Сиринга

Что и говорить, по началу Аполлону откровенно нравилось издеваться над своим вечно стонущем о том, как ему, бедному, тяжело сопливым телом, постоянно противореча прихотям Банана, на которые тот то и дело пытался его склонить. А если и исполнить его кажущееся и ему разумным пожелание, то вначале немного подождать, потянуть резину для того чтобы тело поняло, кто из вас тут главный. А чуть позже… И вовсе забыть о том, чего Банан там себе хотел, с усмешкой переключившись на решение другого вопроса.

Аполлон пристально смотрел в каюте в зеркало и не узнавал себя в гриме нытика. Откровенно презирая того, в кого он опять превратился. Постепенно разочаровываясь в тех событиях, что этому предшествовали. А потому и – способствовали. Наблюдая своё прошлое и отслеживая то, как именно эти события последовательно, ступенька за ступенькой, сводили его всё ниже и ниже. Пока не подводили к «пороговому состоянию», откровенно подталкивая прыгнуть за борт. И пресекал попытки тела снова начинать делать все эти глупости, на которые то и дело толкал его привычный для всех окружающих его людей образ жизни. Наглядно постигая уже, что впереди у этого образа жизни – образ смерти.

Аполлон осознавал, что снова стал деструктивен. Как и все обыватели. А потому и применял эту самую деструктивность тела против её же источника. Ведь «минус на минус равно плюс». Буквально заставляя Банана становится позитивным против его же воли. Который постоянно жаловался ему на других, гоняя по лабиринту ума негативные оценки текущих событий и ситуаций, и желал только одного – как можно скорее покончить со всем этим бытовым кошмаром, высокопарно именуемым словом «жизнь». И опять Аполлон, с усмешкой, ощущал себя бароном Мюнхгаузеном, вытаскивающим себя за волосы из болота деструктивного, стремящегося – через его же бессознательность – поглотить его с головой.

Так что же ему мешало сразу же взяться за ум, минуя ночной соблазн одним незаметным для всех движением покончить со всем этим бытовым хаосом? Его отсутствие. Да, да – ума. Абсолютный вакуум. Который с успехом заменяла его вовлеченность в беличье колесо текущих событий. Пока они не схлопывались в одно итоговое событие, в котором он либо тонул в море, либо… Благодаря случайному появлению на его пути юного друга и его заначке, возрождался другим. Ещё более юным, бодрым и свежим. Как морской бриз!

Который снова радостно бил его по щекам крупнокалиберной свежестью за очередную попытку от него уйти! Пытаясь доказать ему, что он единственный его самый настоящий и беззаветно преданный ему друг! Пока он стоял на баке и уверенно смотрел вперед.

Ведь мягкотелый Ганеша с детства привык всё делать исключительно «из-под палки», не садясь за уроки, пока не получит ремнём по заднице. И между гулянием по улице и выполнением домашних заданий, если это было возможно, всегда выбирал гуляния. Хотя и чувствовал, что кара в виде ремня в руке Парвати уже висит над ним. Как только та придёт с работы. Постепенно понимая, что у ума – ременной привод. И что тело будет сильнее цепляться за ум только убедившись в том, что одному ему уже не выжить. Когда оно окончательно выживает из ума. Став торопливым делателем, одержимым своей жизнедеятельностью. Только таким вот образом тело может перестать жить исключительно ради жизненных удовольствий и начать жить по уму и развиваться, совершенствоваться. До Аполлона. Вместо того чтобы и дальше деградировать, как все. Становясь всё угрюмей и брутальней. Как Пелей.

Глава 10

И поскольку в тот период ни о какой оседлости толком-то не было и речи, то и сам Банан, сублимируясь в диалогах со Сфеной о высоком, прекрасном и пониманием прекрасного, сам всё более проникаясь его природой, постепенно превращался в Аполлона. Как его наглядным воплощением – прекрасного. Принца. Её мечты! Поэтому она постепенно, по мере его трансформации на её изумленно-измененных глазах в это божество, и начала в него влюбляться. Непроизвольно подстраиваясь и мутируя вместе с ним в высокое. Чтобы хотя бы отчасти стать столь же совершенной, как и он сам.

