Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.
Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.
– Дядь Мить, – окликнул я Карасева, – вас еще не выследили шпионы диктатора?
– Не, Вовка, – сказал он. – У них квалификации не хватает.
Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.
– Дядь Мить, – опять спросил я, – а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?
– Правда, пацаны, – серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. – Хотя может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.
Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.
– А почему ваша тарелка самогон гонит? – спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.
– Он, пацаны, в еенном двигателе как смазочное масло, – пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. – Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.
Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.
– А Байконур пьет? – спросил я.
– Все пьют, – ответил Карасев. – Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.
– А как же друзья?.. – я забросил удочку насчет Меркина.
– Стараюсь в одиночку, – ответил Карасев. – Боюсь шпионов.
– Так вообще не пейте, – сказал Барбарис.
– Молодой ты еще, Борька, – грустно произнес Карасев. – Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.
– Какой еще принцип?.. – буркнул Барбарис и качнулся.
Я тоже почувствовал, что все поплыло – кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.
– Такой принцип! – задиристо крикнул Карасев. – Я знаешь, кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… – он потряс свой ватник за грудь, – как у Гагарина!.. Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!..
В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.
– Выследил?.. – спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.
– Пацаны во мои милые, глупые!.. – Карасев обнял нас и попытался заплакать. – Да ведь их хрен выследишь!.. Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, непонятно никому!..
Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.
Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.
Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.
– Дядя Карасев, – твердо сказал я. – Я у тебя что спросить-то пришел… – голова моя пылала. – Самое главное… Это… Ты мне скажи: повстанцы – они кто?!
– У меня знаешь, какая кв-в-валификация?.. – спросил Карасев и потряс меня за плечи. – Я с этой самогонкой так з-замаскировался… Другой агент сто лет учиться будет, как под землянина подделаться, а я уже… Уже!.. А диктатор наш галактический, ерепень крачовый и крача ерепенная, разжаловать меня хотел!..
– А у тебя… к-классификация!.. – тонко и злобно крикнул я.
– Да!.. – вскинулся Карасев. – Мне нельзя ее терять!.. И… и… – он наконец всхлипнул и прижал меня к себе, – и я ж люблю вас… Там же одни андр-роиды, выпить не с кем… Вовка, друг… Как же я там без тебя?!..
А больше я уже ничего не помню.
Р.S. Я всегда говорю, что надо песать правду жизни даже в научнофантастической повести. И сдезь я напесал правду жизни, тоись ничево не узнал у Карасева, потомучто здуру закосел.
Глава 4. Как расстреляли слесаря Половинкина
Не помню, как я очутился у ворот. Они уже были закрыты, Барбарис держался за башку, а ведра с нами не оказалось.
– Вовтяй… – тихо сказал слегка зеленый Барбарис. – Я домой пойду…
– А чего?.. – с трудом поинтересовался я.
– Пойду я… – прошептал Барбарис. – Надо…
– Проваливай… – ответил я и присел на бугорок.
В голове у меня шумело, как на станции. По небу плыли противные облака. Барбарис, сгорбившись, уходил под насыпью.
Напротив на путях стояла корова Бунька и глядела на меня. Она была пятнистая, как американский танк, и принадлежала старухе Чуркиной. Бунька всегда упрямо паслась на путях, а потому насмерть враждовала с Байконуром. Я подозреваю, что паслась-то на путях она назло ему. Только сверхъестественная интуиция помогала ей избегать столкновения с поездами. Но в отношении Байконура интуиция иногда не срабатывала.
Муть у меня в голове осела, и я поднялся.
Я медленно добрался до старого вокзала, обошел склады и мимо водонапорной башни бегом спустился в овраг, а потом вскарабкался наверх и очутился на улице Мартина Лютера Кинга.
Я вздрогнул. Прямо на меня по улице шла бригада слесарей, а среди них – проклятый Николай Меркин.
Это была знаменитая у нас «меченая бригада» – бригадир Орленко, Пантелеев, Огрейко, Половинкин, Адидас Тимур-Заде, Израиль Наумович Ниппель, Колька Меркин, Копытин и Дрищенко.
Мечеными их прозвали в прошлом году. К Израилю Наумовичу Ниппелю приехал жить его брат Арон Наумович. Они всей бригадой отмечали новоселье, и Арон Наумович похвастался, что он стоматолог. Ему почему-то никто не поверил, а он разгорячился. Он заявил, что может кому угодно поставить коронку даже с закрытыми зу… тьфу, глазами. Тогда они всей бригадой побежали к поликлинике и влезли в окно зубного кабинета. Арону Наумовичу завязали глаза, и он им всем бормашиной обточил по правому верхнему клыку. Но до коронок дело не дошло, потому что ему уже все поверили. Они вылезли из кабинета обратно и пошли к Карасеву (я думаю, они хотели у него как-то играть, бегать друг за другом, потому что они говорили, что хотят «догоняться»). А утром они проснулись и языками во ртах нашарили шпеньки, которые у них остались от зуба. Они ужасно раскипятились и двинулись к Ниппелям. Потом Арон Наумович поставил им всем коронки, за что их прозвали «мечеными».
И вот сейчас меченая бригада шла по улице Мартина Лютера Кинга, и я увязался за ними. Мало того, что с ними был Меркин! Этот козел Меркин, Половинкин и Огрейко шагали почему-то взявшись за руки, как в детском саду! Все это было очень странно. И вдруг я допер, что они не просто так идут, а таким манером незаметно конвоируют Половинкина!..
И это еще не все! За ними шел Адидас Тимур-Заде, который по-русски знал слов двадцать, да и то не мог связывать их никакими падежами, кроме «ерепены крачи». Адидас Тимур-Заде, который не знал, мужского или женского рода слово «пальто». И этот Адидас Тимур-Заде вдруг оборачивается на своих мужиков и говорит им:
– Собратья! Спешите! Бесценен каждый миг!
Тут я, понятно, маленько опупел, и в моей голове молниеносно вспыхнула картина тайной организации, которой у нас на Сортировке просто нечего делать, если не грабить поезд!
Я крался за ними в кустах, как Штрилиц, прятался за деревьями, обнесенными маленькими заборчиками от коз, за хлебным фургоном бежал до столовки, в которой хозяйничала злобная тетка Рыбец, и ни на секунду не упускал их из виду.