Последняя тайна профессора

Но все эти версии перечеркнуло суждение старого кардиолога, который за свою жизнь на сердечных недугах, как сказал он сам, «собаку съел». Именно он подсказал операм возможный вариант того, как была спровоцирована остановка сердца Мигачева – сильный удар электрическим током, пережитый им незадолго до того, как сердце вдруг «забастовало» во время сна.

И тандем Гуров – Крячко с новыми силами вновь начал искать возможные варианты того, где и как Мигачев мог получить роковой удар электротоком, который менее чем через сутки привел к его смерти. И они нашли живого свидетеля, который видел, где, когда и как это произошло. Уборщица офиса Мигачева по большому секрету рассказала Льву, что днем, предшествующим смерти босса, того и в самом деле ударило током. Случилось так, что в тот момент, когда женщина убиралась в кабинете Мигачева, тот откуда-то примчался чем-то то ли разозленный, то ли раздосадованный. Достав из кармана связку ключей, он с ходу сунул нужный ключ в скважину замка сейфа и в тот же миг, вскрикнув, упал на пол. Испуганная увиденным, техническая сотрудница офиса поспешила поднять своего босса и усадить его в кресло.

В течение последующей пары секунд, пока испуганная женщина набирала номер «Скорой», Мигачев пришел в себя и, будучи личностью довольно-таки авторитарной, приказал не вызывать «Скорую». Вроде того, он жив, а потому нечего разводить панику. Впрочем, будучи человеком отзывчивым, пообещал уборщице выписать вознаграждение в размере ее зарплаты. А окончательно придя в себя, решил разобраться с тем, что же произошло. Он спросил уборщицу, протирала ли та в процессе уборки пыль с сейфа. Женщина подтвердила, что протирала. Но поскольку имеет обыкновение трудиться в защитных пластиковых перчатках, то, понятное дело, никакой ток ей был не страшен.

Вызванный в кабинет рабочий по зданию – мужчина пенсионных лет из разряда мастеров на все руки, сразу же определил, что сейф попал под напряжение в результате загадочной перестановки некоторых предметов кабинетной обстановки. Не так давно вышедшая из строя настольная лампа, которую убрали со стола в шкаф с бумагами, неким загадочным образом оказалась стоящей на сейфе. При этом ее штепсель был включен в розетку, а не менее загадочным образом протертый до металлических жил шнур касался угла сейфа.

Мигачев сразу же заподозрил, что все эти «случайности» неспроста. Но решил разобраться с происходящим самостоятельно, без полиции. А потому о случившемся приказал молчать и уборщице, и рабочему. Однако провести задуманное разбирательство ему не удалось по весьма серьезной причине: неожиданно для всех (и прежде всего для самого себя!) той же ночью он расстался с этим хоть и коварным, но таким прекрасным миром…

Гуров тут же встретился с рабочим по зданию и уточнил у того до мелочей, каким образом и кто именно мог бы переставить лампу из шкафа на сейф, кто и как мог оголить токонесущий провод и воткнуть штепсель в розетку… В условиях строжайшей секретности опера в течение дня побеседовали со всеми работниками офиса, причем с каждым отдельно от всех прочих, да еще и строго конфиденциально. И узнали много интересного! Внезапно выяснилось, что не только Мигачев, реализуя на практике свой необузданный интимный темперамент, то и дело наставлял жене рога. Увы, рога она ему наставляла тоже, и не менее активно. И не с кем-нибудь, а с его замом и по совместительству закадычным другом. При этом (о времена, о нравы!) они оба не знали о том, что красотка-секретарша Яночка безотказно привечала их обоих. И при этом каждый из них был уверен в том, что именно он – ее единственный любовник, и именно он лишил юную очаровательницу невинности (при современном развитии интим-технологий подобный фокус доступен всякой леди, от самых юных до самых преклонных лет).