– Проблема учёных (котов) и всей научной братии вообще в том, что умные, как они себя считают, переоценивают головной и недооценивают спинной мозг. Проблема экзистенции разрешается не тем, что ты там, себе на уме, думаешь: о том, что вокруг тебя происходит. А в том, что ты со всем этим реально делаешь, адекватно или же с меньшей пользой, чем мог бы, реагируя на происходящие вокруг тебя события. Не просто отвлечённо регистрируя происходящее, но активно вмешиваясь в процесс и внося в него коррективы.

– Это подобно тому, как пассивно смотреть фильм, тупо наслаждаясь картинкой, или же самой играть в шутер, активно изменяя происходящее своими действиями! – поняла Сфена.

– Именно поэтому в играх я никогда и не следовал сюжету, а всегда ходил туда, куда вздумается и делал то, что хотел. Головной мозг может лишь подсказывать нам идеи, тогда как спинной – их воплощать. Ну, а то, что большинство из нас никакими идеями и вовсе не пользуются, а просто рефлекторно реагируют на изменяющиеся вокруг них события, вообще делает их головной мозг избыточно дорогим украшением.

– Как заметил это ещё Маяковский в стихе «Красавицы»: «Эх, к такому платью бы да ещё бы… голову». – усмехнулась Сфена.

– Сильно развитый головной без не менее развитого спинного мозга это и есть «искусственный интеллект», который наивно пытаются получить «головастики» при помощи своей вычислительной техники. Уже обладая им в полной мере. Так и не став полноценным организмом.

– Лягушкой? – усмехнулась Сфена.

– Лягушкой-царевной! – возразил он. – Начав реально жить в Сказке! О самих себе.

Глава 11

В тот самый момент, когда Сиринга начала подводить Ганешу к тому, что пора объявить Сфене, «что между вами всё кончено», Банан наконец-то понял (красноречиво молча дав это понять), что у него всерьёз решили отобрать его игрушку, наивный предмет его грязных манипуляций, которую он неспешно вовлекал в свои долгие брачные игры камышовых енотовидных собак. И начал искать другое поле активности, всё чаще и чаще распаковываясь в чаще общения Ганеши и Сиринги. Про-являясь поначалу в виде кратких за-явлений на сцену в устной мыслеформе о её внешних качествах. Постепенно погружая свой похотливый взгляд всё глубже и конкретнее в её телесность. На что Ганеша неизменно отвечал ему: «Да, она прекрасна!» Непроизвольно втягиваясь в диалог и через это, методом обратной тяги, затягивая в сферу общения с Сирингой и самого Банана. Всё более уплотняя в ней его образ.

Но сколько бы Банан ни врывался с саблей своего непосредственного воздействия, сколько бы ни пытался покорить или обжить её открытое пространство, холодное в своей глянцевой открыткости, «ни мытьём, ни катаньем» на коньках Банану всё никак не удавалось заместить Ганешу. Сиринга бессознательно искала видеть в нём только одного Ганешу. А когда Банан пытался его браво заслонить, лишь недоумевала, проникая в него обострённым коготком внимания: куда же тот делся? И всем своим поведением настойчиво требовала вернуть ей её (мягкую) игрушку.

– У тебя есть девушка? – спросила Сиринга, глядя ему прямо в глаза на кухне.

– Есть! – гордо ответил Ганеша. – И она предо мной!

– Я имела в виду другое.

– Другую? Есть, – печально вздохнул Ганеша. Ведь Сфена так и не стала его женщиной.

К тому же, даже Банан отлично понимал, что никому ненужный парень не нужен никому. Не внося во взаимодействия соревновательного фактора, дух интриги. А потому и ответил на этот вопрос положительно. Тем более что Сфена действительно так и продолжала оставаться для него чистой и невинной девушкой-ромашкой в венке его иллюзий. Которые он для неё сплел, заплетаясь в метафорах, периодически гуляя с ней по высокому лугу их общения. Заставляя её утопать в этом Лукоморье своих воспоминаний из «Кассандры»:

«Там чудеса, там Леший бродит

По подлокотнику. Сидит

С Русалкой Кот и песнь заводит.

