Начало. Хроники Андрея Гарного

Вернулась Марина. Таня с нами попрощалась и ушла. Хладнокровию Татьяны можно было позавидовать.

На следующий день в обеденный перерыв я отпросился у Анатолия Васильевича домой. Меня отпустили. Встретились с Таней на остановке. Я привёл её домой. В моей комнате даже штор на окне не было. Не было замка на двери. Письменный стол, софа, разложенная и застеленная и три деревянных стула, стоявших вдоль стены.

Татьяну не смутил такой интерьер. Она действительно стала читать свои стихи. Я какое-то время их слушал, а потом не выдержал и кинулся к ней с объятиями. Она вернула меня на место и настояла на том, чтобы я её дослушал. Я был обескуражен: она казалась холодной и недоступной. «Неужели всё этим и кончится? Неужели только ради стихов она и приходила?».

Когда вышли в коридор, собираясь уходить, я на свой страх и риск привлек её к себе и поцеловал. Таня ответила взаимностью. Чувства захлестнули меня, голова кружилась. Я неуверенно стоял на ногах, качаясь, как пьяный. Татьяна, находясь в моих объятиях, вдруг выронила сумочку из рук.

Андрианова попросила проводить её до моста через Сетуньку. Она жила в круглом доме в Матвеевском. По дороге говорили о театре, но слишком поверхностно. На мосту перед прощанием она мне сказала, что возможно, завтра в обед заглянет ко мне, и мы о театре поговорим подробней. После поцелуя в коридоре это звучало, как аванс на нечто большее.

Я опять что-то соврал руководству и отпросился домой в обеденный перерыв. Встретились на остановке, пришли ко мне.

Войдя в комнату, Таня села на софу, а не на стул, как это сделала вчера. Я присел рядом, осторожно поцеловал её в щёку, она не отстранилась. Затем поцеловались холодно, не как вчера в прихожей. Тут мною словно кто-то посторонний руководил. Преодолевая робость, я потянулся и расстегнул ей верхнюю пуговку на блузке. Ожидал получить оплеуху. Но вышло иначе. Она улыбнулась и, как бы уступая мне, сказала: «Ну, хорошо». После чего принялась раздеваться. Я глазам своим не поверил. Встал с софы, отвернулся и стал расстегивать непослушными пальцами пуговицы на рубашке.

«Возможно ли это? Не брежу ли я?», – спрашивал я себя. Оглянулся, а Таня нагая сидела на софе. Не помня себя, я как можно скорее скинул с себя оставшуюся одежду и бросился к ней в объятия. Спроси меня в этот момент: «Отдашь ли жизнь за этот миг?», – ответил бы: «Забирайте».

И начались наши встречи с Таней. Короткие, часовые, не успеешь лечь в постель и обнять возлюбленную, надо вставать. Час пролетал, словно одна минута. Я считал наши встречи, запоминая подробности каждой из них, опасаясь, что вот-вот всё закончится. После двадцатой встречи я привык к своему счастью.

Помню, как-то она пришла в воскресенье. Пробыла не час, а два. Я в шутку спросил тогда Таню: «Выйдешь за меня замуж?». Она мне серьёзно ответила: «Не выйду. Сейчас нам с тобой хорошо, но так будет не вечно. Привыкну, стану тебе изменять с другими». На том тогда и порешили, посмеялись и забыли. Но это моё предложение, высказанное в шутливой форме, как потом выяснилось, легло на благодатную почву.

Встречались мы с Таней не только у меня дома. Случалось, на квартире у её родителей. Там она чувствовала себя свободней.

Заведующий клубом, Дёмин Юрий Иванович, готовил вместе с нами театральные сценки, учил нас танцам. Мы с Таней танцевали в паре так, что все смотрели на нас, разинув рты. Подходили мы друг другу не только физически. С ней я говорил так, как ни с кем не говорил, даже с друзьями. Это была предельная искренность. А уж она мне рассказывала всё. Всю свою жизнь с самого детства, все мысли текущего дня.

Прошло три месяца, и Таня стала проситься за меня замуж. Не впрямую, но косвенно. И я, понимая, что она своего добьется, так как всегда привыкла добиваться своего, не знал, что с этим делать. Летом поехал с друзьями в отпуск, писал ей из отпуска письма «до востребования». Осенью встретились, она сказала, что ей необходимо будет сделать небольшую операцию, – аборт. «От кого?», – испуганно поинтересовался я. «Ну, тебя же месяц не было», – уклончиво ответила Таня. Я этим ответом удовлетворился. Она звонила мне из больницы, мы с ней подолгу беседовали. Точнее, это были даже не беседы, – восстановление нашего целостного организма, состоящего из нас двоих.

