Афера. Роман о мобильных махинациях

– Шпок! (Звук удара по яйцам).

– Уяааа! (Ваш искренний вопль из глубины души).

Но ничего подобного не произошло. Моему намерению расстаться помешал запах. Я поджидал лифт на первом этаже, чтобы подняться в офис. И вот лифт опустился, раскрылись-разъехались его двери, и вышла из большой, зеркальной кабины какая-то девушка. Я думал о насущном и не обратил на нее внимания. По всей видимости, она была не в моем вкусе, так как я всегда обращаю внимание на девушек, если они в моем вкусе. Я вошел в кабину, нажал нужную мне кнопку и погрузился в ассоциативный поток. Девушка ушла, но в кабине остался запах ее духов. Маша (так звали мою любовницу) очень любила эти духи. Я вошел в лифт полным решимости прекратить всякие отношения с ней, а вышел оттуда, обо всем позабыв, словно кабина лифта оказалась чертогом забвения. Вдыхая оставшийся от девушки аромат духов, я воспроизвел перед собой Машу. Она стремительно менялась, словно быстро запустили ролик, состоящий из множества ее фотографий, одна другой краше. Я вдруг понял, что больше всего на свете хочу сейчас оказаться с ней наедине. Какое там расставание?

Первым делом я набрал ее номер, сказал, что заканчиваю сегодня в пять вечера и сразу же поеду в отель. Там мы с ней и встретимся. Поинтересовался, когда она рассчитывает приехать.

– Не слишком задерживайся, – попросил я.

– Это еще вопрос, кто из нас приедет раньше, – ответила она таким голосом, что мне стало жарко и хорошо. Мы увидимся! Сегодня! Как это замечательно! Это лучшее, что может случиться…

Я женат. Уже три года. За это время я много раз изменял своей жене с разными женщинами, но это было «просто так». Только секс, и ничего более. Так было до тех пор, пока я не встретил Машу. Я считал, что моя жена ни о чем не догадывается. Моя работа предполагала частые командировки и еще более частые вечерние мероприятия. В рекламе иначе не может быть: мы оживаем к вечеру, тогда как по утрам мы бледные полутрупы. Мы, рекламщики, дети ночи. Она пестует нас, насыщая существование острыми, как край бумаги для принтера, эмоциями. Я не совсем типичный рекламщик, у меня бессонница. Мне жаль тратить свою бесценную жизнь на сон, на потение под одеялом. Я курю и люблю виски. Я нравлюсь женщинам, и женщины нравятся мне. Маша изумительная любовница, ее характер точь-в-точь мой, с поправкой на то, что он женский. Мы с ней сделаны из одного теста, и все это, конечно, ужасно неправильно, что женат на ней не я, а кто-то другой. Хотя, кто знает? Будь она моей женой, разве были бы наши редкие свидания столь упоительными? Ну разумеется, нет. Все же хорошо, что жена моя ни о чем не догадывается…

16 июня,

4 часа

Я подошел к окну. В белесых утренних сумерках легкая штора казалась стеной ожидаемого уличного тумана. Окно словно растворилось, и туман просочился сюда, в наш тайный приют, где мы любили друг друга всю ночь, и лишь совсем недавно, под утро, в изнеможении отпустив друг другу наш общий грех, уснули, держась за руки.

Мой мозг включился, как всегда, очень рано. Он предпочитает вставать с петухами, черт бы побрал всю эту непознанную его систему, пронизанную нейронами. Мозг никогда не может отключиться полностью, и я после двух-трех часов полуобморочного состояния (так протекает мой сон – на грани яви и морока) просыпаюсь, словно от удара током. Мое пробуждение всегда молниеносно, я очень быстро «включаюсь». Мне не нужно ошалело смотреть по сторонам, трясти головой, мучительно соображая, где я, и вспоминая, что было накануне. Мне ни к чему протирать глаза, «наводить резкость»: у меня отличное зрение. Все мои жизненные функции, включая, уж простите мне такую подробность, шикарную эрекцию, начинают работать мгновенно и без сбоев, словно весь я – это какой-то супернадежный компьютер, порождение яйцеголовых гениев Силиконовой долины. Не знаю, как долго это продлится, но чувствую, что мой жизненный ресурс не исчерпан еще и на треть.