Там Дуб, что цепурой гремит…»

И если Банан и возлежал со Сфеной на ложе, то пока только на Авраамовом – в невинных (как принято считать) поцелуях. Что только ещё сильнее подстрекало его на продолжение попыток ею овладеть. Только и желая поскорее, высунув язык и учащенно дыша, с собачьим пылом актуализировать эту до поры только возможную связь. Которой Сфена вовсю и пыталась Банана шантажировать, даже не помышляя об её актуализации. С этим социальным животным.

– Мне кажется, вы должны с ней расстаться, – давила Сиринга на Ганешу своей возможной связью с Бананом. Выдавливая из него его возможную связь со Сфеной.

– Ты права, – печально ответил Ганеша. – Тебе кажется.

– Кажется?

– Но почему я должен с ней расстаться, с какой стати? Ведь ты до сих пор так и не стала для меня моей женщиной. И тем более – женщиной моей мечты!

– Но нам ещё рано делать это, – погрозила Сиринга ему пальчиком.

– Ну, если ты так на этом настаиваешь, – улыбнулся Ганеша, сделав вид, что отхлебнул её настойки. И захмелел в предвкушении.

Пока Сиринга предлагала ему обменять его изначальное одиночество, которое он столь тщательно в себе культивировал и углублял в последние годы, на взаимо-отношения. Устаревшая модель: ты – мне, я – тебе. Находя их обмен не равноценным.

Ведь Ганеша мыслил логически, а не практически. Как и все голованы. Наивно пологая тогда, что, при хорошем раскладе, у него впереди могут быть тысячи таких девушек! И не желал фиксироваться лишь с одной из всего пространства степеней свободы выбора девиц. Совершенно непохожих друг на друга.

Недопонимая ещё тогда, что все они – просто мясо, поданное под разным соусом тех или иных событий. Возникающих только лишь для того, чтобы столкнуть вас лбами. И завязать общение, перерастающее в чувства. Привязанность и одержимость. И отличаются лишь внешне и на вкус, если он у них есть. Уже присутствует. При самой сути их телесного существа.

Но только после того, как Сфена притащила его к своей прабабке Кирке, которую все её родственники почему-то побаивались и считали злой колдуньей, и та пророчески заявила, что они слишком разного поля ягоды, и рано или поздно Банан её всё равно кинет, Сфена по дороге домой немного подумала, то и дело заставляя его рефлекторно оправдываться, и на следующий же вечер заявила, что им пора окончательно расстаться.

Банан легко с ней согласился и облегченно вздохнул. Чтобы наконец-то выдохнуть из себя её затхлые представления о жизни и вдохнуть свежесть Сиринги полной грудью. Продолжив её оценку более скрупулёзно.

О чём он Сиринге на следующий же день и доложил, сделав многозначительный вид, что со Сфеной у него всё, в чём она ему пока что упорно отказывает, уже было. Возможно, даже серьезно, кто знает? И для него это большая жертва. Которую он – ради неё! – сжигает на алтаре их пламенной любви.

Но было ли там со Сфеной хоть что-то, кроме общения, пусть и с пристрастием, кроме полу открытого развода (то – давя на жалость, то – намёками) на фоне этого общения, подпуская Банана то чуть ближе, то – прогоняя вон. С которого Пенфей вовремя сорвал маску «полу-», оставив публике голый развод, застигнутый врасплох! Заставив его и всех других, включая и самого Пенфея («Я могу кинуть тебя, а ты, сам того не желая, сдать или кинуть меня, – не раз повторял Пенфей, – так что всегда держи ухо в остро!») наблюдать сквозь призму возможного развода.

Глава 12

Поэтому Ганеша на следующий же день спросил у Сиринги:

– А где именно ты собираешься работать? В детском центре реабилитации?

– Ты что? – отшатнулась та от работы. – Я никогда и не собиралась работать педагогом. Там слишком мало платят.

– Так, а при чём тут деньги? Работа это возможность не только отточить свои навыки, но и показать себя другим. Установив для этого прочные социальные связи.

– Но я учусь на воспитателей детей-сирот вовсе не для того чтобы им работать, – снисходительно улыбнулась Сиринга, – а только лишь для того, чтобы получить высшее образование.

– И кем же ты хочешь работать? – так и не понял Ганеша.

– Пока не знаю, – призналась Сиринга. – Просто, там был самый лёгкий конкурс на бюджетное место. И чтобы бесплатно отучиться, я буквально вынуждена была поступить на педагога.

– Что за бред? Ради чего?