После больницы она пришла ко мне сильно изменившаяся, фактически пришла «половина Тани». Когда я полез целоваться, она мне сказала: «Пока нельзя». Мы мирно лежали на софе, и она со смехом рассказывала о том, как её начальник, Крылов, вытаращил глаза, увидев в бюллетене в графе «заболевание» диагноз «мед. аборт». Крылов, красивый статный сорокалетний мужчина, в прошлом сотрудник КГБ, конечно, знал о наших с Таней отношениях. В нашем клубе я уступил Тане место, был излишне предупредителен и заботлив. Крылов смотрел на нас понимающим взором. Я, глянув на него, сразу догадался, что он знает всё, даже то, что она рассказывала мне о нём и о записи в больничном листе. Чуткий был человек. Боготворил Таню и на меня смотрел с каким-то непонятным для меня интересом. Разговаривал со мной вежливо.

Там же, в постели, Таня сказала: «Нельзя будет месяца два». Потом разомлев после поцелуев, смилостивилась и сократила запретный срок до месяца. Но пошло что-то не так, она стала лечиться, ходить к нашему гинекологу, что был на предприятии.

В эти дни мы с ней встречались ежедневно. Порознь доезжали до станции метро «Филевский парк», там садились в такси, и я вёз её домой, в Матвеевское. По дороге беседовали. Именно тогда она и стала настаивать на том, чтобы я на ней женился.

Я сказал: «Ну не могу я сейчас на тебе жениться. Мне надо встать на ноги», – «Как знаешь. Ну, а мне нужно здоровье восстанавливать и жизнь устраивать». После этого разговора мы ездить на такси перестали. И даже перестали перезваниваться.

Но тут Новый год на носу. Заведующий клубом разучивал с нами номера. Мы по-прежнему на радость всем вместе танцевали поставленные для нас Юрием Ивановичем танцы. Взяли в прокат костюмы. По мнению заведующего клубом, я должен был сыграть Деда Мороза, а Таня – Золушку. Золотое платье ей очень нравилось и очень шло.

Мы уже репетировали «генеральную», сидели в зале, смотрели номера, в которых не принимали участия. Сидели втроём – я, Таня и девушка, игравшая роль Снегурочки. Ни с того ни с сего, эта девочка, обращаясь к Тане, фальшивым голосом предложила: «Ну, хочешь, ты играй Снегурочку». «Хорошо», – ухватившись за предложение, тотчас согласилась Таня. Девочка сама была не рада тому, что сказала. Посмотрела на меня, прося поддержки и помощи, но я, как заговорщик, отвёл глаза в сторону и промолчал. Девушка и рада была бы забрать свои слова обратно, она очень хотела быть Снегурочкой, смотрела вопросительно то на Таню, то на меня. А потом вдруг, словно что-то поняв, сникла. После этого разговора она исчезла не только из новогодней группы, но и из творческого коллектива нашего клуба.

Отыграли мы новогодние праздники. Таню перевели на объект «Загородное», и мы стали с ней редко видеться. Это позволяло мне осмотреться, подумать о будущем.

Быть может, с Анной обрету мир в душе? Время покажет.

Глава 3 Театральная студия

Пятнадцатого апреля я впервые был в Театре на Таганке. Здание театра, интерьер, буфет, зал, – всё понравилось. О спектакле М. Горького «На дне». Декорации скромные. Актёры играют повсюду – и на сцене, и в зрительном зале. Какие-то реплики издавали даже за спинами зрителей. То есть использовали всё пространство. Актёр Трофимов, высокий и худой, играл старца Луку. Вначале были у него проблемы с голосом, дал «петуха», но потом исправился. Актёру, игравшему Сатина, я не поверил, как впрочем, и всем остальным. Не сумели создать атмосферу, барабанили текст бездумно, не обращая внимания на партнёров, не понимая, что говорят. Тем не менее, после спектакля было хорошее настроение. То ли от умных и въедливых слов Горького, то ли от новых впечатлений, разом нахлынувших. В вагоне метро я время от времени проваливался в раздумья об актёрской жизни, о творчестве актёра.

Семнадцатого апреля впервые надел отцовское тёмно-синее пальто. Сидит на мне хорошо, только жарко в нём в безветрие. В девятнадцать часов пошли с Женькой в филиал Малого театра смотреть постановку «Мой любимый клоун». Спектакль понравился. Виталий Соломин и его партнёр по спектаклю, игравший второго клоуна, были на редкость органичны. Я смотрел с галёрки, и мне было видно не только сцену, но и зал, который дышал и жил спектаклем. Были маленькие сбои, ну да как без них.

