Подземная братва

– А наутро состоятельный бизнесмен не вышел на работу, – сухо произнес Филатов. – О его местонахождении до сих пор неизвестно…

Гости удалились так же тихо, как пришли, даже чаю не попили. Максимов перехватил в прихожей Шевелева, дождался, пока двое других выйдут на лестницу.

– Почему так серьезно, Юрка? РУБОП совместно с ФСБ проводит праздные беседы ни о чем. Очень трогательно, хвалю. Но при чем здесь частный сыск?

– Союз не по любви, – покосившись на дверь, пробормотал Шевелев. – Руководство этого чертова города трясется в припадке. Такое ощущение, что кое-кого уже подвергли шантажу. Требуют от органов немедленных телодвижений и самых извращенных союзов. Вынь да положь… Кстати, не ты один подвергаешься наезду – работают со всеми, кто хоть как-то соприкасается с криминалом…

Ожидание немедленных неприятностей вылилось в испорченную ночь, тоскливую утреннюю подавленность и бесконечный, монотонный день, в который ровным счетом ничего не произошло. Клиенты не баловали. Старых «хвостов» не было – в последний осенний месяц агентство «Профиль» вступило без долгов и манящих денежных перспектив. Осень в этом году опять отличилась: до первого ноября – ни снежинки, зато морозы – по полной программе: студеные, трескучие. А первого числа – незадолго до окончания бестолкового рабочего дня – внезапно резко потеплело, и из собравшихся косматых туч густыми ватными хлопьями повалил первый снег! Екатерина подскочила к окну, выражая бурный восторг. Максимов почувствовал, как улучшается настроение и пропадает желание без причины орать на сотрудников. Олежка Лохматов зарядил чайник. Вернер демонстративно глянул на часы и объявил, что знает способ, как добавить тепла в пошатнувшиеся взаимоотношения.

– Такая маленькая, незаметная бутылочка, зато какой потрясающий эффект…

– Ты должен загладить свою вину, Константин Андреевич, – отвернулась от окна Екатерина. – Уже без малого восемь часов ты давишь на нас своей тяжелой энергетикой и непонятно чего добиваешься.

– Впечатлительный очень, – поцокал языком Вернер. – Визит Шевелева и замотанных парней из ФСБ произвел на тебя неизгладимое впечатление. С этим нужно бороться, командир, – решительно и крепким градусом. Не придет к тебе «Черная кошка», не переживай. Если сам, конечно, не напросишься.

– А вот со мной тоже неприятная история приключилась, – подал голос Олежка Лохматов. – Пошел вчера в кино на «Сокровище нации». И с таким, блин, сокровищем познакомился – рядом сидела, в темноте не разглядел…

– Такая страшная? – посочувствовал Вернер, сворачивая «горло» явленной из заначки «Перцовочке» (официального разрешения от начальства пока не поступало).

– Терпимая, – пожал плечами Олежка. – Но с таким умственным развитием могла бы быть и покрасивее. Выпускница оперного отделения консерватории.

– Тоска, – пробормотала Екатерина.

– И с детства пишет стихи, – вздохнул Олежка, – которые сама же и исполняет.

– Ну, ты ее, конечно, проводил, – встрепенулся Вернер.

– Взглядом, – ухмыльнулся Максимов.

– Как порядочный джентльмен! – возмутился несостоявшийся Ромео. – Это вам не лапти со щами, коллеги. До самого подъезда. Теперь у меня врожденная гинекофобия – боязнь женщин, гомицидофобия – страх совершить убийство, гаптофобия – боязнь прикосновения окружающих. А также мелофобия, метрофобия…

– Постой, – не понял Максимов, – она, что, в метро к тебе приставала?

– Какой вы дремучий, Константин Андреевич, – расстроился Олежка. – Метрофобия – это страх поэзии. Вы бы слышали, какие вирши она мне на мосту загибала…

– Представляю, как, доведя девочку до подъезда, ты врубил пятую… – залилась смехом Екатерина.

