Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым. Charitas omnia kredit

И так далее.
В испуге вкруг озера ходит народ,
И принята в Англии хартия.
Три века, сменяясь, его стережет
Вах-вах, Королевская гвардия.
Пугают нас мамы,
Но мы так упрямы
Мы любим смотреть из окон.
На дне этой ямы,
Не любит рекламы,
Загадочный древний дракон.
Большими глазами
Он смотрит за нами,
Из носа пускает струю,
И над кораблями
Возносится пламя
И вопль громовой «Потоплю!»
Гонконг и Корея,
От сплетен дурея,
В бинокль изучают следы
В надежде: алея,
Огромная шея
Ударит винтом из воды.
Но Вам скажу я,
Ничего не тая,
Что с Несси в воде не все чисто:
Сглодала забота
И выдумал кто-то
Его для приманки туристов.
Есть в мире немало чудесных чудес
И в сказках они и в легендах.
Всего же чудесней чудесный Лох Несс
Не нужно ему комплиментов.

Посерьезнел Мандельшпрот. Заматерел. Усы стал брить бритвой. Атмосфера кругом уникально удушливая. Блок стишки кропает изящные, дамы многогрудые запели томные куплеты. Нерусские люди бьют в барабанные груди и поносят ценз оседлости и отсечную позицию. Император глазами хлопает и парады принимает с дочками. Шарадами увлечены кругом. Одни крестьяне тяжко вздыхают и молются на гумно, но очень далеко от больших городов. Нету ни в чем смысла, и нет почти нормальных кроманьонских людишек. Поп Гапон повел народ на Измаил, да вовремя утек, а народ поддался и пострадал страшно и неправедно. Гниет все, и самое противное, гниет тогда, когда есть все возможности. Тут, ба, на Красной Пресне редкая стрельба пошла, дяди в шляпах комоды на баррикады повлекли, и красные девки им вышитыми платочками махают и машут. Всеобщий протест кругом нарастает и ожидание Конституции от его Преосвященства государя императора. Все ждут конституции и палят из всех калибров стволов. Выскочил Мандельшпрот из-за угла, сорвал гимназическую фуру с головы и только изготовился заорать: «Долой кровопийцев и сосунков!» – как получил шашкой по башке и впал в прострацию комы. Когда очухался, кругом – грязь, пепел и дымок. Домой, не мешкая, поскакал Мандельшпрот, бросив гимназическую свою фуражку врагам. Смотрит, а на стенах уже висит Конституция, и все уже априори равны, а дяди комоды уже свои ищут в головешках пепелища. Учиться уже не хотелось. Ха! Какая тут учеба, когда такие глобальные сдвиги кругом наметились? Обрился Мандельшпрот налысо и в подполье ушел Маркса читать в подлиннике. Тут у него глазенки и открылись, и общественный инстинкт обострился. Не до онанизма тут!

Когда и кто?
Когда и кто мог вычислить заранее
Лжеца, лизца, гонителя свобод-
Кто остальных толкает в поле брани,
Но убегает пятками вперед-

Нострадамус
Густеет в окнах мгла – дитя чернил.
Людская сволочь мрака на виду.
И голод бродит средь людских могил.
И плачет Смерть: «Не ждите! Я приду!»
И кто-то, вкрадчив, повторяет мне:
– Уже не мир! Еще не на войне!

Солдат
Если мир в гордыне странной
Лицезреть тебя не рад,
Стойко стой, как оловянный
Примороженный солдат.

Зачем?
Когда безверие – петля,
Когда безрукий – у руля,
Когда отчаянье – венец,
Ты слышишь стук больных сердец-
Когда от детства – ни следа,
Когда мечты твои – слюда,
Когда разбито все – любя,
Зачем заглядывать в себя-

12 августа 1932 г.

За последние три дня я видел Мандельшпрота два раза, и эти встречи были очень коротки. Они оставили в моей тонкой душе едва уловимый след неопределенности и уныния. Он так спешил, проносясь по коридорам нашего Дома, что снес фалдой диковинный прелестный кактус, торчавший из плошки, как Сципион в упоительные дни летних Сатурналий. По всей видимости, попытки пристроить новые сочинения не привели его к положительным результатам. Таково это время. Таково. Это время требует чрезвычайной собранности и готовности к концентрации. Впрочем, по коридорам писательской кирхи проносится такое великое множество феерических персон, что кактус вряд ли сможет уцелеть даже в протяжении нескольких недель. Скорее всего, он разделит судьбу многих созданий природы во дни революционных бурь и будет препровожден на съезжую, где обретет свое законное место в одном из ящиков писательской свалки, всегда забитой папками с бумагой. Там нашли свой конец и несколько писателей с испорченным заводом, позволившие себе блеснуть особо яркими метафорами и сравнениями. Они лежат, палимые солнцем и умываемые дождями уже несколько недель ввиду того, что вывозка мусора по неизвестным причинам прекратилась. Может быть, этот перерыв – не навсегда, но надолго – это точно. Пружины, колесики и шестеренки, вылезшие из них, как из гамбсовских стульев, ввергают меня в поистине юношеское умиление. Во мне возродилось трепетное желание заняться сочинительством оригинальных вещей, впрочем, не доводя их оригинальность до абсурда, оригинальных в меру, ибо мера, соразмерность, гармония – вот единственный путь, позволяющий успешно миновать колдобины судьбы.

Париж
Гудками песню слагали о ясноликом патере
А там, где коридором улиц спешили пикапы
Собор парижской Богоматери,
Как жаба, присел на задние лапы.

Как сейчас помню, в 1914 году выловили-таки неуловимого Мандельшпрота и забрили в армию рекрутом-добровольцем Плевны. Сначала он летал на ероплане «Иван Муромец» и швырял фунтовые сливочные бомбы на замешкавшихся немцев и австрийских венгерцев, где и отличился во время очередного летнего отступления и был награжден Георгием. Народный заступник. Георгин. Вознесись над нами, о великий Блинноуэйский Чипс! Потом его за какие-то мелкие грешки и революционную агитацию перевели в Кавалерийский Императорский полк, где он оказывал в полковом клубе весьма благотворное влияние на лучшую половину человечества баб и всякие гадкие любезности дамам говаривал и трогал их за разные части мест руками. Женофил-собиратель. А было это в Мордегундии, немецком княжестве. А женщины в Мордегундии – сами знаете какие. Не мне вам объяснять, какие женщины есть в Мордегундии. Ох, какие фемины! Какие бабы! Пальчики оближешь! Мисс Задница Мира. Я бы и сам поимел Георгия, кабы в Мордегундию вовремя попал. Я бы их там поучил разным штучкам, если бы не эта несправедливость. Жаль не знаю латыни, а то сказал бы. Вражья рать! Факин Лав! Каму с утра. Изнемогаю в алчьбе!

Корабль.
Корабль летит вперед на всех парах,
Зеленых волн разбрызгивая яд.
Ты – Ростра с нежным звоном на устах,
Оскалы скал твой нежный дух манят.

Вам!
Какое мне дело до Вас,
Спешащих низом
Нитью шагов кружево вить-
Из грязи я слеплю себе
Крыльцо под карнизом
И буду в нем жить,
Иногда выглядывая
И обозревая круглые шляпы
И нецензурные лица домов,
Канализационные кляпы
Со свитой бетонных столбов.
А когда вечерний мрак
Начнет скрадывать
Чистых витрин плавленое олово,
Я буду из дырки нагло выглядывать