Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3

Какую тёлку он имел в виду, навсегда осталось за кадром.

Он попытался поработать огромной иголкой с нитками, тут же оказавшейся в его руках, но у него ничего не вышло.

– Ладно, шеф, на досуге отреставрирую! – с этими словами Преданный искусству Нерон бритвой вырезал остатки полотна из рамы, свернул подобно фокуснику и засунул в карман тоги. Засохшая краска так и усеяла полы вокруг. Так и усеяла! Этого злодейства Гитболан уже не видел.

– Ладно, Кропоткин! Взамен голой бабы я подарю этому музею свою лучшую картину «Похищение Сабинянок! Подарю в лучшем багете, какой может изобрести человеческая фантазия – багете, сваренном из железнодорожных рельсов! Бежим!

Они неслись по залам, сметая на своём пути всё шевелящееся. На одном из поворотов Нерон зацепился краем тоги за какой-то предмет и замешкался. Перед ним стоял погрудный мраморный портрет какой-то женщины. Волнистые волосы из пожелтевшего мрамора были аккуратно зачёсаны назад. Уголки рта приподняты в несколько насмешливой улыбке. От портрета исходил дух настоящей старины и качества без дураков.

– О Пульпия! – возопил Нерон, и всем показалось, что из рук его посыпался погребальный пепел. – Я любил тебя до свиста в ушах!

– Ого! Телеса ничего себе! – отметил Кропоткин, – Да ты не промах, тиран! Грудь колесом! Гарпия!

– Пульпия! О, если бы она знала, в каких моих эротических снах она участвовала, мне бы не было места на земле! Пульпия! Ты помнишь стихи, которые я тебе сочинил? Помнишь?

Презревши сэкс и давши клятву Богу,
С израненной стигматами душой,
Я вырулил на верную дорогу,
Покрытую соломой и паршой.
Мне было сорок, ей – двустами боле…
В суровый час, хоть я и не хотел,
Произошло на этом косогоре
Соединенье наших душ и тел.
С весёлым смехом и сердечной болью,
Влача свой пёстрый гульф наперевес,
Я ей дарил серебряные колья
И фрикции своих античных чресл!
Нет, жизни этой всё не так-то просто —
По большей части бытие – обман,
Она исчезла под опорой моста,
Как фикция, как утренний туман!
В мозгу моём осталась тень вопроса:
«Тот консулярий? Ты осталась с ним?»
И я ушёл, влача в котомке посох,
Спартанским зноем тягостно томим!..

Вдали, во мраке… Нет! Потом… Что же было потом? Да! Она нашла средство от бессонницы. Успокоиться теперь ей помогал хорошо отполированный корень валерианы! Где ты, Пульпия? Любовь моя! Но… честно говоря, стишки стишками, но серьёзно сказать – это было совершенно поразительное существо. Мировоззрение тли совершенно гармонично сочеталось в ней с самоуверенностью павиана. В глубине души я очень ценил её глупость! Но стишки переделывать не буду! Книгу переделывать не буду! Говно должно быть свежим!

Нерон вынул из-за пазухи кипу каких-то засаленных бумажек и принялся их сортировать.

– А вот ещё одно! Классическое!

– Не надо! Не надо! – отстранился Кропоткин, – Хватит твоей домотканной классики!

– Нет, я прочту!

Её имел я на Макария,

На святки, Пасху и так далее!

Крутые чресла,

Сверху голова,

Она меня волнует постоянно,

На свой язык переводя слова,

Что я дарил ей трезвым или спьяну.

Когда…

– Некогда!

Гитболан понукал. Нерон, раздираемый противоречивыми чувствами, стоял около жёлтого бюста и плакал. Две тысячи лет было его великой любви, но не могла его любимая отметить великий юбилей, потому что и костей её уже не было в природе. Нерон нежно проводил по мраморному, щербатому подбородку, гладил холодные щёки, целовал жёлтый нос. Потом, утирая слёзы умиления, он обратился к Гитболану: «Вы знаете, я тогда написал и другие стихи! И послал ей по почте! Это было самое прекрасное письмо на свете. На бронзовой пластине размером два на три метра огромными буквами выбили текст. Письмо доставили под охраной шести преторианцев! Какие времена были, матерь божья!»

– Да? – примирительно вежливо спросил Гитболан, – интересно было бы услышать и эти! Только не слишком долго! Нам ещё надо успеть кое-что сделать!

И Нерон, уже оторвавшись от холодного мрамора, стал читать нараспев дрожащим взволнованным голосом:

«Смиренье, Кротость, Звонкий Смех,

И Лёгкий Шаг, но… ах,

Ах, милый ангел – я из тех,

Кто ввергнут в прах.

Пытаясь выразить игру,

Что вижу в вас,

Я всё равно не подберу

Уместных фраз!

Будь я моложе, я б зачах

Давным-давно,

Но это… выразить в словах

Мне не дано.

Ужасно беден мой язык!

Будь дураком,