Работая в Гохране, я ходил в наш клуб, посещал драмкружок, который вёл заведующий клубом, бывший танцовщик и балетмейстер Большого театра Дёмин Юрий Иванович. Конечно, он больше танцам нас учил, и все номера у него были танцевальные. Танцы – это хорошо, но, как говорится, мало. На втором году своей работы в Гохране я поступил в театральную студию при Народном театре ДК им. Горбунова. Осенью пришёл, весной мне стало там уже тесно. От театральной студии я всё, что хотел, получил. Даже узнал, что такое успех.

Когда зимой готовили отрывки, Ольга Николаевна, педагог по мастерству, дала мне задание сыграть человека, вернувшегося в отчий дом после долгого отсутствия, то ли с фронта, то ли из вражеского плена, не исключено, что из мест заключения. Короче, долго где-то скитался человек, мучился, стремился домой и вот, наконец, свершилось. Я сделал первую неудачную попытку, стал кривляться, наигрывать. Ольга Николаевна меня отругала, велела, чтобы я к заданию отнёсся, как можно серьёзнее. Я спустился в гардероб, надел пальто, вошёл в образ. Два слова о моей верхней одежде. То ли из форса, то ли из озорства, но в студию я ходил в отцовском, донельзя старомодном драповом пальто с побитым кое-где молью каракулевым воротником. Вот это самое пальто я на себя надел, собрался с мыслями, что называется, вошёл в образ. Неспешно зашёл в учебный класс, окинул взором свою импровизированную квартиру, стол, стулья, нехитрый реквизит и как принялся в голос рыдать. Лил слёзы я долгую минуту, пока следом за мной не вошла Леночка Феклистова, моя партнёрша по сцене, игравшая мою жену, и у нас с ней не завязался диалог. У видевших этот отрывок студийцев и педагога Ольги Николаевны, дрожали губы. Глядя на них, я понял, насколько велика сила настоящего искусства. Я вжился в образ. Ощущение было такое, словно я проник в какое-то особенное пространство, в котором с успехом существовал, пока не услышал голос Ольги Николаевны: «Всё! Спасибо!». А помогла мне войти в образ размолвка с Таней. Дело в том, что все эти последние дни я носил в себе переживания, связанные с этой размолвкой. Тут они из меня разом вместе со слезами и вылились. После этого отрывка товарищи по театральной студии стали смотреть на меня другими глазами. Я и сам не предполагал, что во мне наличествует столь волшебная способность к перевоплощению. Ощущение было такое, что я сразу поднялся на три ступени вверх. Случилось Нечто, произошло Событие. Были и положенные этому последствия.

Меня, как известного народного артиста, словно я уже знаменитость Союзного значения, Витя Котов, мой товарищ по театральной студии пригласил к себе в гости, познакомил с мамой. А стол они накрыли такой, за который не стыдно было бы посадить самого генерального секретаря. Это и есть последствия славы. А главное, я это воспринимал, как должное. Мой «Эверест» в самодеятельности был уже пройден. На экзамен, конечно, этот звёздный отрывок не вынесли, пожалели меня. Очень уж сложный с эмоциональной точки зрения. На экзамене я играл Илью в «Девчатах», Тосю играла Лена Феклистова. Соревновался я в этой роли с кинозвездой уходящего времени Николаем Рыбниковым. Порадовали меня и студийцы, мои товарищи. Ольга Николаевна подобрала для всех подходящие отрывки. Признаться, я никак не ожидал такой блистательной игры. Для очередного экзамена мне предложили звёздные роли. Я репетировал Хлестакова в «Ревизоре» и Графа Альмавиву в спектакле «Безумный день или женитьба Фигаро». Роли замечательные, разноплановые, но у меня душа уже к ним не лежала. Мне было скучно в самодеятельности. К тому же партнёрши по сцене несерьёзно относились к своим ролям. Чувствовалось, что всё это не то, никому не нужное, лишнее.

Попалась на глаза заметка в газете «Вечерняя Москва», а при ней фотография паренька в кепке, практически моего сверстника, учившегося во ВГИКе, его звали Валерий Тодоровский. Я тогда ходил точно в такой же кепке. И на той крохотной газетной фотографии он был чем-то похож на меня. Я подумал и сказал себе: «А почему бы и мне не дерзнуть? Чем он лучше меня?». Надо пробовать поступать в театральные.

Я попросил Ольгу Николаевну помочь мне с подготовкой к поступлению. Но у неё, как оказалось, были на меня совсем другие планы. Не желала ни студия, ни народный театр расставаться с нами, студийцами. Тогда в обход своего педагога по мастерству я попросил помощи у соседки, Ирины Власовой, заканчивавшей ГИТИС.

