Морана

– Просто мне нравится узнавать новое. К тому же, я отдыхаю, меняя и чередуя занятия и нагрузки. Утром художественный кружок, днем секция самбо; после Кройки и шитья хорошо заниматься гимнастикой – а со стрельбища я стараюсь на полчаса зайти поплавать в бассейне. Или вот после лекций в Медтехе – очень хорошо бегается на стадионе.

– И что, в самом деле помогает голову проветрить? Надо бы всех наших двоечников загнать на… Так, ладно.

Спохватившись, Липницкая убрала с лица заинтересованность и слегка нахмурилась, показывая тем самым, что они наконец-то добрались до того самого обещанного серьезного разговора.

– Ты не передумала по поводу отчислений за использование твоих изобретений той ярославской артелью?

– Нет, Галина Ивановна. И там еще несколько артелей и кооперативов заинтересовались.

– Гхм? Я почему спрашиваю: как только деньги начнут поступать на счет детдома, у тебя обязательно состоится разговор со старшим инспектором районного отдела образования.

Понятливо кивнув, пока еще худенькая и угловатая, но уже понемногу начавшая округляться блондиночка спокойно заверила:

– Я не передумаю.

– Не то, чтобы я была против, но… Сашенька, ты хорошо подумала? Может, я открою тебе сберегательную книжку, и хотя бы треть денег будем перечислять на нее?

Проведя тонкими пальчиками по чуточку растрепавшейся молочно-белой косе, лиловоглазая изобретательница перекинула ее на спину и внесла окончательную ясность:

– Мне для занятий рисованием постоянно нужен хороший ватман, краски и дорогие цветные карандаши. Разноцветная тушь, пастель…

Директриса понятливо кивнула.

– Так же я хочу хорошо одеваться, но это будет выделять меня из остальных девочек. Другое дело, если одеваться хорошо в нашем детдоме будут все… Или, хотя бы, будут иметь возможность самостоятельно сшить себе обновки, или связать кофту.

– Хм-м?!

Выжидательно помолчав, Липницкая уточнила:

– И что, это все?

Лукаво поглядев на женщину, искренне болеющую за благополучие доверенных ей сирот вообще, и одной конкретной умницы-разумницы в частности, Александра открыто улыбнулась:

– Еще, если вы не возражаете, я бы хотела поучиться у одного человека.

– Что за человек? Где работает, и чему будет учить?

– Работает и живет в небольшой полуподвальной мастерской на Красноармейской улице, в тридцать шестом доме. Он очень хороший сапожник и вообще обувщик, еще скорняк и немножко слесарь.

«Совсем немножко – таких как он, обычно медвежатниками зовут. А еще он ножом на диво хорошо владеет».

– Ну, не знаю…

– Правда, Ефим Акимович еще не знает, что будет меня учить.

Не выдержав, директриса засмеялась в полный голос и замахала на воспитанницу, разом и «благословляя» ту на обучение, и выгоняя из кабинета – а то с такими разговорами Галина Ивановна рисковала опять добраться до дома лишь ближе к ночи. А у нее, между прочим, и свои дети есть, и муж без нее ужинать не любит…

* * *

Начавшись в Минске с холодных дождей и печального шуршания опадающих желтых листьев, октябрь тысяча девятьсот тридцать девятого года завершился полноценной метелью и обильным снегопадом, покрывшим-укутавшим крыши и дороги города настоящим пушистым покрывалом. Кое-где на газонах и клумбах еще виднелись последние островки пожухлой зелени, но всем уже стало понятно, что зима властно вступила в свои законные права – и даже солнце, что заглядывало в окна небольшого спортзала детдома номер четыре, с трудом пробивалось сквозь стекло, покрытое морозными узорами. Меж тем, ничуть не смущаясь царящей в помещении откровенной прохладой, в нем занималась-упражнялась легко одетая и очень молоденькая девица: она уже час крайне медленно кружилась в непонятном… Танце? Художественной гимнастикой это точно не являлось, для странноватой разминки все как-то уж слишком затянулось, вот и оставались какие-то экзотические танцы. И все же нет: больше всего это походило на то, что юная спортсменка самостоятельно разучивает движения какого-то нового для нее комплекса упражнений, которые где-то не раз видела, и даже хорошо заучила на память – но вот с его повторением в реальности то и дело возникали досадные ошибки. Множество раз беляночка останавливалась и прогоняла отдельные элементы в разных вариантах, подбираяя наиболее подходящий для себя: или вообще начинала все заново, с самого первого движения – и так до тех пор, пока все же с грехом пополам не «откатала» весь комплекс без грубых ошибок.