Набрав большой объем информации, опера взялись за «тихую контору» весьма плотно и жестко. Теперь оба были уверены в том, что смерть Мигачева – не просто так, а следствие хитрого заговора самых близких ему людей. Гуров нашел повод встретиться с женой зама Мигачева, а Стас встретился с «безутешной вдовой». Когда обе дамы узнали о существовании юного «яблока раздора», которому дарили благосклонность и сам босс, и его зам, их откровенности не было границ. А потому уже вечером того же дня покаянные показания давал зам Мигачева. Правда, он упирал на то, что содеянное им было пусть и очень жесткой, но тем не менее шуткой. Суд это учел, и стараниями адвокатов (да, может быть, и чего-то хрустяще-шуршащего) «шутник» отделался условным сроком.

…И вот очередная шарада с неопределенно-мутными обстоятельствами загадочной кончины известного человека. Стас, не очень-то любивший беседовать с безутешными вдовами и прочими скорбящими родственниками очередной жертвы криминала, взял на себя Лабораторию геоинформационной генетики (ЛГГ), располагавшуюся в новом семиэтажном здании футуристической архитектуры, на улице Полевой. Туда он прибыл менее чем за полчаса, прорвавшись через пару стихийных пробок. Остановившись на корпоративной стоянке, забитой новенькими весьма не бедными авто как нашего, так и не нашего производства, Крячко окинул взглядом строение ЛГГ, которое могло бы вместить в себя даже средних масштабов институт, например, некий, гипотетический ИКДЭ (институт континентальной демографической экономики).

Проходная лаборатории оказалась весьма современного формата с видеокамерами и экранами мониторов у рабочего места здешнего секьюрити. Когда Крячко шагнул в туннель коридора, ведущего в недра здания, первое, что ему бросилось в глаза, – портрет в траурной рамке представительного гражданина преклонных лет, с размещенным рядом некрологом, написанным черной тушью крупными буквами. Под портретом на тумбочке стоял большой поминальный венок, обвитый черными лентами с надписью: «Дорогому и всеми любимому Семигорову Святославу Дмитриевичу от безмерно скорбящих сотрудников ЛГГ».

Вахтер в синей униформе, с черной повязкой на рукаве, назвавшийся Виталием, узнав, кто и по какому поводу прибыл в их лабораторию, с грустными нотками в голосе уточнил, с кем именно визитер желал бы встретиться.

– Народу у нас числится изрядно – человек триста, не меньше, – пояснил он. – Хоть сегодня и траур, но все в работе. Тут у нас постоянно – кто-то куда-то уезжает, кто-то приезжает… Поэтому есть смысл заранее предупредить тех, с кем вы планируете побеседовать, чтобы они ждали вас и куда-либо не срывались.

Согласившись, что это предложение вполне толковое и дельное, Крячко уведомил собеседника, что хотел бы поговорить с представителями официального «ближнего круга» Семигорова из числа руководящего состава лаборатории, а также с теми, кто так или иначе был близок к покойному в неофициальном порядке. Немного подумав, вахтер перечислил тех, кто, по его мнению, мог бы рассказать что-то значимое о своем патроне. В первую очередь это был первый зам усопшего, замы по научной работе, финансам и хозяйственной части. Кроме того, были названы руководители всех трех основных подразделений лаборатории.

Из числа тех, с кем Семигоров был в товарищеских или дружеских отношениях, собеседник Стаса назвал старшую лаборантку отдела биохимического анализа Веронику Урядьеву. Кроме того, в это число входили СНС (старший научный сотрудник) Савелий Мокроносов, который, по общему мнению сотрудников лаборатории, являлся любимым учеником Семигорова, а также МНС Андрей Морозилин, перспективный исследователь в области цитологии и тканевых структур живых организмов.

– Кстати, вон идет Морозилин! – указав взглядом в сторону приближающегося к проходной рослого парняги в расстегнутом нараспашку белом халате, приглушив голос, сообщил Виталий. – Видимо, куда-то собрался по делам.

