Господин из завтра. Хозяин Земли Русской

В огне труда и в пламени сражений
Сердца героев царь наш закалил!
Как светлый луч его могучий гений!
К победам нам дорогу осветил!

Для нас открыты солнечные дали.
Горят огни победы над страной.
На радость нам живет наш император,
Наш мудрый вождь, учитель дорогой!

Ну, ничего, я с ним еще поговорю по-свойски! Мамочка моя, так ведь это, если и дальше так пойдет, чего ж это будет-то, а?..

А кто это так нагло теребит меня за рукав? Кто этот безумный смельчак? Ну, я ему сейчас… Егорка, ты?

– …Государь, государь, просыпайтесь! – Шелихов настойчиво трясет меня до тех пор, пока я не открываю глаза.

Это что же? У нас гражданская война на носу, а мне сны про победу над Японией снятся? Надо же… А как все было красочно! Вот только Шаляпин и Рахманинов никак не могли присутствовать на торжествах. Им сейчас лет по пятнадцать…

Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)

Мы медленно приходим в себя после крушения. На станции развернуто что-то вроде полевого госпиталя, куда срочно вызваны врач, двое фельдшеров и сестра милосердия из ближайшей земской больницы. Пятеро атаманцев уже унеслись в уездный город за медикаментами и дополнительным медперсоналом. Гревс расставил посты, мобилизовал всех железнодорожников, и теперь мы пытаемся связаться с Питером и Москвой.

Бледный телеграфист трясущимися губами в очередной раз сообщает, что связи нет. Бледный он потому, что над ним стоят двое конно-гренадеров с «пищалями» в руках. Один из них, молодой, но удивительно усатый и бородатый вахмистр, нагибается к телеграфисту и, похлопывая его по плечу (от чего бедолага приседает), низким голосом просит: «А ты еще постарайся, постарайся, а?!»

Наши связисты в сопровождении десятка атаманцев уже умчались вдоль линии. Сразу же, как только выяснилось, что связи с Питером и Москвой нет, мы с Гревсом отправили летучую бригаду на предмет починки нарушенной линии. Ведь Владимир Александрович наверняка отдал своим сподвижникам приказ перерезать связь…

Черт возьми! А Шенк-Дорофеич еще мне лекцию читал про мое неумение! А сами-то, сами! Спецы, млять! Проморгали натуральный заговор. Впрочем, им не впервой. Вот так же СССР проморгали! Ну, ничего, ничего… Я вам не покойный Пуго, я стреляться не стану. Я вам тут такое ГКЧП устрою – мало не покажется…

Пока мне делать нечего, и потому я гоняю в мозгах возможные варианты дальнейшего развития ситуации. Надо полагать, Владимир Александрович, ежели не дурак (а на дурака он явно не тянет! Добро бы меня, но Альбертыча с Дорофеичем переиграл!), обвинит во всем случившемся меня. Он, конечно, еще не в курсе, что я остался в живых, но исключать такую возможность он не станет. Чего он точно не знает, так это того, что уцелела почти вся моя свита. Вот это будет для него сюрпризом, причем весьма неприятным…

– …Государь, государь! – рядом со мной возник Егор. – Есть связь! Пытаемся связаться с Кремлем…

До Кремля удается достучаться минут через сорок («Дело ж почты – дело дрянь!»[2 - Из сатирического стихотворения А. К. Толстого.]). Москву информируют о произошедшем. В ответ Глазенап передает, что от командующего гвардией получено сообщение об удачном покушении на Александра III. Согласно версии В. А., погибли все. Чудом остался жив только он и двое его людей.

Я отдаю приказ поднять по боевой тревоге все части Московского военного округа и ввести в Первопрестольной осадное положение. Дополнительно полковник Келлер вводит режим усиленной охраны в Кремле. Через некоторое время на разговор по прямому проводу выходят Долгоруков и Духовский. Я подробно пересказываю им обстоятельства покушения. В самый разгар телеграфных переговоров рядом со станцией вспыхивает заполошная пальба. В комнату влетает встрепанный Гревс с револьвером в руках и, не говоря худого слова, пытается повалить меня на пол, намереваясь прикрыть своим телом.

– Ротмистр?! Твою же ж мать…

– Государь! Прошу вас… – попытки перевести меня в горизонтальное состояние продолжаются с удвоенной силой. – На станцию напали!