– Х-ха!

Победно выкрикнув, беловолосая гимнастка немного отдохнула, и начала новый повтор. И еще. И еще десяток раз – пока отдельные элементы и стойки не начали постепенно сливаться в одно непрерывное плавное движение, когда завершение одного тягучего перехода одновременно являлось началом следующего… Раз за разом и повтор за повтором, покуда закатное светило не позволило вырасти маленьким робким теням в углах спортзала в настоящие сумрачные полотнища: только тогда гимнастка позволила себе завершить занятие и открыть глаза, едва заметно светящиеся в подступающей темноте… А, нет, это просто лучик солнца попал на ее лицо и отразился от живых аметистов. Глубоко вдохнув и длинно выдохнув, она повела плечами, минуту постояла в полной недвижимости, и направилась к развешенному на шведской стенке светло-коричневому казенному платью и тонким рейтузам.

Дум-дум-дум!

Вслед за стуком по закрытой изнутри двери, раздался и знакомый голос «ударника», лишь немного приглушенный преградой из крашеной древесины:

– Морозова, ты здесь? Чего заперлась?!?

Стягивая с себя тонкую маечку, в паре мест насквозь промокшую от пота, девица небрежно шевельнула пальчиками в сторону вновь начавшего долбиться командира второго пионерского отряда – которого ну очень интересовало, чем таким интересным можно заниматься в малом спортивном зале. В одиночку, и целых два с половиной часа?! Да и в одиночку ли? И только внезапно забурчавшие кишки, призывающие к стремительному забегу к ближайшему туалету, помешали Егору Тупикову в этот ранний вечер достучаться до правды. Но скрытная пионэрка, что спокойно переоделась и покинула спортзал, хозяйственно заперев его на выданный ей директрисой ключ – даже и не сомневалась, что упорный вожатый еще вернется, и с грацией носорога будет штурмовать неприступную твердыню окрашенной в белое двери.

«Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей! А конкретно Тупикова на забивке свай использовать – очень напористый мальчик…»

* * *

Неумолимо близилось седьмое ноября тридцать девятого года, а вместе с ним приближалась и двадцать вторая годовщина Великой Октябрьской революции – которую еще лет пять назад все спокойно именовали Переворотом. Пролетариат и трудовое крестьянство уже вовсю предвкушало целых два дня законных выходных, строя грандиозные планы на праздничное застолье и обязательные всенародные гуляния, но шестого ноября утренние выпуски центральных газет Страны Советов удивили и встревожили всех большим портретом наркома НКИД товарища Литвинова в траурной рамке. Статья под черно-белым изображением сухими строками извещала граждан о трагической и преждевременной гибели члена Центрального Комитета ВКП (б) товарища Литвинова Максима Максимовича – которого старые партийные товарищи знали и как Меера-Геноха Моисеевича Валлаха. Пламенный большевик «ленинского» призыва, он всю жизнь боролся за счастье трудового народа там, куда его посылала партия: вот и в этот раз опытный дипломат прибыл в Хельсинки на очередной раунд сложных переговоров о делимитации границы[4 - С весны 1938 года по осень 1939 года между СССР и Финляндией шли переговоры о изменении существовавшей тогда границы путём обмена территориями. Советский Союз хотел обезопасить Ленинград, отодвинув дальше границу, проходящую всего в 20 км от города, и предлагал в обмен в три раза большие территории в Карелии.] СССР и Финляндской республики. Встреча была напряженной, но проходила в атмосфере взаимного уважения – пока один из референтов принимающей стороны не достал небольшой пистолет, из которого сначала выстрелил в председателя Совета Обороны Карла-Густава Маннергейма, а затем тремя выстрелами в упор оборвал жизнь главы советского НКИД… Невнятно выкрикивающего проклятия «соглашателям» и «предателям Великой Финляндии» убийцу почти сразу же скрутили, раненому фельдмаршалу оказали срочную помощь, но непоправимое уже произошло: мирные переговоры оказались не просто сорваны – нет, в воздухе просто-таки завоняло грядущей войной.

