Война Кланов. Медведь 2

Охотница и «Джеймс Бонд» всё также плетут свой причудливый танец. Танец смерти. Два берендея катаются по земле бурым рычащим клубком, их путь по траве отмечается широкой полосой. Они справятся и без меня, а вот охотнице следовало помочь. Лапы дрожат, земля кружится перед глазами, но я начинаю подползать к сражающейся паре.

Третий перевертень лежит поодаль, блестящими шляпками торчат иглы – в глазницах, посреди лба и из груди. Так вот что за свист я слышал, молодец охотница! Одним махом убрала врага и уравняла шансы. Вот для чего она раскладывала иглы по руке – чтобы удобнее метнуть.

Два метра, один… и я впиваюсь зубами в волосатую ногу перевертня, теплая кровь скользнула на язык. «Джеймс Бонд» взрыкивает и в мою грудь врезается таран из исторических фильмов, каким выносили дубовые ворота. Я отлетаю на добрый десяток метров и уже не могу подняться.

Лапы подгибаются, образ черного перевертня уходит из сознания. Я чувствую, что превращаюсь обратно в человека. Тело воет от нахлынувшей боли, корчится на иголках и колючих шишках, под нижнее правое ребро вонзается острый зубчик сломанной ветки.

Однако я смог отвлечь перевертня от охотницы! Тете Маше хватило времени, чтобы нанести несколько быстрых ударов. Она присаживается под лапой и вонзает последнюю иглу в область сердца. Отскакивает на полметра и пинает с разворота в могучую грудь. На память вновь приходит сравнение с тараном – перевертень тоже отлетает на приличное расстояние. Он падает недалеко от своего товарища, с такими же торчащими головками игл. Шерсть уходит, он оборачивается в человека. В мертвого человека…

На поляне по-прежнему борются берендеи. Охотница окидывает их быстрым взглядом и подскакивает ко мне.

– Ты как?

– Живой пока, – горло предательски сжимается, и вместо бравады вылезает тонкий писк.

– Повернись на бок, я посмотрю, – горящее плечо трогает жесткая ладонь, я взвываю от нахлынувшей боли. – Ори! Ори громче! Если орешь, то боль кажется меньше!

– Надо бы помочь Владимиру! – я киваю на берендеев, которые размыкают свой шар и теперь стоят друг напротив друга.

– Сами разберутся! – отрезает охотница и срывает пучок какой-то пахучей травы. – Видишь, уже разговаривать начали.

Пучок оказался растертым между ладонями. Охотница плюнула на траву, потерла ещё и начала раскладывать кашицу по сочащимся ранам. Жидкий огонь бежит от плеч вниз, к ногам, и тело вытягивается в струнку. Жесткие руки охотницы удерживают меня от катания по земле, но в какую-то ветку я всё же вгрызся зубами. Вгрызся так, что трещит за ушами, потом боль немного стихает, и я различаю разговор двух берендеев.

– Они все убиты, зачем ты будешь упорствовать? – спрашивает Владимир у стоящего напротив Геннадия.

Два получеловека-полумедведя освещаются полной луной, словно две глыбы, покрытые мхом. На тех местах, где сорвана шкура, поблескивает красное мясо. С когтей верхних лап стекают капли крови. Оба одинаково потрепаны, оба не готовы отступить. Клыки обоих обагрены почти по самые корни. Они стоят на краю обрыва. Там, откуда не так давно сорвалась «Нива». Луна четко прорисовывает каждую черточку, каждую шерстинку на могучих телах.

– Я уже не могу иначе, я вкусил человечину, – отвечает Геннадий.

–Да ты… – задыхается Владимир, а тетя Маша хмурится и тянется к подмышке, где оставались последние иглы.

– Я знаю. Не смог удержаться, теперь я не вернусь к Сидорычу.

– Это они тебя заставили? – Владимир кивает на лежащих перевертней.

– Нет, я сам попросил, чтобы не было возврата, а ты можешь ещё спастись! Иди к ним, иди, торопись!

– Где Людмила с Ульяной? – спрашивает тетя Маша.

Владимир поворачивается к нам, смотрит на лежащих перевертней, на встающую охотницу, у которой блестят в руках иглы.