Проведя рукой перед собою, я подсознательно стремился ощутить кончиками пальцев волнительную и гнетущую своей неизвестностью туманную сырость. Но это была, конечно же, лишь штора, и я бесшумно отвел ее в сторону. Тогда сразу стало видно, как я обманывался, и обнаружилось, что за шторой никакого тумана нет вовсе, а вместо этого вдалеке, над лесом, встает багровое солнце, окрашивая черные верхушки сосен в пламенную охру. Солнце придавало лесу конкретику, прорисовывая каждый ствол. Мне казалось, что отсюда, сквозь стекло номера загородного отеля, я вижу невероятно далеко. Я различаю каждую ветку, каждую хвойную иглу, каждую резную деталь дубового листа. Начинался новый день, и я замер, прислушиваясь. Я медитировал. Я делаю так каждое утро. Я слушаю тишину, и она вовсе не кажется мне тихой. В тишине серебром переливается нежный голос ангельской капеллы и чуть более грубый хор демонов. Они поют о том, что ждет каждого из нас, они предсказывают будущее нового дня. Я понимаю суть их пения и настраиваю себя на то, что должно произойти. Я готовлю себя к встрече с неизбежностью. Когда-то я занимался буддистскими практиками, тогда я научился медитировать и быстро накапливать энергию Ци. С тех пор я перестал нормально спать.

…Багровое солнце. Говорят, что оно бывает таким на рассвете, если ночью где-то случилось страшное. Большая планета, на ней всегда что-то происходит. В том числе что-то нехорошее. И я удивляюсь, что солнце так редко багровеет на рассвете. Видимо, должно произойти что-то совершенно особенное, выдающееся в своем роде, истинно злодейское. Там упал самолет, здесь случился пожар, тут, прямо посреди обреченной толпы, взорвала себя заблудшая фанатичка. Да, определенно сегодняшний день будет тяжелым: я услышал в тишине переливы печального и прекрасного голоса, он пел мне о том, чего уже не изменить. Я не понимал его языка, я лишь чувствовал его интонацию. Мне стало тревожно. Я никогда не привыкну к этому: слушать потустороннее пение – дар сомнительной ценности. Я бы сам себя назвал сумасшедшим, но всякий раз я убеждаюсь, что мои предчувствия верны. Буддистские монахи называют это способностью видеть другое измерение, иной мир, в котором гораздо раньше происходит все то, что только должно произойти в нашем мире. Спорить с ними бессмысленно. Я всегда предчувствую будущее как минимум на день вперед, но всякий раз меня охватывает смятение, если предчувствия мои тревожны. Постоянно находиться на пике эмоций – это синдром менеджера. Это погружение в постоянный стресс. «Колбасит» – и, если все время пребывать в этом состоянии, то от бастиона собственной личности очень скоро не останется камня на камне. Крепчать надо, вот что. Крепчать и заставлять себя переключаться. Заставлять себя радоваться…

Я обернулся. Маша разметалась на кровати, прекрасная в своей наготе, и я с наслаждением разглядывал ее нежные формы, похожие в утренних сумерках на контуры статуи работы Микеланджело. Я знаю, что этот мрамор теплый, податливый, страстный. Он иссушает и наполняет меня, вот почему я не могу отказаться от наслаждения встречаться с этой девушкой, проводить с ней редкие, преступные ночи, покупая их ценой обмана у своей жены.

При воспоминании о жене я чуть было не закашлялся и, зажав рот, затряс головой, отгоняя ненужные мысли. Это удалось мне невероятно легко. Настолько легко, что я удивился этому. Обычно меня начинала мучить совесть, я вспоминал, что женат, что Маша замужем, что нам с ней так хорошо именно потому, что встречаемся мы нечасто. Мы никогда не сможем создать семью и быть вместе постоянно. Это не нужно Маше. Это не нужно мне. Мы счастливы тому, что есть сейчас между нами, и не вправе рассчитывать на большее. Есть прирожденные психологи, врачи, учителя. Мы с Машей прирожденные любовники. Во всяком случае, мне очень хочется, чтобы это было именно так. Я благодарен ей за то, что она ни разу не заводила нудный разговор в стиле: «А представляешь, у нас с тобой семья?» Она умница. И, кажется, ее все устраивает.

Для наших обманутых половин мы на выездных семинарах. Мы оба работаем в очень и даже слишком больших компаниях, в которых подобное частенько практикуется. Выездной семинар – это когда все рассаживаются по автобусам и едут в такой же вот отель, где слушают интересные выступления настоящих бизнесменов и нудные выступления теоретиков от бизнеса. Потом все выпивают, играют в боулинг, сплетничают о коллегах по работе и наутро, за завтраком, вливают в себя много холодного апельсинового сока.