Но не успели советские люди оплакать героического наркома (попутно весело отпраздновав годовщину Революции), и начать собирать подписи под коллективными письмами-обращениями к Партии и Правительству с гневными требованиями примерно наказать фашиствующих белофиннов – как страна вновь понесла тягчайшую потерю. На сей раз смерть вырвала из тесных рядов ВКП (б) самого наркомвнудел товарища Ежова! Он вместе с рядом других ответственных товарищей из центрального аппарата НКВД как раз инспектировал Дальневосточный особый округ: десятого ноября Николай Иванович досрочно завершил проверку и незамедлительно вылетел в Москву. Но увы, не долетел: новейший советский транспортно-пассажирский самолет Ли-4 (в девичестве американский «Douglas DC-4») потерпел крушение над озером Байкал, врезавшись в его застывшую гладь с такой силой, что сходу пробил тонкий ледяной панцырь и ушел в глубину – осиротив весь народный комиссариат внутренних дел в целом, и три его отдела в частности. Конечно же, известие о новой трагедии шокировало весь Советский Союз, погрузив страну в новый трехдневный траур… Причем особенно силен он был на новых Курганском моторном и Красноярском авиационном заводах, купленных «под ключ» у американцев вместе с лицензией на их средний и дальнемагистральный транспортники Douglas DC-3 и DC-4. Настолько, что администрация обеих предприятий и ряд инженерно-технических сотрудников даже заранее собрали тревожные чемоданчики и обновили запасы сухарей. Конечно, далеко не все искренне горевали о гибели железного наркома, а некоторые скрытые враги так и вовсе сильно обрадовались и воодушевились – но НКВД сплотил ряды, и бдил как никогда! Так что начавшие было распространяться повсеместно шутки про то, что Ежова утянула на дно озера его наконец-то проснувшаяся совесть и его же знаменитые «стальные ежовые рукавицы», поехали на лесоповалы вместе с шутниками. К тому же, дело отчетливо шло к войне с финнами, и в газетах вскоре начали вовсю раскрывать людоедскую сущность буржуазного правительства президента Рютти: для начала припомнили Выборгскую резню[5 - Выборгская резня – этническая чистка во время Гражданской войны в Финляндии, когда после взятия Выборга войсками генерала Густава Маннергейма в 1918 году были проведены аресты и массовые расстрелы русского гражданского населения и незначительного количества финских красногвардейцев. Самым молодым жертвам этнической чистки было 12–13 лет.] и зверские убийства финских большевиков и просто русских жителей Финляндии. Потом изгнание с попутным ограблением всех выживших русских переселенцев, недружественную политику всех последних лет, нападения на советских пограничников… После такой подготовки никто не удивился, когда двадцатого ноября СССР объявил о своем выходе из Пакта о ненападении с Финской Республикой. Впрочем, составы с укутанной брезентом военной техникой, которые понемногу потянулись в сторону Ленинграда, говорили о происходящем лучше любых печатных изданий – и разумеется, простые граждане страны Советов тоже не остались в стороне от происходящего. Одни заводские коллективы в знак поддержки доблестных бойцов и краскомов РККА брали на себя обязательства ударной работой крепить единство армии и тыла; другие клялись досрочно завершить строительство и запустить важный промышленный объект. Добыть сверх плана десятки тонн угля или руды… Выплавить больше стали… Собрать для непобедимой и легендарной деньги на «именной» танк или самолет… Одним словом, народ в меру сил и воображения выражал свою полную, и по большей части – абсолютно искренюю поддержку планам Партии и Правительства.

Не миновал этот почин и минского детского дома номер четыре, в котором младшеклассники-октябрята приняли на себя обязательство закончить учебный год совсем-совсем без троек и сдать начальную ступень БГТО[6 - Будь готов к труду и обороне!], а пионеры из средних классов все как один торжественно поклялись сдать нормы ГТО первой ступени. Что же касается парней и девушек возрастом от четырнадцати лет, то они дружно отправились записываться в ОСОАВИАХИМ и штурмовать спортивные высоты ГТО второй ступени. Неизвестно, до чего бы додумался комсомольский актив, но первого декабря в детдом привезли сразу три ящика с новенькими швейными машинками «Подольск», четыре коробки черных и белых ниток, и джутовый мешок насыпанной вперемешку различной одежной фурнитуры. Пока все это нежданное богатство распаковывали, пересчитывали и устанавливали в кабинете труда и домоводства для девочек, с железнодорожной станции «Минск-Грузовой» привезли полтора десятка рулонов разноцветного ситца и сатина. И – пять больших десятикилограммовых катушек разноцветной шерстяной пряжи, с выжженным на торцах бобин-переростков «тавром» Троицкой камвольной фабрики. Все! Даже начавшаяся второго декабря война с Финляндией, которую новый глава НКИД товарищ Молотов в открытую назвал восстановлением исторической справедливости, не отвлекла сирот женского пола от построения стратегических планов по освоению свалившегося на них богатства. То есть, конечно же, на приют: тем более что его администрация быстро довела до воспитанниц, что каждая из них вскоре может рассчитывать и на хороший отрез ткани для построения выпускного платья! Тем, кто просто заканчивал в следующем году школу-семилетку, поскромнее и только из цветастого ситца; а вот девушки, покидающие детский дом и уходящие во взрослую жизнь, при желании могли сшить для себя вполне достойный гардероб. Что же касается освоения запасов пряжи, то любой воспитанник мог смело попросить ее себе на кофту или свитер с высоким воротником: всего-то и делов, что научиться самостоятельно вязать на спицах, и сдать несложный экзамен по этому делу – ну или как-то договорится с теми девочками, кто это уже умел. Огонька в развернувшиеся подростковые «интриги» подбавило и появление в швейном кабинете большого альбома с рисунками модной подростковой одежды, а та же трех десятков пронумерованных и «приписанных» к конкретным рисункам комплектов профессиональных лекал из тонких лакированных фанерок. На альбоме стояло внушительное клеймо «Ярославской швейно-скобяной Артели», все комплекты были отмечены маленькими штампами «Потребкооперация СССР» – и после знакомства с красочными изображениями брутально одетых парней и воздушных красоток, довольно многие сироты вдруг ощутили непреодолимую тягу к красивой и модной одежде. Чтобы сбавить накал обсуждений и нездоровые волнения, товарищ Липницкая Г.И. даже пошла на суровые меры, объявив о начале досрочной подготовки к празднованию нового, тысяча девятьсот сорокового года! В переводе с казенно-педагогического на повседневно-русский, все свободные руки рекрутировались на поистине Великую Генеральную Уборку: и если в армии подобные парково-хозяйственные мероприятия редко занимали больше одного-двух дней, то в минском детдоме номер четыре они растянулись на полноценную неделю. Причем припахали весь списочный состав: и даже убедительная победа на областных соревнованиях по стрельбе не помогла новоявленной кандидатке в мастера спорта Александре Морозовой избежать трудовой повинности, и лично-персональной «делянки» в виде наведения порядка и мытья пола в Малом спортзале… Который до нее уже два раза кто-то основательно помыл. Но нет предела совершенству: так что она не удивлялась, не обижалась и тем более не сачковала, размеренно орудуя большой деревянной шваброй и мурлыкая что-то неразборчивое, но очень мелодичное – заодно старательно «не замечая» наблюдающего за ней от входа парня лет этак семнадцати.

– Привет!

Наконец-то «заметив» наблюдателя, она ответно кивнула ему головой. Затем стянула со швабры кусок старой ветоши и присела перед ведром, принявшись прополаскивать ее в едва-едва теплой воде с разведенной в ней парой стружек хозяйственного мыла.

– Тебя же Сашка… Саша зовут?

На что-то решившись, коренастый парень все же зашел в спортзал, дисциплинированно пошаркав обувью по расстеленной перед дверью тряпке.

– А меня Слава. Говорят, ты рисуешь хорошо?!

Удивленно изогнув левую бровку, блондиночка утвердительно кивнула и принялась выжимать ветошь перед тем, как вернуть ее обратно на рабочий инструмент.

– Это. Тут такое дело…

Помявшись, выпускник следующего года бухнул как есть:

– Можешь нарисовать портрет одной девчонки? У нее скоро день рождения, я подумал… Ну, в общем, было бы здоровое подарить ей такое.

Продолжая, а вернее уже практически завершая свой трудовой подвиг, тринадцатилетняя рисовальщица на диво дружелюбно уточнила:

– Она из нашего детдома, или ты с ней вместе учишься в ФЗУ?

– А откуда ты… Ну да, вместе. Только я на станочника широкого профиля, а она на крановщицу.

– Значит, тебе ее надо будет показать.