Глава 4 Последние дни отпуска

18 апреля 1986 года, пятница

Звонил Толя Щербаков, мой начальник, старший инженер группы подъёмных механизмов, сообщил, что мне присвоили звание «Ударник коммунистического труда». Напомнил, что в понедельник, двадцать первого апреля, я должен выйти на работу. А то я без него не знаю. Звонил Данила Перов, мой товарищ по театральной студии, сын актрисы Раисы Рязановой, в которую я был в детстве влюблён. Данила сказал, что завтра в Народном театре в семнадцать часов репетиция.

Воздух сладкий, но ветер холодный и порывистый, – пробирает до слёз. В метро, на перроне, видел влюблённых. Молодые, красивые и отношение друг к другу возвышенное. Так бы и смотрел на них целую вечность, но неудобно.

19 апреля 1986 года, суббота

Необычайный душевный подъём. Тепло, как летом. Всё кругом ожило, а я словно всё проспал. В тёплом пальто, в шапке. По дороге в Народный театр зашёл в библиотеку, продлил срок «Ревизора» и двух других книг.

Режиссёр Наталья Борисовна ставила на сцене нашего театра спектакль по пьесе Шекспира «Много шума из ничего». Репетицию начали со сцены, в которой я в образе Конрада веду беседу с Дон Хуаном.

После окончания репетиции встретил гитаристок, которые сначала замечательно пели, а потом пригласили к себе в клуб самодеятельной песни. Нарисовали сложную схему, как добраться до клуба и предложили мне клеить их рекламные афиши. Я поблагодарил за приглашение, но при этом твёрдо сказал: «Нет». Недолюбливаю я самодеятельную песню.

Заметив Витю Павлюченкова, я распрощался с ними.

Витя появился в студии практически вместе со мной. Посещал он только занятия по сценическому движению, которое нам преподавал Сева. Виктор уже состоял в штате Народного театра и даже был занят в нескольких эпизодических ролях. В своё время он окончил техникум, был направлен на завод имени Хруничева в цех, где начальствовал Сергей Николаевич Суворов. Он и привёл Витю в Народный театр, так как и сам являлся одним из его актёров. То есть в театральной студии Виктор оказался ещё до службы в армии. У нас с ним много общего. Мы почти сверстники, он младше меня на год, занимаемся одним делом. Оба служили в Германии. Этой весной собираемся поступать в театральные училища.

Долго беседовать с приятелем не удалось. Ольга Николаевна пригласила на репетицию отрывка из «Ревизора». На тот отрывок, где Хлестаков в моём лице признаётся в любви жене и дочери городничего. Репетиция шла, как по маслу. Девчонкам, игравшим жену и дочь, нравилось, как я крадусь на четвереньках. Такой был режиссёрский ход, придуманный Ольгой Николаевной. Мои партнёрши по сцене звонко смеялись, срывая репетицию и просили начать сначала. В результате десяти дублей хождения на четвереньках по дубовому паркету, мои колени покрылись ровными синяками.

После репетиции отрывка пошёл к Севе на сценическое движение. И за час занятий пришёл в форму, которая от меня молниеносно уходит, благодаря моей сидячей работе в Третьем главном управлении при Министерстве финансов СССР. Там через год я, несомненно, стану вялым стариком. Единственный выход – оставить эту работу, набрать актёрскую форму и поступить в театральное училище.

Хотели завтра с Витькой Павлюченковым съездить в Загорск, посмотреть лавру, да репетиция в четырнадцать часов, – её откладывать нельзя. Поедем в Загорск, когда станет совсем тепло и не будет репетиций.

Перед сном приятное ощущение усталости.

20 апреля 1986 года, воскресенье

Подходит к концу мой отпуск, начавшийся семнадцатого марта и продлённый мной посредством больничного листа. Сегодня последний день. Завтра на работу к восьми часам утра.

К четырнадцати часам ездил во Дворец культуры на репетицию «Ревизора». Девочка, игравшая Марью Антоновну, не пришла, так что репетировали с Ларисой Гуреевой, игравшей Анну Андреевну. Всю репетицию проползал на четвереньках и несмотря на то, что сегодня репетировал в наколенниках, всё равно, ужасно болят колени. В завершении отрывка, Хлестаков, в моём лице, должен будет галантно поднять Анну Андреевну на руки. Пробовали сегодня, – с этим пока туго.

Надо будет с завтрашнего дня заняться восстановлением физической формы. На сценическом движении поносить Ларису на руках, научить её группироваться, чтобы было легче её поднимать.

Глава 5 Рабочие будни

21 апреля 1986 года, понедельник

Ночь была беспокойной. Снились яркие цветные сны, в которых я умирал и снова возрождался в разных лицах. То я шекспировский Конрад из пьесы «Много шума из ничего», то какой-то король, то Хлестаков.