Сегодня четверг. Наш «семинар» увы, закончился, и теперь неизвестно сколько времени должно пройти, прежде чем я смогу вот так же любоваться поутру Машей и наши автомобили простоят всю ночь рядом. Мне кажется, что они тоже неравнодушны друг к другу: мой черный, похожий на мастодонта «Infinity» и ее изящный «BMW». Я посмотрел вниз, туда, где стояли машины. На их крышах сверкали капли утренней росы, и было в этом что-то невероятно трогательное и одновременно совершенно безумное, как бывает всякий раз, когда ловишь себя на мысли, что пытаешься очеловечить неодушевленный кусок, пусть и очень дорогого, железа.

Мой телефон беззвучно подавал тревожные признаки жизни. Кому это я понадобился в пять утра? Оказалось, что пришло сообщение от жены: «Надумаешь прийти сегодня домой – не удивляйся». Я с недоумением прочитал это загадочное сообщение еще раз, но так толком ничего и не понял. Бредит она, что ли? Вот и предчувствия меня не обманули. День начался. Начался так начался. То ли еще будет…

Стоя в душе, я, подставив затылок под крохотный водопад, рассматривал свои пожелтевшие резиновые тапки. В машине я постоянно вожу набор гостиничного ловеласа. Резиновые тапки входят в обязательный комплект. И вот я подумал: «Отчего желтеют резиновые тапки?» Вспомнилась мне желтая пятка, которой стучал ее собственник у Ильфа и Петрова. Подумалось про ржавеющие по осени листья. Попытался связать воедино желтую пятку, ржавые листья и жизненный опыт. Получилось: «Чем желтее становятся твои резиновые тапки, тем ты становишься старше. И уже не за горами то время, когда пятки твои пожелтеют и ты превратишься в желчного джентльмена, стучащего своими желтыми пятками по каким-нибудь поверхностям, вовсе для этого не предназначенным. И тогда настанет осень твоей жизни, которую обязательно сменит зима, которая успокоит тебя навсегда, и тапки тебе уже никогда не понадобятся. Боже мой, какое отвратительное следствие!» С негодованием я выбросил свои пожелтевшие тапки в пластмассовое ведерко и решил сегодня же купить себе новые. Ах, если бы так легко все решалось в жизни. Поменять тапки – это словно поменять кожу. Но мы не змеи. И все, что мы носим с собой, остается с нами до тех пор, покуда не наступит зима.

Маша спала крепко или делала вид, что спала крепко, и я решил не будить ее. Я скатал все свои вещи в большой ком и, держа его перед собой на вытянутых руках, вынес одежду, мелкие гаджеты, портфель и пахнущие влажной дубленой кожей и парфюмом «Шанель» ботинки в коридор, осторожно прикрыл дверь, проворно оделся, застегнулся, зашнуровался. Пусть рубашка будет мятой, но ботинки должны быть начищены и надушены, так как их приходится иногда снимать, как предпоследнюю, перед трусами идущую, часть туалета, раздеваясь перед женщиной во время дневного свидания. Мечтая о чашке кофе и свежей выпечке на заправке «BP», я запустил двигатель и на малых оборотах выплыл за пределы отеля. Хорошо, что я не стал будить Машу. Утренние ароматы человеческого тела не лучшие союзники в любви. Утро не для таких, как мы с ней. Мы пили друг из друга жизнь под покровом темноты, мы были словно вампиры, а под утро разлетелись, зная, что снова встретимся, когда лунный свет позовет нас за собой.