Подойдя к турникету, Морозилин небрежно обронил:

– Я в киоск, за сигаретами…

Кивнув, вахтер нажал на какую-то кнопку, и лопасть турникета пропустила МНС в тамбур проходной. Когда его неожиданно окликнул широкоплечий крепыш в потертой кожаной ветровке, сотрудник ЛГГ нехотя оглянулся.

– Доброе утро! Вы младший научный сотрудник Морозилин? Оперуполномоченный Главного управления угрозыска полковник Крячко. Мы могли бы с вами побеседовать? – несмотря на свой суровый вид, визитер изъяснялся вполне интеллигентно.

Оторопело взглянув на представителя сыскного ведомства, МНС неопределенно пожал плечами.

– Э-э-э… В принципе – да, могли бы, – он в знак согласия кивнул. – Но мне сейчас для восстановления своего внутреннего психологического гомеостаза край как не хватает свежей порции никотина. Вы позволите, я добегу до киоска и через минуту буду готов к беседе любого формата, даже с пристрастием?

– Добро, восстанавливайте свой гомеостаз… – великодушно разрешил Стас, выходя следом за Морозилиным на улицу.

Когда к нему, облегченно вдыхая сигаретный дым, через минуту вернулся МНС, Крячко, положив ногу на ногу, сидел на лавочке в сени раскидистой липы. Тоже опустившись на лавочку, Морозилин приятельски протянул Станиславу только что открытую пачку сигарет. Вздохнув, тот развел руками.

– Бросил… – пояснил Стас. – Поддался нажиму своего лучшего друга, которого завязать с табаком заставила жена… Так вот, я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о последних днях жизни академика Семигорова. Насколько мне стало известно, вы знали его очень хорошо. Мы пытаемся выяснить, была ли его кончина следствием проблем со здоровьем естественного порядка или кто-то злонамеренно отнял у него жизнь. Что думаете по этому поводу?

В очередной раз пыхнув сигаретой, МНС с грустным видом покачал головой.

– Что думаю? – переспросил он. – Прежде всего то, что наша наука в его лице потеряла настоящего гения. Что наша лаборатория, скорее всего, в скором времени может прекратить свое существование. Она целиком и полностью держалась на прорывных разработках Святослава Дмитриевича. Он был кладезем идей. Серьезно! Он один стоил целого института. Я не берусь преувеличивать, но он один из тех, кто обеспечивал биологическую безопасность всей страны. Поэтому… Да, согласно заключению врачей, смерть наступила из-за обширного инфаркта миокарда, вызванного предположительно естественным старением организма и какой-то внезапной стрессовой ситуацией. Но у меня на этот счет есть немало сомнений.

– Сомнений? То есть что-то в официальном заключении вам показалось не заслуживающим доверия? – Крячко вопросительно взглянул на своего собеседника.

– Да! – уверенно подтвердил тот. – Действительно, Святославу Дмитриевичу было уже за восемьдесят. Но его биологический возраст был намного ниже. Ему внешне трудно было бы дать даже лет шестьдесят. Он был в прекрасной физической форме, обладал здравым, живым умом. Все были уверены, что и в сто лет он продолжит свою научную работу. И вдруг – инфаркт… С чего бы вдруг?! Он ежегодно проходил диспансеризацию для пожилых, и всякий раз его здоровье признавалось крепким и стабильным. Сердце работало как хороший хронометр. И вот – инфаркт… Бред какой-то!

– А кто, на ваш взгляд, мог быть заинтересован в смерти Семигорова? – последовал очередной вопрос сыщика.

– Трудно сказать… – Морозилин пожал плечами. – Конечно, узнав о том, что Семигорова больше нет, не одна «забугорная» спецслужба будет радостно хлопать в ладоши. Ведь если бы не Святослав Дмитриевич и такие же, как и он, умы, нам давно бы уже устроили биологический апокалипсис. Не случайно же в рамках «гибридной войны» вдоль наших границ понастроили всевозможных гадючников под маркой противоэпидемических лабораторий? Вот… Нет, я не страдаю шпиономанией. Я всего лишь рассуждаю логически. Можно, конечно, заподозрить каких-то недоброжелателей и завистников из нашей научной среды. Такие тоже есть. Но и тут имеются всевозможные «про» и «контра». Так что однозначного ответа на ваш вопрос дать не берусь. Ну а что касается событий последних дней жизни Святослава Дмитриевича, то перечислять их придется долго.

