Слышишь топот бегущих слонов? Повесть

– Но… – попытался я возразить, – Юрий Аркадьевич, там ведь бывают бомжи…

Казнов вскочил с места, навалился животом на стол и хлопнул ладонью по огромному альбому по живописи, подаренному ему на недавний 50-летний юбилей.

– Пулей! – заорал он.

Я, взвинченный, влетел в приёмную, подозвал Ганика, и мы под встревоженным взглядом секретарши вышли в коридор. Услышав о распоряжении главы, Ганифа не стал задавать лишних вопросов, только сказал отрывисто:

– Быстро все уйдите.

– Сейчас все уйдут, а я останусь с тобой.

– Ты тоже уйди. От греха…

– Кончай командовать, – ответил я. – Нам поручено обоим.

Мы спустились на площадку между третьим и вторым этажами и подождали, когда глава района, секретарша, водитель и охранники здания выйдут на улицу. Через окно было видно, как они сели в чёрный служебный джип и отъехали.

В грязном, потёртом пакете что-то тикало. Мы с Ганифой встретились глазами.

– Вот что, дорогой. Давай я сам. Если что… будет один труп. А так – два.

– Ганифа, – сказал я внешне спокойно, хотя внутри я оцепенел от страха, который норовил схватить спазмом и горло. – Давай так: я остаюсь здесь. Если что-то не так… короче, не считай меня дешёвкой.

Ганик потёр подбородок и произнёс негромко:

– Угу. Доходчиво. Чуть в сторонку, не заслоняй свет.

Я знал, что Ганик – бывший российский офицер, комиссованный по состоянию здоровья. Наверняка имел дело со взрывчаткой, минами и бомбами. Только бы всё получилось…

Ганик присел перед пакетом, и серая камуфляжная куртка натянулась у него на мощной спине. Полоска шеи между затылком с чёрными волосами и воротником куртки была мокрой.

Через секунду он держал в руках старый облупленный будильник. А ещё в пакете обнаружилась грязная скомканная рубашка, завёрнутая в газету надкушенная булка и пустой пузырёк-чекушка от дешёвой водки. Не иначе, какой-нибудь бомжеватый проситель или выгнанный из дома муженёк-пропоица забыл своё походное имущество между этажами районного «белого дома».

Потом мы позвонили Юрию Аркадьевичу, все рассказали, и тот передал с одним их охранников здания бутылку дорогого коньяка, которую мы с Гаником выпили в моем крошечном кабинете под завалявшиеся в столе сухарики.

Этот полукурьёзный случай сблизил нас, скрепив взаимным уважением.

Вот и теперь, в жарком индийском городе, куда переехал на ПМЖ бывший капитан Российской армии и бывший охранник, а ныне – бизнесмен Ганифа – я надеялся, что он мне не откажет в щепетильном деле. Тем более? что мероприятие будет неплохо оплачено. Речь пойдёт… не знаю, как и назвать это: то ли о мести одному человеку, то ли о наказании его.

6.

Вечером в открытом кафе, где смуглый пианист играл отрывки из Брамса, Моцарта, Грина, я, попивая за столиком с Леной красное сухое вино, думал о том, что сознание многих людей моего и более старшего поколений в своё время формировалось на книгах, к примеру, о Мистере-Твистере, о Незнайке (и на Луне, и в Солнечном городе), о Мальчише-Кибальчише, о Тимуре и его команде, а потом, уже в зрелые годы – на выращенных в агитколбах произведениях о Павке Корчагине, стихах о молодости, которая, как помнится, водила в сабельный поход… но в то же время и на книгах Хемингуэя, Ремарка, Нагибина, Солоухина. А теперь бывшие читатели этих детских и недетских книг или решили в своём сознании многое отвергнуть, отторгнуть, рухнуть в потребительские крайности, и, очертя голову, упиться мутантной версией посткоммунистического капитализма, или же – как, например, выросшая в небогатой семье честных советских инженеров Ленка, – испытывали смутную неловкость в окружении атрибутов буржуазного успеха и постоянно чувствовали себя не в своей тарелке, а можно сказать – не в своём времени. Впрочем, это и меня касается.