Помня о предчувствиях (а как же иначе?), я вел машину с очень средней скоростью. «Infinity» имеет ураганные возможности, это чрезвычайно скоростной предмет, который, дайте ему волю и крылья, с радостью превратился бы в самолет. Эта машина была предметом моей низменной гордости. Я гордился ею так, как только и можно гордиться материальным предметом, владение которым отделяет тебя от владельцев других, менее престижных и менее дорогих автомобилей. Это был внедорожник, похожий на изящного, красивого бегемота. Сотни лошадиных сил, роскошный салон, мягкий ход… И невероятно удобный задний диван, где так чудесно проходили свидания с девушками, которым нравилось сочетание меня с этим автомобилем, а если быть точнее, то этого автомобиля со мной. «Раз у чувака такая тачка, то он заслуживает внимания», – думали девушки и отдавались автомобилю и мне, мне и автомобилю. Мой «Infinity» знал, что такое химчистка и не раз подвергался тщательной уборке, что случалось всякий раз после очередного свидания с девушкой на заднем сиденье. Это была та плата, которую автомобиль платил за возможность на время превратиться в дом любви, и, похоже, ему это нравилось. Я любил его. Я педантично заставлял его проходить все необходимые процедуры, все эти плановые ТО, покупку каких-то особых шин и тому подобное. Я всегда верил всем этим «приемщикам» из автосервиса, рекомендовавшим заменить то одно, то другое, и не скупился, и за ценою не стоял. В последний раз мне было заявлено о необходимости замены тормозных дисков, и я раскошелился на две тысячи долларов, уплатив за четыре диска фирмы «Brembo». После замены я не ощутил особенной разницы в поведении машины, но не обратил на это никакого внимания. «Infinity» и прежде прекрасно тормозил. «Значит, все так и должно быть», – подумал я и тут же забыл об этом. Я не знал тогда, что пройдет всего две недели и проблема замены тормозных дисков станет моей Большой Проблемой. Эти мерзавцы из автосервиса увидели, что я простак, который ни черта не смыслит ни в «Brembo», ни вообще хоть в чем-то, что касается автомобильных агрегатов. Доверчивый простак. Такому можно «впарить» все, что угодно, все равно он ничего не поймет. Они действительно установили мне диски «Brembo», но не новые. Точнее сказать – совсем неновые. А прежнему владельцу, своему другу-приятелю, они поставили новые диски, за которые я уплатил по полной. Думаете, я вру? Тогда вы наивные люди. На автосервисах такое происходит сплошь и рядом. Вот и меня кинули. И хорошо, если бы просто на стоимость этих чертовых дисков. Увы, все вышло совсем иначе…

Я ехал в правом ряду пустого Новорижского шоссе, скорость была около сотни. Размышляя о сообщении жены, я незаметно для себя вплотную приблизился к старой «Тойоте» и включил левый поворотник, собираясь обогнать ее. Однако водитель этой «Тойоты» был рожден русским, любящим быструю езду. Он упрямо вдавил педаль в пол, ускорился сразу километров до ста пятидесяти, и я увидел, как вдруг «Тойота» стала превращаться в точку на горизонте. Вот тут бы мне плюнуть, но куда там. Вместо того чтобы продолжать плестись себе потихоньку в правом ряду, я презрительно цыкнул зубом и нажал на педаль газа. «Infinity» ожил, ему по нраву было такое пришпоривание. Он рванул как бешеный! Сердце мое обливалось адреналином, когда я нагнал старушку «Тойоту», ослепил врага ксеноном и резко вильнул, перестраиваясь в левый ряд для обгона. Водитель «Тойоты», увидев, что я ему «моргаю», решил: «Этот мудак требует, чтобы я освободил правый ряд. Вот мудак! Да ну его, с такими мудаками, как этот, лучше не связываться!» и… «Тойота» также резко перестроилась влево! Я со всей силы ударил обеими ногами по широкой педали тормоза! То, что произошло через мгновение, было поистине ужасным: старый тормозной диск правого колеса не выдержал перегрева и… лопнул! Колесо тут же заклинило. На скорости двести километров машину развернуло на сто восемьдесят градусов и выбросило на широкую, поросшую травой разделительную полосу, где «Infinity» стало крутить, словно пушинку в потоке воздуха. Автомобиль закувыркался, его протащило по косой траектории метров двести и ударило о заграждение встречной полосы. Металлические столбики ограждения ломались, словно спички, широкая металлическая лента гнулась так, словно это был не металл, а мятная пластинка «Wrigley», а я визжал от ужаса, и, кажется, единственным членораздельным словом, которое различалось в этом паническом визге, было слово «Мама». Пишу его с большой буквы еще и потому, что оно помогло мне выжить. Ограждение не пустило скомканный «Infinity» на встречную полосу, под колеса какого-нибудь двадцатитонного самосвала, груженного песком. «Мама» – это последняя молитва всех, попавших в отчаянное, предсмертное положение. Если перед самым своим концом вы вспомните о своей матери и позовете ее вот так же, искренне, то вся ее любовь обязательно придет вам на помощь и спасет вас. После бесчисленных кувырканий изувеченная до неузнаваемости машина встала на колеса. Она не подвела: не загорелась и не взорвалась. Монотонно подвывая, я вылез через проем, в котором совсем еще недавно находилось лобовое стекло. Не удержавшись на искореженном капоте, я упал на землю, только что взрыхленную плугом за сто тысяч долларов. Жив. Спасибо, мама.

16 июня,

9 часов 03 минуты

Приехали менты. Довольно быстро. Сразу стали напирать, мол «превышение скорости» и так далее. Особенно усердствовал один из них: конопатый, моложе меня, но уже налитый белесым нездоровым жиром. Я некоторое время думал, что за прозвище ему больше подходит: Геринг или Колобок, но остановился все-таки на Колобке. Настоящий Колобочище, только не тот наивный и безмозглый, который от дедушки с бабушкой дернул на улицу и там был до смерти замучен пороками, а такой вот Колобок, выживший после улицы. Улица его воспитала, а потом он поступил на работу в ГАИ, научился сечь фишку, брать бабло, рубить капусту, прессовать лоха, драть три шкуры и орудовать волшебной полосатой палочкой.

