И шелушился жалостный ольшаник.
Бело и тихо. И не видит слез
Никто из обреченных на молчанье.
***
*Я курил злонамеренный деготь,
Утопая по шею в меду,
Но не мог огорчить и растрогать,
И расстроить пчелиную мзду:
Прилетали, жужжали, вносили…
И чтоб сладкую жизнь превозмочь,
Голосила душа от усилий,
Источая защитную желчь.
И когда эту чашу я поднял,
Испустив окончательный вздох,
Загрустил сатана в преисподней
И сиропом расплакался Бог.
***
Как лес – расти, как зверь – существовать.
Исчезнет все, что непрестанно мучит.
Случайно – жить, рождаться, умирать.
И путь мой ничему вас не научит.
Я есть. Кто поручится: был и буду?
Вчерашний я – совсем не я уже:
Одни меня запомнят как паскуду,
А у других взгрустнется на душе.
Хочу лететь, но кто же залатает
Прорехи в паутине бытия?
А между тем тугую сеть сплетают
Для вольной пташки – знаю, знаю я!
Плоть или сон? Ау! Ау, ответь мне,
Ты, кто был мной и снился наяву…
Интерференция в двенадцатом столетье;
Да в Гончих Псах взъерошило листву.
Нас создал космос, жалкая стряпуха,
Из неслиянных атомов слепил,
Разъединил он голову и брюхо
И сердцем дисгармонию скрепил.
***
*Раздвоен изначально и навеки
Ты, человек! И в круглой голове
Круглится мысль о богочеловеке
И общечеловеческом родстве.
Еще не ясно, в племенном ли стаде
Иль в хоре ангелов, но выяснится впредь —
Планета лопнет: мысль – ее исчадье —
Калечит плоть и разрушает твердь.
Усталый и злокозненный создатель,
Наш прах развеяв, ототрет чело.
Но мысль моя, как исступленный дятел,
На Млечном древе выдолбит дупло.