Прежде чем я успеваю задать хоть какой-нибудь вопрос, за окном оглушительно ахает залп из винтовок, после чего взрыкивает «бердыш».

– Кто напал?

Ответить Гревс не успевает. Грохочет взрыв, и если я еще не разучился определять массу ВВ по звуку разрыва, то подорвали граммов двести в тротиловом эквиваленте. Мы оба тут же оказываемся на полу, а битые стекла окон осыпают нас февральской метелью.

– Александр Петрович, что там вообще происходит?!

– Станция атакована с трех сторон, государь. Женщины под защитой старого лейб-конвоя. Остальные организовали оборону. Ударная группа Махаева готовится на вылазку…

Его прерывает еще один взрыв, ответом которому служит яростная трескотня магазинок. Снова рявкают ручники, затем грохот револьверных выстрелов, и неожиданно все стихает. Ну и что у нас там?..

На земле лежит три десятка человек. Половина из них – покойники. А вот остальные более-менее целы, хотя озлобленные казаки не стеснялись.

– Егорка, а ну-ка прикажи своим поднять мне вот этого субчика!

Атаманцы, словно куль с мукой, вздергивают одного из лежащих в вертикальное положение. Та-ак, ну и что же мы видим? Офицерская форма гвардейского флотского экипажа. Занятно, а ведь Платов уволок всех «гвардии морпехов» с собой. Откуда ж ты, такой красивый, нарисовался?

– Кто таков? – Егор положительно не может быть в состоянии покоя. – Отвечай, кто таков?! Быстро! Ну!

Блин! Прежде чем я успеваю всерьез вмешаться, молодчик хрипит: «Щепольска не сгинела!» – рывком высвобождает руку и вцепляется держащему его казаку в горло. Тот от неожиданности отпускает вторую руку поляка, который тут же дотягивается до кобуры на казачьем поясе. Револьвер направляется в мою сторону. Я не успеваю ничего сообразить, как тело и руки сами выполняют все необходимое. И даже лишнее! Бедолага получил рукоятью «клевца» в лоб с такой силой, что допрашивать его дальше бессмысленно. Разве что заказать спиритический сеанс…

Ну-ну. Значит, «дядя Вова» оставил группу зачистки? М-да, вот тебе и «недотепистый бомбист»!

– Александр Петрович, немедленно и со всем прилежанием допросить всех этих… – я невольно делаю паузу, пытаясь придумать определение для нападавших. Назвать их мятежниками – слишком много чести! – бандитов! В средствах я вас не ограничиваю!

Однако вряд ли таких групп в ближайших окрестностях было больше чем одна. Можно немного расслабиться и перевести дух. И еще пойти узнать: как там моя «ненаглядная»?..

Первый доклад от Гревса поступает уже через полчаса. Налицо целый заговор – «дядюшка» навербовал в свою команду множество людей. От вечно чем-то недовольных студентов до профессиональных революционеров. На наше счастье, командира группы, бывшего гвардейского офицера, изгнанного из лейб-гвардии Семеновского полка за карточные долги и шулерство, удалось взять живым, и казачки с помощью нагаек и такой-то матери сумели его разговорить. Он имел приказ добить всех выживших при крушении. Допрос продолжается, но несколько бандитов, упорствуя, отказываются «сотрудничать со следствием». Я немедленно приказываю развесить упорствующих на деревьях, что послужило дополнительным стимулирующим средством для развязывания языков всем остальным.

К вечеру прибывает поезд. Он сформирован по моему приказу: два салон-вагона (для женщин), пять классных (для меня, конвоя и свиты), шесть теплушек (для железнодорожных рабочих и лошадей), по оконечностям – контрольные платформы с рельсами и шпалами. На всякий случай по бортам платформ сложены укрытия из мешков с песком. За ними расположились пулеметные расчеты с «единорогами». Когда я брал их с собой в дорогу, даже сверхбдительный перестраховщик Гревс поражался: зачем они мне? – «бердышей» вполне достаточно. Он почти уговорил меня, молодчик, но в последний момент сработал инстинкт прижимистого комбата: «Запас карман не тянет, беды не чинит, пить-есть – не просит». И два «единорога» отправились к Черному морю. Вот теперь и пригодились: выясняется, что на «дядю Вову» работает очень много народа, причем из самых разных слоев общества!