– Сколько у тебя скорость-то была? Двести? Вон тя сколько протащило! Заграждение поломал, создал аварийную ситуацию, такую тачку угробил! – с сердцем, словно это была его тачка, выговорил, наконец, Колобок.

– Это моя тачка… Была, – помедлив, пробормотал я. – Я не знаю, что случилось. Я стал тормозить, и меня развернуло, подняло в воздух. Как вертолет, понимаешь? На вертолете летать доводилось?

– На освидетельствование пойдешь, – не унимался хамоватый Колобок, – небось, коньячок всю ночь посасывал? Наркотики употребляем? Кокаинчик нюхаем?

– По себе судишь, брат? – равнодушно спросил я, и он сразу взбесился, стал совсем уже в открытую хамить, назвал меня… Как же он меня назвал? Не хочу повторять, это очень неприличное слово.

– Миха, – позвал Колобка его приятель, который исследовал оставшийся от «Infinity» металлолом. – Да брось ты его. Ты лучше иди сюда.

– А что там? – нехотя отозвался Колобок. – Что там такое?

– У него, похоже, диск лопнул. Сам посмотри. Разорвало прямо!

– «Лопнул», «разорвало», – ворчливо повторил Колобок, склонившись над колесом. Внимательно посмотрел и даже присвистнул. – Да чего же тут удивительного! Диск-то совсем изношенный. Ты смотри-ка! Тут износа миллиметра три-четыре, а можно полтора от силы. Чего ж ты так машину-то запустил? – уже вполне по-человечески, с сочувствием обратился он ко мне.

– Не может быть, – мотнул головой я. – Я совсем недавно новые тормоза, ну в смысле диски эти самые поставил. Кучу денег отвалил. Не могло там быть такого износа.

– Наивняк ты, – хохотнул напарник Колобка. – Иди сам посмотри, раз на слово не веришь. Говорят тебе, что старье у тебя на машине стоит. На них тысяч пятьдесят отъездили, и притом хорошо так отъездили, с ветерком. Ну ничего, страховая все возместит. Мы напишем, что ты не виноват. Ты только это… Ты нам спасибо не забудь сказать. Все-таки машина-то не две копейки стоит. У тебя в какой страховой машина застрахована?

– В «Сносно», кажется, – рассеянно ответил я, – у меня в бумажнике их визитная карточка, я должен позвонить.

– Конечно, звони. Эвакуатор пусть пришлют и аварийного комиссара. Что ты раньше-то не позвонил?

– Растерялся.

– Понятно. Пойдем к нашей машине, и давай документы свои, начнем оформлять…

Колобок взял мои права, поглядел в них, неопределенно хмыкнул, потом посмотрел на меня, затем еще раз поглядел на пластиковую карточку водительского удостоверения:

– Виктор Картье. Картье? Это фамилия твоя?

– Нравится?

– Да-а, – протянул он. – Ну и дела. А нет у тебя никого из знакомых с фамилией, ну скажем, Фаберже?

– Есть, – соврал я. – Все большие ювелиры знакомы между собой. У нас что-то вроде секты.

– Охренеть. – Колобок сдвинул фуражку на самое темя и потер лоб форменным рукавом.

– По поводу? – не понял я.

– Я имею в виду, кого только не встретишь на дороге. Я разных людей видел. – Он принялся загибать пальцы: – Михаила Круга-певца покойного, Кобзона Иосифа Давыдыча, этого, как его, артиста-то… Во! Маковецкого! Да много всяких… Но вот настоящего ювелира Картье – это, конечно, впервые. Слушай, для тебя, наверное, эта машина все равно, что для меня окурок? Так же по фигу, да? Я в том смысле, что ты себе каждый день по такой же новой покупать можешь. Картье… Это ж какие деньжищи-то! Золото-брильянты! Эхх…

– Да ладно, никакой я не ювелир, – честно признался я, – однофамилец просто. Так что извини, но для твоей коллекции знаменитостей не гожусь.

– Жаль, – с сердцем ответил гаишник. – А я уж думал у тебя карточку со скидкой попросить. У жены скоро день рождения, хочу ей часики презентовать какие-нибудь прикольные.

– Прикольные? – удивился я. – Прикольные часики от «Cartier»? Да они же стоят кучу денег!