Под общий хохот Вернер открыл «Перцовку», и вскоре все дружно позабыли про дурное воспитание, про снежные хлопья за окном, про неизбежные крупные неприятности. Бодренько «усидели» бутылку, за ней – вторую, в которую чудесным образом трансформировалась пустая. Посудачили, потравили анекдоты, то есть наполнили пьянку глубоким смыслом. В семь с копейками Вернер заявил, что не прочь продолжить огорчать печень, но данная компания его утомила (а утром опять на эти же физиономии любоваться) и пойдет он искать другую. За Вернером разбрелись остальные. В восемь тридцать Максимов добрался до дому, загнал Маринку в детскую и погрузился в неопределенное ожидание. Дурные предчувствия отступали по всем фронтам. Телефон помалкивал. На лестничной клетке не наблюдалось потусторонней активности. В одиннадцать двадцать, плотно притворив дверь, он прослушал местные криминальные новости и, не отметив ничего значительного, завалился спать.

Ночь прошла на удивление спокойно. Все плохое и неясное кануло в пучину мутного сознания.

Утро огорошило, и не только Максимова – весь город! В мэрии еще не поняли, что началась зима. Ни одной снегоуборочной машины на улицах! А город между тем буквально утонул в снежном убранстве. Машины буксовали в сугробах, общественный транспорт прочно встал, пешеходы матерились, протаптывая тропинки в тротуарах, на которых еще вчера не было ни снежинки.

Но самое интересное, что на работу никто не опоздал. Олежка Лохматов столовой ложкой поглощал сгущенку (он где-то вычитал, что в одной маленькой баночке утрамбованы литр молока, двести граммов сахара и уйма полезных микробов). Екатерина не могла налюбоваться видом из окна. В особенное умиление ее приводила борьба пешеходов с сугробами. «Лошадью ходи, лошадью», – бормотала она непонятно кому, сплющив симпатичный носик о стекло. В девять часов и тридцать секунд, напевая под нос, что и утром все не так, нет того веселья, завалился Вернер, окруженный загадочным романтическим флером и вчерашним перегаром. Побродив в приемной вокруг Любаши, отыскал кабинет, плюхнулся за стол и со словами, что минералка по утрам не роскошь, а средство передвижения, извлек из сумки ополовиненную бутылку «Карачинской» и играючи с ней расправился. Судя по довольной физиономии, прошедшей ночью он перепробовал все грехи (возможно, кроме убийства).

– Новый испепеляющий роман? – завистливо покосилась на него Екатерина.

– Да, – горделиво кивнул Вернер, – практически «Ирония судьбы». Только в баню не ходили.

– Ужас! – покачала головой Екатерина. – Я воспитывалась в обстановке жуткого пуританства, мне такое не осилить. Кстати, Шурик, знаю новое средство от похмелья – «Красный глаз» называется. Пиво пополам с томатным соком…

Вернер сдавленно закашлялся, схватился за горло и убежал в приемную – обсуждать с Любашей современные модные тенденции. Екатерина удовлетворенно тряхнула головкой – одного «сделала».

– Кстати, коллеги, – облизал столовую ложку Лохматов, – вы никогда не задумывались над тем, что мы видим? Я имею в виду вопиющую разницу между тем, что происходит на самом деле, и тем, как мы это воспринимаем. А ведь самое заурядное событие может в реальности оказаться совсем не таким, каким мы его видим. Вот взять, например, тюленя и русалку. Определенные сходства у этих «товарищей», безусловно, имеются… – Олежка замолчал и задумчиво уставился на донышко вылизанной банки.

– А зачем ты это сказал? – сглотнув, поинтересовалась Екатерина. Максимов поймал ее настороженный взгляд.

– Мозги от сгущенки слиплись, – авторитетно пояснил из приемной Вернер.

– Безделье, пропади оно пропадом, – сокрушенно вздохнул Максимов. – Представляю, до чего мы договоримся через неделю, если не появится работа.

