Гувернантка

– Да, действительно, никакого травяного запаха.

– Забери это для анализа, – распорядился Шидловский, внимательно следивший за разговором.

– Я сразу обратил внимание, что микстура страно пахнет, вернее на то, что у неё нет присущего ей запаха. Да, сразу же, когда приехал утром 18-го, – продолжал доктор.

– И тогда я забрала этот пузырек в свою комнату, – Софья Платоновна говорила словно через силу, было видно, что каждое слово ей дается с трудом.

«Это довольно-таки жестоко – заставлять мать переживать все заново, и это сейчас, когда сына едва успели похоронить,» – подумал Алексей Иванович, но это были те сантименты, которые он никогда бы не осмелился повторить вслух. Вместо этого Шумилов спросил:

– А почему Вы, Софья Платоновна, забрали пузырек в свою комнату, почему просто не выкинули?

Женщина мелко затрясла головой, кудри, небрежно уложенные в прическу, казалось, были готовы сейчас рассыпаться:

– Я не знаю, не знаю!… возможно, я предчувствовала что-то нехорошее… Мне казалось, будет лучше, если микстура постоит у меня, в целости и сохранности. Правда, потом, когда через 2 дня доктор заехал опять и увидел, что пузырька нет на месте, я вернула его на николашину тумбочку. Так она с тех пор и стоит тут.

– Да, – подтвердил доктор, – в тот день должно было состояться анатомирование тела Николая, и я решил по пути проведать Софью Платоновну, у нее в силу очевидных причин было плохое самочувствие, – с этими словами доктор посмотрел на хозяйку дома, – Правда, было еще одно обстоятельство… Знаете, в моей практике подобных инцидентов – когда больной внезапно умирает без видимых на то причин – я даже не припомню, это нонсенс. Конечно, я задавал себе вопрос – правильны ли были мои назначения, нет ли тут моей вины. Понимаете? Меня это очень беспокоило. И поэтому я хотел еще раз проверить все препараты, которые принимал Николай. Не обнаружив микстуры, я спросил у Софьи Платоновны и, узнав, что она хранилась эти дни в ее комнате, попросил вернуть флакон на место… Как чувствовал, что это может оказаться важным.

– Скажите, Софья Платоновна, – тут включился в разговор Шидловский, – а эта комната стояла закрытой после смерти Николая? Мы можем быть в этом уверены?

– Нет, что Вы, – как-то смешалась Софья Платоновна. Она, казалось, совсем не ожидала такого вопроса, – Нет, мы не стали её закрывать, в этом совершенно не было нужды. В ней ночевала мадемуазель Мари.

В воздухе повис невысказанный вопрос, и тогда Софья Платоновна, будто спохватившись, пояснила:

– Наша гувернантка, мадемуазель Мари, вообще-то живет на своей квартире и каждый день приходит заниматься с детьми. В то утро, – она запнулась, – узнав страшную новость, она сразу же приехала и оставалась у нас вплоть до похорон. И ночевала в николашиной комнате.

– Мадемуазель Жюжеван уже пять лет воспитывает наших детей, – вмешался молчавший до того полковник и его слова зазвучали очень весомо, – она – близкий и ценимый всеми человек, как член семьи. Раньше она постоянно жила в нашем доме, но когда Николай поступил в университет, нагрузка мадемуазель стала существенно меньше, у неё образовалось свободное время и, с нашего согласия, она стала давать уроки в других семействах и съехала на отдельную квартиру. Но у нас она, конечно, проводила большую часть дня.

Между тем обыск продолжался. Найденные в письменном столе записки, письма, разрозненные бумаги покойного собрали в картонную коробку, их оказалось не так уж и много. В углу комнаты стоял запертый на замок шкаф. Небольшой латунный ключик нашелся в выдвижном ящике письменного стола в лаковой палехской шкатулке.

– Это химический шкафчик Николая, – пояснил полковник, – Он последние год-полтора очень увлекался химией, всё экспериментровал.

Открыв шкаф, Алексей Иванович увидел ряды баночек, скляночек, пузырьков, пробирок, колб и реторт. Здесь же были спиртовка, большой ком ваты в картонной коробке, кусок черного дегтярного мыла. В коробке из-под монпансье лежало множество бумажек, свёрнутых в виде медицинских конвертиков, в которых больным дают порошки в больницах. Почти все склянки были с этикетками, на которых от руки были выведениы латинские названия. В шкафу Николая Прознанского хранилась настоящая химическая лаборатория, причем очень дорогая, если судить по немецким клеймам на стекле.

– М-да, – Шидловский только головой покачал, рассматривая содержимое шкафа, – Забирай-ка всё это на экспертизу, Алексей Иванович.

Шумилов сел писать перечень изымаемого имущества.

– А Вы, Дмитрий Павлович, – обратился между тем помощник прокурора к полковнику, – не могли бы мне сказать, есть ли в Вашем доме морфий?

Полковник быстро и прямо взглянул в лицо Шидловскому:

– Да, есть. Но он в недоступном месте, заперт в моем кабинете. Знаете ли, когда в доме дети… Это в целях безопасности.

– Могли бы Вы мне его показать?

– Разумеется, прошу за мной.

Они вышли, но дверь не прикрыли и Шумилов, продолжавший писать, мог слышать продолжение разговора.

– Скажите пожалуйста, Дмитрий Павлович, – продолжал допытываться Шидловский, – а его не могли взять 17-го числа без вашего ведома?

– Нет, однозначно нет. По целому ряду причин. Достаточно сказать, что 17-е апреля было воскресенье, я был весь день дома, практически все время провёл в кабинете. Да и гость у меня был, Леонард Францевич Польшаун, мы весь вечер провели с ним. В восемь часов подали ужин, к нам присоединилась мадемуазель Мари. Потом мы опять разошлись – она пошла в комнату к Николаю – потому как она весь день за ним ухаживала, а мы вернулись в кабинет. Польшаун уехал около 23-х часов, а Жюжеван – примерно в четверть двенадцатого.