На этом самом месте меня вдруг прошибает холодный пот: а в самом деле – кто на него работает? Версию одиночки-камикадзе я отмел как-то сразу. Больно уж мала вероятность. Иновременник? Черт его знает, но тогда этот – гений в сравнении со всеми предыдущими! И кроме всего: Альбертыч и Дорофеич, сиречь Целебровский и Шенк – куда смотрели? Ну, ладно, Васильчиков – он еще начинашка, но эти-то… Эти же – зубры! Прохлопали ушами такой заговор! То есть мое поведение обсуждать, объяснять мне, что веду себя как мальчишка, – это они завсегда, а вот реальный заговор раскрыть – хренушки?! Или… Та-ак, а не появляется ли здесь ситуация из старого фильма: «Так он презлым заплатил за предобрейшее?! Сам захотел царствовать и всем владети?!»[3 - К/ф «Иван Васильевич меняет профессию».] Может, я их не устраиваю как будущий хозяин земли русской? А что, запросто… Кандидат на должность царя у них есть, даже два. Может, старички уже решили меня устранить руками «дяди Вовы», потом ВА осудят, лишат прав на престол и – нате вам! Мишкин[4 - «Мишкин» – домашнее прозвище великого князя Михаила Александровича.] еще младенец, регентами – Платов и «Романов-два-в-одном». Если Мишкин не устроит – обеспечат ему падение с велосипеда… на мосту… над горной рекой. И все. ВСЕ! Путь, то есть трон, свободен! А что? То-то Платов у меня все верные полки уволок! И Эссена забрал, а на командную должность – не поставил! И Ренненкампфа я, по их же совету… А Димыч… СТОП! Вот про Димыча я думать не хочу. Если и ты, тогда, черт с тобой, – режь, млять! С тобой я воевать не стану. А значит – ехать в Стальград и просто спросить: Димыч, ты с кем? Там видно будет…

«Ободренный» такими рассуждениями, я вполуха выслушиваю доклад Гревса о том, что Васильчиков сообщает из Варшавы о волнениях в гарнизоне и просит разрешения на попытку поднять часть войск Варшавского военного округа с целью похода на Питер. Пока запретить. Прости, князь Сергей, пока я не разберусь, что тут и как, – никого поднимать не надо…

Поезд трогается. Скорость не велика: не дай бог, где-нибудь пути разобраны. На паровозе – трое атаманцев с «клевцами» и «бердышом». Кто ее, эту паровозную команду, знает? В вагоне императрицы – лейб-конвойцы покойного государя. Им еще пока ко мне переходить рано. Да и не возьму я их: свои имеются. И лучших я вряд ли найду. Мысленно примериваю на Егора, стоящего рядом, алый чекмень лейб-конвойца. А ничего, Егорка, смотришься…

Новая остановка для связи. Наконец-то на проводе Стальград. Жаль, нет еще телефона, но даже по телеграфному слогу понятно: Димон – в шоке. Его депеша гласит: «При необходимости готовы дать гороха по потребности зпт картошки до тысячи трехсот шт зпт плеток тысячу пятьсот шт зпт гребенок сто шт зпт зингеров двадцать шт тчк имеются четыре коробочки зпт можем дать еще две тчк есть коптилки тчк могу предоставить двести карандашей тчк держись вскл».

Пока связисты переваривают принятую абракадабру и тихо обалдевают от прочитанного, я быстро прикидываю, что можно попросить еще. Димка использует нехитрый армейский код, принятый еще во времена Великой Отечественной. Значит, патронов он даст сколько потребуется, ручные гранаты – хорошо, хотя и мало, полторы тысячи магазинных винтовок – совсем недурно, сотня ручников – замечательно, два десятка крупняков – великолепно, хотя хорошо бы и побольше; четыре, а то и шесть бронеавтомобилей – более чем здорово. Только вот «коптилки» – это что? Убей бог, не помню, что это означает?..

