевалову парнишечка, тем ознобней Николаю Федоровичу становилось.

Но вот парнишечка остановился против него, изучая колким буравящим взглядом голубовато-льдистых глаз под белесыми бровями. Был он белобрыс, и короткая, чуть ли не под нуль, стрижка делала бильярдно круглую голову его похожей на одуванчик.

«Новый, что ли?» – спросил наконец он.

Перевалов неопределенно пожал плечами.

«А кто у нас тут стоял? – наморщив лоб, стал вспоминать белобрысый. – Кажись, Васильич…»

Приятеля Перевалова звали Петром Васильевичем, но по причине солидной по габаритам фигуры его чуть ли не с молодых лет все величали Васильичем.

«Так ты сёдни за него… – догадался парнишечка, лучезарно улыбнулся, не оттаивая, впрочем, но все же мягчея взором, и тут же построжел. – Ладно, кто за кого – дела ваши, а наше дело – с вас бабки взять».

Как и возле других палаток, он небрежно-ожидающе протянул руку.

«Простите, я не понял… Что за бабки… Вы, собственно, кто?..» – путаясь в словах, забормотал Перевалов.

«Кто, кто… Дед Пихто!.. – воззрился на него как на ненормального парнишечка. – Васильич с тобой, что ли, инструктажа не проводил?»

Перевалов помотал головой. Приятель действительно ни о чем таком его не предупреждал.

«Ну, Васильич, дает! – удивился белобрысый и назидательно сказал: – Так вот, запомни, лох, все должны платить. С каждой палатки – стольник. Понял?»

«За что? – заупрямился Перевалов, хотя уже и догадался, кто перед ним и с кем он имеет дело. И то, о чем раньше знал из газет или телепередач, сейчас представало перед ним в своем натуральном виде. – За аренду, за место Васильич администрации заранее, вперед, я знаю, заплатил», – попытался объяснить Николай Федорович.

«Так это не за аренду – за охрану. Ты платишь, мы тебя охраняем. Чтоб не наезжал никто», – объяснил белобрысый

«А милиция на что?» – не сдавался Перевалов.

«Да что твои менты, в натуре, могут! Они, если что, и возникать-то не станут! Короче – дело к ночи – кончай базар и гони, козел, стольник!..»

За сегодняшнее утро Перевалов еще ничего не успел продать, и стольника у него просто не было. Можно было бы, конечно, попытаться перехватить у соседей или попросить отсрочку до прихода Васильича. Но Перевалова болезненно задевал и сам факт открытого вымогательства, и та бесцеремонная наглость, с которой действовал этот, в сыновья ему годившийся, молокосос.

«Сам ты козел! – вспылил Перевалов. – Иди, давай, отсюда!»

«Что-что?» – не поверил своим ушам парнишечка.

«То самое… Проходи мимо…»

«Ладно… – недобро усмехнулся белобрысый. – За базар ответишь… – И круто развернувшись, торопливо зашагал прочь.

«Зря это вы… – осуждающе сказала женщина из палатки напротив. – Они все равно вас в покое не оставят».

«Только себе хуже сделали», – поддержала ее продавщица из палатки слева.

И очень скоро Перевалову пришлось убедиться в их правоте.

Минут через двадцать он снова увидел белобрысого вымогателя. Был он уже не один, а в сопровождении двух таких же коротко стриженных, обтянутых черной кожей и джинсой, битюгов. Масти они, правда, были иной и походили на подбирающихся к издыхающему зверю воронов. Челюсти их методично двигались, гоняя между зубов жвачку, а тупые физиономии не выражали ровным счетом ничего.

Троица остановилась у палатки Перевалова. Теперь их разделял только низенький раскладной столик, служивший прилавком, на котором были разложены образцы обуви.

«Этот?» – кивнул в сторону Николая Федоровича один из битюгов.

«Он, – подтвердил белобрысый.

«Как торговля?» – поинтересовался бесцветным хрипловатым голосом другой битюг.

«Да никак», – чувствуя предательское дрожание голоса, ответил Перевалов.

«Видишь, Белый, мужик еще бабок не надыбал, а ты его трясешь, – все тем же бесцветным голосом попенял битюг белобрысому. – Может, скидку новичку сделаем? Пусть товаром на первый раз рассчитается. Тут кросовочки для тебя, Белый, есть ништяк. А я вот ветровочку померяю…»

Битюг по-хозяйски снял со стенки палатки понравившуюся вещь, деловито расправил, ощупал ее и сказал: «А и мерить не буду. С пивом – потянет!»

Он перекинул ветровку через руку и двинулся вдоль ряда дальше. Белый, прихватив пару кроссовок, поспешил за битюгами.

«Да вы что!.. Куда?.. Верните товар!..» – рванулся за ними Перевалов.

Троица и ухом не повела.

«Стойте, сволочи!» – заорал вне себя Перевалов.

Троица тормознулась, развернулась лицом к Перевалову.

«Мне послышалось, или правда кто-то тут возгудает?» – сказал битюг с ветровкой, не меняя прежней своей интонации, и троица, будто слова его были командой, двинулась обратно.

Она надвигалась на Перевалова тяжелым, готовым раздавить, вмять в грязь асфальтовым катком, и Николай Федорович невольно попятился, продолжая бубнить деревенеющими губами: «Товар верните… Верните товар…».