– Нет, серьезно, – скинул с себя оцепенение Олежка. – Посмотрите, например, на эту банку. Полагаете, в ней была сгущенка? Я тоже так думал – ведь вкусная же, зараза! А прочитайте внимательно, что написано меленьким шрифтом. «Продукт сливочно-растительный, сгущенный с сахаром»! Добавки, загустители, растительные масла, «продукт сладкого вкуса, однородный по всей массе, белого с кремовым оттенком цвета. Предназначен для непосредственного употребления в пищу…». Отличная новость, коллеги: корова – это растение! А теперь взгляните, например… – Олежка закрутился на стуле, – ну, хотя бы на нашего начальника.

– Попрошу не трогать липкими руками… – забурчал Максимов.

– Да нет, без шуток. Мы не будем вас обижать, Константин Андреевич. Но что вижу я, когда гляжу на вас, и что видит тот же Вернер – это вещи разного порядка. Каждый воспринимает вас по-своему!

– А страшно представить, что думает Екатерина Сергеевна, – высунулся из приемной Вернер.

– А чего я о нем думаю? – покраснела Екатерина. – Ничего не думаю, отдумала уже. Максимов как Максимов.

– Не совсем, Екатерина Сергеевна, не спорьте, – возразил Олежка. – Восприятие совершенно иное, согласитесь. Вам бросается в глаза одно, нам – решительно другое. Вас, допустим, коробит, что он сегодня не побрился, а нам это глубоко фиолетово…

– А нам вообще бы его не видеть, – проворчал Вернер.

– А про меня забыли! – воскликнула из-под Вернера Любочка. – Для одних из вас я – объект постоянных насмешек, для других – дверной глазок, для третьих – тупая секретарша! А ведь у меня такая тонкая душевная организация…

– Где? – изумился Вернер и быстренько захлопнул дверь в кабинет.

– Хорошо, Олежка, – осторожно произнес Максимов, – ты нас уговорил. Теперь мы будем внимательно смотреть на то, что видим.

– Хорошо сказал, – осторожно согласилась Екатерина. – В тебе скончался видный филолог.

– Олежка совершенно прав! – снова распахнулась дверь в приемную. – Недавно в центре вспыхнул двухэтажный деревянный дом совместно с одиноким пенсионером. Этот дядя был единственным жильцом, отказавшимся переезжать в предоставленную квартиру. «Не поеду, – сказал пенсионер, – хоть жгите». И сожгли. Всем понятно, почему случился пожар, но каков официальный вывод? Несчастный случай. Ну, случилось. Бывает. Слишком коротким оказалось замыкание. Разве может от такого пустяка пострадать точечная застройка города? Ярчайший пример, коллеги, когда смотрят на одно, а видят другое. А хотите, расскажу, кто является фактическим заказчиком преступления?

– И думать не смей! – разозлился Максимов. – Больше всего мы интересуемся тем, что нас совершенно не касается. Кошку сгубило любопытство, фраера жадность…

Высказать спорную точку зрения никто не успел. Прозвенел звонок – пришла посетительница, и все привычное и почти домашнее стало медленно, но неуклонно сползать в пропасть.

Пропадают в этом городе не только влиятельные и дорогостоящие особы. Пропадают все подряд – молодые, старые, бедные, богатые. Отдельные из них впоследствии находятся – кто-то уже мертвый, кто-то, к счастью, живой. А близкие тех, кто пропал с концами, годами живут надеждой и несут ее в себе до последнего дня, не желая верить в самое страшное. Посетительница плакала, теребила платочек. Нина Михайловна Савицкая, 49 лет. Серое лицо, следы бессонной ночи под глазами. Одета неброско, пальтишко на синтепоне, сапожки многолетней давности. Сразу видно: семья не жирует. Надежда Нины Михайловны умирать не собирается: сутки не прошли, как пропал ее сын Гриша Савицкий – симпатичный мальчик, бывший студент института народного хозяйства, завязавший с учебой, а нынче посещающий художественную школу по отделению живописи (одаренность у Гриши). В армию не берут – по причине отсутствия в войсках отдельных плоскостопных подразделений. На работу не устроен. Но преподаватели в восторге – уверяют, что у Гриши весьма своеобразное видение мира, и, если родители не забросят учебу сына, вырастет новый Пикассо или, скажем, Сальвадор Дали, хотя лично мама предпочла бы Васнецова…