– Есть ещё какая-то причина Вашей уверенности? – спросил Шидловский.

– Скажем так, Вадим Данилович, по роду своей службы я охраняю самые важные секреты, как других людей, доверившихся мне, так и государственные. От того, сколь хорошо я буду хранить эти секреты, зависят жизни множества людей. В буквальном смысле, это не метафора. Если Вы думаете, что в моём собственном доме может быть какой-то непорядок, что из моего собственного кабинета можно что-то незаметно украсть, то… Вы глубоко ошибаетесь.

В интонациях полковника проскальзывали недовольные и даже сердитые нотки. Шидловский, видимо, вызвал его раздражение. Да это и понятно – кому покажется приятной мысль о том, что ребёнок погиб от яда, хранящегося в отцовском шкафу? Шумилов же, слышавший этот ответ от первого слова до последнего, почему-то подумал, что жандармский полковник был, конечно, человек неглупый, но весьма самонадеянный.

Пока становой аккуратно упаковывал в коробки содержимое химического шкафчика (Шумилов вкладывал внутрь опись и опечатывал каждую коробку), доктор Николаевский обратился к Шидловскому:

– Господин помощник прокурора, должен заявить, что в доме должен быть еще морфий. Правда, в составе капель от бессонницы, которые я прописывал Софье Платоновне еще в начале апреля. Но там морфия совсем незначительное количество, его невозможно было использовать как яд.

– Да, это так, сейчас я их принесу, – с этими словами Софья Платоновна поднялась с стула и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руках аптечный пузырек с оттопыренной бумажкой, приделанной к горлышку флакона.

Шидловский внимательно рассмотрел принесенные капли. Флакон был почти не тронут. Было очевидно, что если их и употребляли, то не больше одного-двух раз.

– Капли заказали в аптеке по рецепту Николая Ильича, а забрала их мадемуазель Мари, это было еще числа 11—12 апреля.

– Скажите, а она вообще часто выполняет подобные поручения? – спросил Алексей Иванович. Возможно, ему не следовало вмешиваться в этот разговор, но как показалось Шумилову, подобные услуги не входят в число обязанностей гувернантки.

Софья Платоновна, угадав ход его мысли, поспешила дать подробное разъяснение:

– Мадемуазель Жюжеван не просто гувернантка в нашем доме. – она замолчала, видимо, тщательно подбирая слова, – Мы относимся к ней, как к члену семьи, мы ей всегда доверяли, в конце-концов, на её глазах росли наши дети. Всё-таки 5 лет, согласитесь, срок немалый. Она ведь и жила в нашем доме, причем довольно долго жила. И, заметьте, на полном пансионе, как говорится. Благодаря нам она заработала неплохие деньги, уверяю вас, стала, наконец, самостоятельной женщиной. И что же тут удивительного, если ей хочется быть полезной людям, которые всегда были к ней столь расположены?

Вопрос был риторический, он и прозвучал не как вопрос, а скорее как оправдание.

«Да, видимо, и в самом деле положение этой француженки в доме было не совсем обычно, – подумал Шумилов, – Выполняет почти интимные поручения хозяйки, долгое время живет в семье… именно она, а не мать, сидит целыми днями у постели больного Николая. А потом ее оставляют ночевать в спальне умершего. Надо будет повнимательнее присмотреться к этой даме.»

А вслух он сказал совсем другое:

– Вы упомянули, что в день смерти она приехала к вам с утра. Это был её запланированный визит? И о смерти Николая она узнала уже здесь?

– Нет, совсем не так, – Софья Платоновна подняла на Шидловского красные глаза и, обращаясь более к нему, а не к Шумилову, продолжала, – в тот день она должна была приехать только к обеду, потому что у нее с утра уроки в других домах. Но ее привёз ротмистр Бергер, он в то утро уже побывал у нас и знал о случившемся. Он и рассказал ей. Так что, когда она приехала, то уже все знала.

– А в котором часу это было?

– Она приехала что-то около полудня. Ее привез Бергер и сразу же уехал.

– Софья Платоновна, а как вообще прошло то утро? Хозяйка дома, вертя в руках носовой платок, прерывисто дыша, начала:

– Часов около 9-ти я зашла в николашину комнату. Там было очень тихо, я ещё удивилась, он просыпался обычно сам не позже 8-и утра. Раздвинула гардины и увидела, что он… неестественно так лежит…, рот приоткрыт, шея выгнута. Я тронула, а он уже почти остыл. Дальше я слабо помню…

– Я услышал крики, – продолжил полковник, – сбежались все, кроме Надежды, она уже в гимназию отправилась. Ну, послал за доктором, конечно. Вскоре за мной заехал ротмистр Бергер, он каждое утро сопровождает меня на службу. Но я на службу в тот день не поехал, отправил ротмистра с поручениями. А он по пути в штаб встретил на улице мадемуазель Мари и доставил её к нам. Вот, собственно, всё.

Осмотрев остальные комнаты этой большой квартиры, упаковав найденный подозрительный флакон и сонные капли г-жи Прознанской, а также содержимое химического шкафчика и бумаги покойного, составив подробный протокол осмотра и акт изъятия, Шумилов в сопровождении полицейского отправился в прокуратуру. Шидловский задержался еще на некоторое время, уединившись с полковником в кабинете.

Весь остаток дня ушёл у Шумилова на составление необходимых для назначния экспертизы бумаг. Химикаты и микстуры были отправлены в лабораторию Департамента полиции для исследования. Результаты можно было ждать не раннее послезавтрашнего дня.