А ведь Димыч, в любом случае, ни при чем. Ну, то есть или совсем скурвился и теперь ждет меня в Стальграде засада, а телеграфное сообщение – лажа и замануха, или он – не в курсе! Но первое – почти нереально. Димыч – парень классный, боец – отменный, Дон Жуан – каких поискать, но вот актерских способностей у него – небогато! Если не девчонок обольщать – небогато! А вернее – совсем нет! Так что, похоже, если мои современники в чем и запачкались, то Димон об этом – ни сном ни духом! Ну, это уже легче, хотя все равно: опасность заговора своих пока со счетов не скидываем…

…До Москвы мы добираемся чуть более полутора суток. За это время нас дважды пытались остановить, пять раз отказывались заправлять. Дважды приходилось угрожать применением оружия, один раз дали очереди поверх голов. А в двух полках, 33-м пехотном Елецком и 36-м пехотном Орловском генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского, открылись вакансии на должности полковых командиров, двух командиров батальонов, четырех командиров рот и нескольких взводных. Покойные вывели своих солдат к поезду и пытались исполнить приказ ВА арестовать самозванца. Снайперы обезглавили прибывшие воинские команды, а солдатики, узревшие воочию плачущую императрицу и наследника с пистолетом-пулеметом в руках, перешли на нашу сторону (после чего им было разрешено снять руки с затылка и подняться с земли). По официальной версии, именно солдатики и подняли на штыки полковых командиров-изменников. Под горячую руку подлетела и парочка комбатов. Так что бескровным мой путь к власти не назовешь…

Дело в том, что Владимир Александрович, узнав, что попытка покушения удалась лишь наполовину, сделал хитрый ход конем: объявил меня самозванцем! Мол, настоящий цесаревич погиб под обломками поезда, его тело сильно изуродовано и потому опознано только по родинке на чудом уцелевшей кисти руки. Это он здорово придумал! А я уж думал, В. А., узнав, что я жив, объявит меня виновником смерти императора. А «дядюшка» оказался умнее. Дело в том, что по действующему сейчас в России Закону о Престолонаследии как-либо сместить меня с «должности» наследника совершенно невозможно. И гипотетическое убийство императора в этом не поможет.

Поэтому назвать меня самозванцем – наиболее выгодно в данном случае. Народ наш российский за сотни лет существования государства к самозванцам как-то привык… Практически любая насильственная смерть помазанника божия вызывала целую волну самозванцев!

Смерть царевича Димитрия – и аж целых четыре самозванца! Казнь Алексея Петровича, сына Петра Великого, – появились лжеАлексеи. Убийство Петра Третьего (те самые геморроидальные колики!), и, пожалуйста, – самозванцы тут как тут, во главе с Пугачевым! Убийство Иоанна Антоновича – явились лжеИоанны. Убийство Павла – было несколько самозванцев, именовавших себя Павлами Петровичами. В тридцатых годах девятнадцатого века несколько раз объявлялись лже-Константины. А в восьмидесятых годах появились, по некоторым сведениям, лже-Александры Вторые! Насколько мне помнится из «той жизни», в самом конце девятнадцатого века несколько раз выскакивали лже-Георгии. Ну а после революции и массовой резни Романовых так и вообще – полный разгул: лже-Алексеи и лжеАнастасии во множестве. И это еще не считая разнокалиберных великих (и не очень) князей царствующего дома!

Так что… появление лже-Николая никого не удивило!

Однако все расчеты портят уцелевшая императрица и тело (практически неповрежденное, а стало быть, легко опознаваемое) императора. Да и я – вовсе не безродный казачок Емелька. Сторонников у меня хоть отбавляй – зря я, что ли, тратил столько сил и средств на подготовку своего царствования!

Правда, сейчас ситуация осложняется тем, что Платов, зараза, уволок с собой большую часть именно из тех полков, которые были наиболее подготовлены, больше и дольше всех были знакомы с новым оружием и новыми приемами ведения боя. Читай – наиболее верные мне полки. Гродненский лейб-гвардии гусарский и конно-гренадерский лишились трех эскадронов каждый, стрелковый батальон императорской фамилии – восьми рот. Так что положение мое сложное. Ну да будем живы – не помрем!

В Питере – перестрелка, ощущение такое, что конно-гренадеры и гродненские лейб-гусары соединились с измайловцами и пытаются с боем вырваться из столицы. Командует всем этим безобразием полковник Максимов. Помогай ему господь, потому что я сейчас ему ничем помочь не смогу…