Но это – бесплатная лирика. Пропало единственное чадо – вчера вечером, в районе пяти часов, уже темнело. Снег как раз повалил – густой, красивый, первый снег за долгую осень. С этим снегопадом Гриша и пропал, словно растворился в сумрачной пелене. Мама обегала всех соседей, растормошила дом и ближайшие подворотни, дважды «строила» полицию. Неторопливые органы заявление в принципе приняли, но попросили подождать – обязан пройти какой-то срок, прежде чем человека на законных основаниях можно объявлять в розыск. А Нине Михайловне плевать на эти сроки. Гриша – мальчик домашний, он не мог исчезнуть, не предупредив!

Женщину трясло мелкой дрожью. Теперь она уверена – с сыном что-то случилось. Не пришел вечером, не пришел ночью, но утром обязательно бы о себе сообщил! Обстоятельства пропажи парня крайне загадочные. Дом, в котором проживает семья Савицких, стоит во дворах вокзальной магистрали между оперным театром и железнодорожным вокзалом. Место тихое, спокойное. Пропащий, прежде чем пропасть, проводил время в обществе невесты Женечки. Мама на работе (штамповщицей трудится на заводе радиодеталей), папа в больнице (камни в мочетоках) – детки развлекались. Ничего особенного – Грише девятнадцать, Женечке – скоро будет. Пришли друзья с пивом – Толик и Егорка. Выпили за будущую семью, за деньги, за удачу. Культурные ребята, но захотели выпить еще. Бросили жребий. Гриша и отправился за пивом (хотя по праву хозяина мог не ходить, но порядочный очень). В 16.40 это было, на улице уже темнело. В трико, маечке, любимых зеленых кроссовках, набросил кожаную курточку и побежал. Квартира расположена на третьем этаже. Он действительно, покинув квартиру, отправился вниз – на втором этаже встретил соседку из 46-й квартиры, отпиравшую собственную дверь. Соседка помнит эту встречу, не совсем из ума выжила. Перекинулись парой слов. Веселый был парень, шутил. Вышел из подъезда, а там дворник Евдоким у подвальной решетки чего-то скребет (также запомнил парня). И с дворником перекинулись парой слов. Дальше побежал. Двор-колодец, переломанный буквой «Г». На длинной стороне этой буквы, перед отворотом за угол, встретил Надежду – одинокую разведенку из 71-й квартиры, кивнули друг дружке. Обрулил Надежду, побежал направо. Та прошла два шага, обернулась – видела, как Гриша повернул со двора, однако в арку еще не погрузился. До киоска, торгующего пивом и сопутствующей мелочью, – тридцать метров. Дорогу переходить не надо. Никого в этот час снаружи арки не было – ни машин, ни прохожих. Напротив выезда со двора, чуть правее киоска, – платная автостоянка. Будка, пожилой работник охраны. Ответил на все вопросы Нины Михайловны. Мужчина вменяемый, серьезный, проживает в этом же доме. Клянется, что с 16.30 до 16.50, пока пил чай и смотрел в окно, никто, похожий на Гришу Савицкого, со двора не выходил. Отвлекающих факторов не было. У киоска отоварились две девочки-малолетки, двое взрослых мужчин. Обычные прохожие. Женщин, заходящих во двор, соседку с третьего этажа (Нину Михайловну) и Надежду из 71-й, – он прекрасно помнит…

– Получается, ваш сын пропал на участке между непосредственно двором и аркой на улицу… – задумчиво пробормотал Максимов. – На короткой палочке буквы «Г»…

– Получается, так, – всхлипнула Нина Михайловна. – Но он не мог там пропасть. Стены глухие – ни окон, ни дверей, а пожарная лестница – высоко, до нее не достать.