Надо сказать, что Ленка толком не понимала, как это вдруг мы оказались в отеле на берегу моря. Она могла подумать, например, о большом моём гонораре за неведомую ей работу. Я не стал вдаваться в подробности и не рассказал ей о том, что наша поездка – это банальный бартер: турфирма путёвками расплатилась с радиостанцией, где я служил редактором. Да и деньги таким образом мне удалось сэкономить – они понадобятся для дела, которым займётся Ганик.

И здесь, среди экзотики и пряных запахов Индии, я после долгого перерыва встречусь с отцом. Скорее всего, он приедет со своей Дрессировщицей.

Отец женился на Дрессировщице спустя два года после смерти моей матери. Отцу было 47 лет, но и в этом возрасте он делал стойку на двух руках. Особенно эффектно это удавалось ему на пляже, на песке или на гальке на фоне моря. Вот эта самая стойка на пицундском пляже и сразила Дрессировщицу; она как-то сама призналась – «и я рухнула как берёзка, срубленная под корешок».

Я в то время уже заканчивал учёбу в университете, поэтому все перемены в своей жизни воспринимал по-взрослому. И отца своего понял. И даже подружился с новой женщиной в своей покорёженной семье. Тогда она была Марией Антоновной. «Зови меня Машей», – просила он. Она была младше отца и старше меня на десять лет. Я обращался к ней на «вы», но звал Машей.

Дрессировщицей она стала много позже, после того, как в ответ на фразу отца «Вы думаете, лев постарел, и лесная молодёжь может начинать наглеть?» – я влепил звонкую и болезненную для него фразу-пощёчину:

– Это ты-то лев? Да ты давно уже цирковой пудель, прыгающий на задних лапках перед строгой Дрессировщицей. А цирк твой называется – «Игра в буржуазную реставрацию»!

7.

Почти восемь утра. Заснуть так и не удалось. А скоро подъедет Ганифа.

Я побрился, заварил кофе, вышел с чашечкой на балкон. Шумели листья пальм на ветру.

Ганифа нисколько не располнел за эти три года, что мы не виделись. Он вышел из джипа и оказался таким же высоким, сухопарым, каким я его помнил, на его кавказскую и без того смуглую кожу лёг загар Гоа и делал его неотличимым от местных обитателей.

Он поднялся к нам в номер. Мы обнялись, обменялись шутками-прибаутками, похлопали друг друга по плечам.

– Сколько лет, сколь зим…

Ганик поцеловал ручку Лене.

– Очень рад познакомиться.

– Я тоже слышала о вас много хорошего…

Ганик шутливо-виновато сдвинул брови:

– Можно, я украду вашего мужа ненадолго. Посидим с ним в кафе, поговорим. Выпьем кофе-мофе…

– Коньяка-маньяка, – в тон ему поддакнул я.

– Вот только без маньяков, пожалуйста, – усмехнувшись, попросил Ганик.

– …Лимит на маньяков исчерпан в этом квартале, – с ухмылкой продолжил он фразу, когда мы сели в машину и отъехали от отеля.

– И много их здесь водится, маньяков-то? – спросил я.

– Да нет, мало, – ответил старый друг. – Но объявился тут один недавно. Бывший наш. Простой советский человек, но уже имеющий местное гражданство. Месяц назад пришлось застрелить, когда хотел поджечь прогулочный катер.

– Ты стрелял? – полушутя-полусерьёзно спросил я.

– Нет, – просто и негромко, как бы устало, ответил Ганик. – Зачем? Работал штатный снайпер местной полиции. Я тут при чем? – пожал он плечами. – Я отвечал за организацию экскурсии от местной турфирмы. Ты что, думал – я тут киллером служу, что ли? – хохотнул Ганифа.

– Ну а что? Песня такая была в моём детстве: «есть много профессий на свете хороших…» Ладно. И тем не менее. – Я помолчал и через несколько секунд заговорил другим тоном. – Я привёз деликатный заказ, рассчитываю на твою помощь.

Серебристая праворульная «исузу-трупер» Ганика бежала по почти пустынному утреннему шоссе. Мелькали отели, двухэтажные дома с розовыми кустами, между ними мусорные кучи и брезентовые синие жилища местных бедняков, остались позади католическая церковь, два торговых центра с горящей свалкой между ними, индуистский храм.

Мы остановились перед кафе-верандой.

Прежде чем выйти из машины, Ганифа, выключив двигатель и помолчав несколько секунд, спросил: