Двенадцать подвигов Рабин Гута

Первые несколько секунд военачальник декламировал в абсолютной тишине, а затем оба войска взорвались дикими криками и свистом. Передние ряды войск заулюлюкали и начали топать ногами, а откуда-то из задних рядов в несчастного поэта полетели тухлые яйца и помидоры. А тот, ни на что не обращая внимания, остался гордо стоять между двух огней, так и не опустив правую руку.

– Долой! Заткнись!! Фуфло!!! – раздались крики из толпы. – Опять, Гомер, пургу гонишь? Закрой пасть, пока тебе оба глаза не выкололи, чтобы пергамент не пачкал…

– Молчать! – стукнув кулаком правой руки ладонь левой, заорал Жомов, но его рык никакого эффекта не возымел. Задние ряды посчитали, что это несчастный Гомер пытается возразить, и завопили еще громче. Сеня толкнул локтем Попова.

– Мо-о-о-олчать!!! – во всю мощь собственных легких заорал тот.

Вопль Попова пронесся по толпе порицателей поэзии ураганным ветром. Щиты и мечи повываливались из рук у солдат, шлемы посрывало с голов, а ближайших к Андрюше воинов и вовсе ударной волной повалило в пыль и швырнуло под ноги Гомеру. Тот оскалился и, плотоядно потерев руки, принялся топтать поверженных врагов подошвами своих сандалий. И, судя по всему, получал от этого такое огромное удовольствие, что даже слюни пустил на подбородок и закатил глаза. Попов от такого зрелища оторопел, перестав орать. И тогда стало слышно Гомера.

– Вот вам, проклятые слуги титанов, – шипел он сквозь зубы. – Как вас сейчас попираю своими ногами, так же и с памятью вашей поступят потомки. Я же прославлюсь пред миром, имя в бессмертье свое пронеся сквозь эпохи!

На свою беду, начинающий пиит стал декламировать вирши в непосредственной близости от Жомова, а Ваня к любителям поэзии никак не относился. Зато он очень плохо относился к тем людям, которые мешают ему проводить занятия по строевой подготовке. Две воинские части шли по дороге отвратительно. Их разрозненный строй настолько коробил эстетические вкусы Жомова, что единственной целью его вмешательства в маневры двух армий было срочное проведение занятий по маршировке. Гомер в эти планы вмешался дважды. Во-первых, когда приказал своему войску идти в атаку. А во-вторых, когда посмел что-то болтать без приказа. Естественно, кара последовала незамедлительно.

Мини-триллер на глазах изумленно-оглушенных эллинов! В главных ролях: Немезида – Ваня Жомов. Ее жертва – пока еще зрячий Гомер. Краткий сценарий фильма: Немезида карает жертву посредством увесистой оплеухи с непременной дальнейшей потерей жертвой сознания. Зачетное время – 0,78 секунды.

– Кто еще хочет? – грозно поинтересовался Иван, отрывая взгляд от поверженного поэта, на время краткого отдыха решившего присоединиться к своим недавно попранным жертвам.

Ответа на вопрос Жомова, естественно, не последовало. Отчасти из-за того, что более половины обоих воинств из-за акустических экспериментов Попова его просто не слышала, а отчасти потому, что остальные бойцы могли лично наблюдать в действии жомовский удар. Ваня разочарованно покачал головой.

– А жаль, – вздохнул он и только тогда вспомнил о своих спутниках. – Сеня, ты, кажется, у этих уродов что-то спросить хотел?

– А ты разве уже закончил? – сделав удивленно-наивные глаза, поинтересовался Рабинович.

– Еще нет, – с серьезным видом покачал головой Ваня. – Но могу продолжить позже.

Собственно говоря, к первым встреченным на дороге людям у Сени был один-единственный вопрос: «Как пройти к Олимпу?» Его он и задал, вполне обоснованно ожидая ясного и четкого ответа. Однако, к вящему удивлению Рабиновича, оба войска уставились на него с таким видом, будто он сморозил несусветную глупость. Несколько мгновений потрясенные вояки и удивленный Сеня рассматривали друг друга с абсолютно одинаковым выражением недоумения на лице, а затем Рабинович повторил свой вопрос.

– Что в этом сложного? – раздраженно поинтересовался он. – Я же у вас не спрашиваю, где найти Зевса. Я просто интересуюсь, как добраться до Олимпа. Гора у вас, в Греции, такая есть.

Солдаты продолжали стоять молча, не сводя с Рабиновича широко открытых глаз. Правда, теперь у некоторых из них к вытаращенным зенкам добавились еще и раззявленные рты. Сеня начал тихо звереть.

– Чего вы уставились на меня, как монгольские кочевники на дредноут? – зарычал он. – Что вам не ясно? Русский язык не понимаете или про Олимп никогда не слышали? А может, просто вы все тугие на оба уха?

– Сеня, давай я врежу кому-нибудь, – Жомов решил помочь другу, но Рабинович лишь махнул на него рукой. Дескать, подожди. Без тебя тошно!

Толпа античных воинов между тем потихоньку начала выходить из оцепенения. Некоторые солдаты стали переминаться с ноги на ногу, другие почему-то принялись поправлять амуницию, третьи и вовсе начали ковыряться в носу древками дротиков, но все без исключения что-то невнятно стали бормотать себе под нос. Рабинович, отчаявшись дождаться ответа на свой вопрос, окончательно потерял терпение. Он набрал полные легкие воздуха, чтобы заорать на медноголовое стадо баранов, но затем передумал и устало махнул рукой.

– Ладно, Ваня, уговорил, – тяжело вздохнул Рабинович. – Врежь в ухо вон тому, крайнему. Может быть, твоя методика допроса сработает.

Жомов довольно осклабился и, поплевав на ладони, что есть силы влепил подзатыльник ближайшему воину, продолжавшему стоять в позе заблудившейся статуи. Оплеуха получилась удивительно звонкой и мелодичной. Шлем грека зазвенел, будто валдайский колокольчик, но на этом приятные последствия от удара и закончились. Оглушенный солдат удивленно моргнул глазами, почему-то своим невинным взглядом напомнив Попову молодую корову перед подойником, и, не произнеся ни звука, плашмя рухнул носом в дорожную пыль. Андрюша расстроенно покачал головой.

– Вань, по-моему, ты ошибся. Сеня тебе не на того грека показывал, – попытался он подкорректировать прицел Жомова. Омоновец принялся крутить головой, выискивая отмеченную цель, но Рабинович не дал ему возможности пойти на повторный заход.

– Мать вашу в следственный изолятор, – истошно заорал он на сброд в доспехах. – Кто-нибудь понимает вообще, о чем я говорю?

– Кое-кто понимает, – в ответ неожиданно раздался из кучи контуженных тел протяжный голос Гомера, а затем и само будущее чудо античного стихосложения выбралось наверх. – Но скажите мне, во имя Дики, богини правды и правопорядка, ужель не герои вы, полубоги, посланные вестниками храброму воинству тиринфскому?

– Ну, естественно, герои. Кто же мы еще? – с тяжким стоном развел руками Рабинович. – Вон тот амбал трижды Герой Советского Союза. Я Герой России, а толстый корабельный ревун, что стоит рядом со мной, и вовсе Герой Республики Зимбабве, почетный обжора королевства Замбезии и несравненный полубог штативов и пробирок.

– Герои чего? – удивленно поинтересовался Гомер. – Полубоги от кого?

– Ты чего, наехал, что ли? – одновременно с ним обиделся Попов, но Сеня криминалиста не слушал. Схватив за шиворот оторопевшего поэта и командира половины вооруженного медными столовыми ножами сброда, он ткнул его носом в каменный живот Жомова.

– От кутюр! – теперь уже окончательно потеряв самообладание, завопил Рабинович в ответ на вопрос Гомера. – Какие герои, придурок? Какие полубоги? Где ты у нас на кителях ордена увидел и нимбы над макушками нашел?

Поэт ничего не ответил. Может быть, он и хотел что-то сказать, но Сеня столь яростно возил его носом по животу Жомова, что изо рта Гомера ничего, кроме бессвязного бульканья, вырваться просто не могло. Некоторое время Иван с заинтересованным вниманием сверху вниз смотрел на голову поэта, не без помощи Рабиновича выписывающую параболы и гиперболы на животе омоновца, а затем резко отодвинулся в сторону. Не ожидавший такой подлости от друга, Сеня едва устоял на ногах. Но вот Гомера из рук все-таки выпустил.

– Может, хватит об меня его сопли вытирать? – недовольно глядя на пылающего праведным гневом Рабиновича, поинтересовался Иван. Сеня только махнул рукой.

– Тьфу на вас на всех, – сплюнул кинолог и, отойдя на обочину, уселся прямо на траву. – Сами с этими уродами разбирайтесь.

– А чего тут разбираться? – удивился Попов, из-под ладони посмотрев на солнце. – Время позднее, пора обедать. Я тут прихватил кое-что из дома, – Андрюша достал из-за пазухи увесистый сверток и с сомнением в глазах осмотрел его. – Но думаю, что этого на всех не хватит. Вань, может быть, потрясешь этих горе-вояк на предмет съестных припасов?

Жомов был бы плохим ментом, если бы не мог вытрясти из попавшегося под руку нарушителя общественного спокойствия что-нибудь полезное для себя. Поэтому просьба Попова не заставила его краснеть и возмущаться. Зычным голосом приказав приготовиться к досмотру, Ваня принялся потрошить содержимое тощих котомок греческих воинов. Эллины, видимо, воспринявшие подобное обращение с собственным имуществом как должное, не выказывали никакого неудовольствия бесцеремонными действиями омоновца, и Жомов вскоре вернулся к друзьям, неся в одной из экспроприированных котомок несколько кусков вяленого мяса, пресные лепешки и целую россыпь головок чеснока. Андрюша тут же спрятал свой НЗ обратно за пазуху и вместе с Ваней принялся за поглощение отобранных с боем трофеев. Рабинович недовольно покосился на обоих и, презрительно проворчав что-то нечленораздельное, отвернулся, забрав из рук Жомова лишь небольшой кожаный бурдюк с кисловатым слабеньким вином.

Вид жующих Жомова и Попова вызвал у греческого воинства обильное слюновыделение. Желудки эллинов громко заурчали, настоятельно требуя от своих хозяев присоединиться к трапезе, и оба отряда тут же рассыпались по обочинам дороги. Вскоре на тропе так и не начавшейся войны остались только Гомер и еще какой-то расфуфыренный, как декоративный петух, грек в багровой тунике и с разноцветным плюмажем на позолоченном шлеме. Он стоял посреди дороги, там, где недавно находился второй отряд, и, оперевшись на меч, с закрытыми глазами раскачивался из стороны в сторону, просто чудом умудряясь удерживаться на ногах. Гомер немного растерянно посмотрел по сторонам, а затем подошел к противнику и тронул его за плечо.

– Иксилон, очнись, – проговорил поэт. – Хвала олимпийцам, сражения не будет.

– А? Че? – встрепенулся командир второго отряда и, открыв глаза, с удивлением уставился на стоявшего прямо перед собой Гомера. Несколько секунд Иксилон удивленно хлопал ресницами, а затем истошно завопил:

– Пилосцы, к оружию! Враг окружил вашего командира!

Ваня Жомов, мирно жевавший пищу на травке, явно не ожидал, что в обеденный перерыв кто-то может начать истошно орать. Поперхнувшись непрожеванным куском мяса, он резко обернулся и запустил первым попавшимся под руку булыжником в возмутителей спокойствия. Гомер, уже наученный горьким опытом, рыбкой нырнул в дорожную пыль, а вот Иксилон, проспавший всю самую интересную часть представления, остался стоять неподвижно. За что и поплатился.

Пущенный железной рукой омоновца булыжник на околосветовой скорости произвел стыковку с позолоченным бронзовым шлемом грека, огласив округу оглушительным набатным звоном. Несколько мгновений Иксилон стоял неподвижно. Он даже успел удивленно хлопнуть ресницами, прежде чем обрушился на дорогу по соседству с Гомером и, нечленораздельно хрюкнув, тут же свернулся клубочком и громко захрапел, как новобранец после команды «отбой». Жомов недовольно покосился на Иксилона, раздумывая, не уменьшить ли громкость храпа вторым булыжником, но, решив, что это уже не поможет, только махнул рукой и вернулся к трапезе. А Гомер, поднявшись с пыльной дороги, отряхнулся и подошел к Рабиновичу.

– Скажи, благородный, коль вы не герои, откуда пришли вы на землю Эллады? – нараспев поинтересовался он. – Диковинный облик такой подобает лишь грозным титанам да гордым Кронидам. Ответь же мне, кто вы, во имя Афины!

Несколько секунд Рабинович задумчиво рассматривал поэта, словно решая, что лучше – дать ему сразу в ухо или послать в пригород Магадана, а затем все равно дать в ухо. А Гомер ждал ответа, совершенно не подозревая о том, какую каверзу судьба в лице кинолога готовится ему преподнести. Сеня несколько мгновений смотрел в наивные глазенки поэта, а затем махнул рукой.

– Хрен с тобой. Живи, – великодушно разрешил греку Рабинович. – Только сразу предупреждаю, еще раз начнешь со мной своим «высоким слогом» разговаривать, скормлю псу. Он у меня непривередливый. Сожрет все и не подавится. Понял?

Мурзик укоризненно посмотрел на своего хозяина, всем своим видом выражая недовольство подобной клеветой, а затем фыркнул и, стащив из-под рук у Попова кусок вяленого мяса, отошел в сторону. Дескать, поэтов, хозяин, будешь сам жрать, а меня и баранина вполне устроит. Гомер проследил за псом взглядом и расценил его действия иначе. Поэт посчитал, что уж если странный пес странных путешественников и вяленым мясом не брезгует, то и от грека на закуску отказываться не станет. Горестно вздохнув, Гомер пробормотал себе под нос: «Нет пророка в своем отечестве!» – а затем обиженно посмотрел на Рабиновича.

– И что вы все такие зануды? – поинтересовался он. – Уйду я от вас на развалины Трои. Лишь души героев оценят поэта…

– Опять начинаешь?! – рявкнул на грека Сеня. Тот испуганно покосился на безразличного ко всему происходящему Мурзика и прикусил язык.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся кинолог. – Так как нам пройти к Олимпу?

Грек глубоко вздохнул, то ли собираясь ответить наконец на простой вопрос Рабиновича, то ли намереваясь снова о чем-то его спросить, но не успел. Едва Гомер разинул рот, собираясь выдавить из себя очередную порцию шедевров античной литературы, как неожиданно для всех окрестности огласил громогласный звук фанфар или их греческих аналогов, удивительно похожий на сигнал воздушной тревоги времен Второй мировой войны.

Гомер подпрыгнул на месте и застыл с открытым ртом. Попов, напротив, от неожиданности так резко сглотнул, что едва не подавился, и пару секунд не мог шевелить челюстями, замерев у дороги, как идеальный натурщик для лепки статуи немого удивления. Сеня вздрогнул и интуитивно схватился за дубинку, Жомов вскочил на ноги и даже Мурзик угрожающе зарычал, повернувшись в сторону гор, с отрогов которых и долетел звук труб Иерихона. А греки, побросав свою скудную трапезу, к тому же ополовиненную жомовско-поповской ордой, суетливо принялись выстраиваться в боевой порядок прямо напротив застывшего на пятой точке Андрюши.

Античные бойцы все до единого принялись расправлять помятые туники и, пытаясь приладить на место непослушную амуницию, натирали ее пропыленными и засаленными котомками, видимо, надеясь этим странным способом заставить ее сверкать на солнце. Причем ни один грек не смотрел на то, что делают его руки, а каждый, раззявив рот, пялился в сторону горной дороги, по которой с невероятной скоростью приближался огромный столб пыли.

Неизвестный локомотив мгновенно домчался до равнины и, скрипя тормозами, резко остановился прямо напротив двух армий, застывших по стойке смирно. Сопровождавшие его почетным эскортом клубы пыли в первую секунду не заметили остановки и проскочили мимо. Но затем они исправили свою ошибку и вернулись назад, осев не на дороге, а на греках, ментах и Мурзике толстым серым налетом. Видимо, просто из вредности!