– Простите нас, если сможете! – рычит Владимир и прыгает на Геннадия.

Мгновение полета и они скрываются за краем обрыва. Доносится тоскливый вой. Охотница подбегает к краю и оборачивается с огорченным видом…

Луна из-за туч ярким глазом моргает,

Звезды крикнут с небес: «Тебя заждались!»

И ветер, что с листьями в салки играет,

Слегка подтолкнет: мол, давай, торопись.

Жук

Я отталкиваюсь от стены – спина затекла от неровных бревен. Ещё раз окидываю взглядом помещение дома, в котором мы скрываемся. В закутке теснятся два узких топчана, покрытых лоскутными одеялами. Подобие кроватей обогревает стоящая рядом печь из сказки о щучьем велении.

Возле грубого стола прикорнули две скамьи с разных сторон. К стенам приколочены полки, на них поблескивает алюминиевая посуда, в углу прислонились друг к другу три винтовки. Охотничий домик, не из тех, что показывают по телевизору, где камин и медвежья шкура на полу считаются обязательными атрибутами, а жилище людей, которые охотой добывают пропитание. И среди этой суровой мужской практичности лишним предметом кажется детская кроватка….

Ульяна засыпает под потрескивание и гудение огня. Словно игрушечные, ручки и ножки вольготно раскинулись по кроватке. Синяя пустышка-соска иногда покачивается во рту, когда она начинает причмокивать.

Вячеслав и Людмила сидят на топчане у печки. Её черные волосы спускаются на широкую грудь белозубого парня. Он что-то нашептывает на ухо, нежно обнимает левой рукой. Глядя на них, я снова ощущаю укол ревности, хоть и понимаю, что глупо – Людмила никогда не переставала любить Вячеслава, даже во время встреч с Александром. Я едва слышно кашляю, они вздрагивают и смотрят на меня. Похоже, что они напрочь забыли, где находятся и почему.

– Жалко ребят, пропали ни за что.

– Ты о ком? – Вячеслав непонимающе склоняет голову.

– О Владимире и Геннадии, мы же только что о них говорили. Про то, как стих из сказки Людмилы подходит к ним.

– А-а-а, – протягивает Вячеслав. – Мы смотрим, что ты задремал, вот и отсели. Неужто приснились?

– Вспомнил, как всё было. Подходящий стишок оказался: и луна была, и звезды, и ветерок, и фраза «Тебя заждались!» А вот третий стишок может на вас походить.

– На нас? – улыбается Людмила.

– Ну, когда вы встретились, – поясняю непонятливым. – Славка же, как конь, помчался навстречу.

– Сам ты конь! – бурчит Вячеслав и чуть крепче прижимает Людмилу к себе. – Просто я соскучился сильно.

Ладонь Людмилы гладит его щеку, я почти услышал, как скрипнула недельная щетина.

– Я тоже соскучилась. Мы же теперь не расстанемся? – она смотрит в глаза Вячеслава.

– Нет, я больше тебя не оставлю, – с этими словами Вячеслав легонько касается чуть приоткрытых губ.

Людмила отвечает на поцелуй. Мне стало как-то неловко оттого, что я смотрю. Вроде бы и выйти сейчас следовало, но тетя Маша строго-настрого запретила надолго покидать друг друга. А поцелуй между тем затягивается.

– Кхм. Вообще-то тут ребенок и я тоже без пары.

– Зави-и-идуешь. Чтобы не завидовать, надо было брать с собой того перевертня, которого ты… – Вячеслав три раза хлопает раскрытой ладонью по основанию сжатого кулака, словно пытается забить воздух между стиснутыми пальцами.

– Это была самка! Тьфу ты! То есть девушка! – протестую я.

– Тише, а то Ульянку разбудишь и будешь сам укладывать, – шикнула Людмила.

Я прикусываю язык – пустышка и в самом деле встревожено покачивается, потом доносится легкий пук, и Ульяна снова погружается в сахарную вату детских сновидений. Людмила приподнимается, смотрит на спящую дочку, кидает в меня укоряющий взгляд и садится обратно. Вячеслав снова её обнимает.

– Прости, Людмила, я не хотел, – шепчу я. – Одолели меня эти внуки Петросяна со своими подколками.