Как рассказал далее собеседник Станислава, последняя неделя жизни ученого оказалась весьма насыщенной. Он побывал минимум на трех научных конференциях, дал несколько интервью различным изданиям – как научным, так и общественно-политическим, провел два совещания в стенах своей лаборатории, ответил на уйму звонков и писем как российских, так и иностранных коллег.

– …Так что я бы не рискнул предполагать, где именно и кто конкретно, когда и каким способом нанес удар Святославу Дмитриевичу, – огорченно сказал Морозилин.

Попросив его набросать список тех, кто мог бы по каким-то причинам желать зла Семигорову, Крячко отправился беседовать с прочими сотрудниками ЛГГ, кто располагал значимой информацией о своем покойном руководителе, прежде всего о том, кому и чем он мог оказаться «неудобным» человеком.

…В это же самое время Лев Гуров дотошно расспрашивал родственников академика Семигорова, уточняя, выясняя, устанавливая те или иные факты из его как нынешней, так и прошлой биографии – по убеждению Гурова, корни немалого числа жизненных коллизий очень многих людей в настоящем не так уж и редко кроются в их прошлом. И излишне бурное прошлое всегда, в самый неподходящий момент, может послать свое не менее громкое «эхо» в будущее.

Семигоровы проживали в элитном поселке с характерным для научной среды названием Фотон, где обитали преимущественно сотрудники разных НИИ, профессора и академики. Разыскав на улице Ломоносова весьма не бедного вида двухэтажный особняк, своей архитектурой отдаленно напоминающий знаменитый Нотр-Дам-де-Пари, Лев через домофон сообщил о своем прибытии откликнувшейся на его вызов хозяйке дома. Когда он вошел в богато обставленную гостиную, то увидел там уже ожидавших его близких покойного, которых он попросил собраться, когда созванивался с вдовой академика.

Хозяйка дома, представившаяся как Инна Романовна, – моложавая особа приятной внешности, годами под пятьдесят, одетая в черное траурное платье, представив Льва собравшимся, бегло познакомила и его самого с теми, кто нашел время и возможность встретиться с представителем главка угрозыска. Кроме их общих с Семигоровым сына и дочери, которым на вид было немногим более двадцати, присутствовали и два сына академика от его первого брака. Это были уже зрелые мужчины лет за сорок. Здесь также присутствовали двоюродный брат академика – удрученного вида крупный мужчина под семьдесят лет, и родная сестра брата – подвижная старушка под восемьдесят.

Начиная разговор, Гуров попросил собравшихся быть предельно откровенными, поскольку в этом, безусловно, очень непростом деле о внезапной кончине ученого, главную роль могла сыграть внешне даже второстепенная как будто совершенно малозначащая деталь. Предварительно уведомив своих собеседников о том, что каких-либо версий происшедшего он пока не строил, Лев попросил высказаться хозяйку дома.

Вздохнув, та произнесла несколько слов о том, сколь тяжким ударом для всей их семьи стал внезапный уход из жизни ее супруга, который был во всех отношениях выдающимся человеком. Он был не только действительным членом Российской АН, но и почетным членом нескольких иностранных академий, в том числе и европейских. По словам Инны, в их доме не такими уж и редкими гостями бывали и российские, и иностранные ученые. Семигоров вел обширную переписку со своими коллегами по всему миру. Его книги читали в самых разных частях света – от США до Новой Зеландии и от Великобритании до Японии. Будь он американцем или, например, французом, он уже давно мог бы стать обладателем Нобелевской премии. Но этому всячески препятствовало антироссийское лобби в Нобелевском комитете, где «главной скрипкой» были не ученые, а всевозможные политиканы.

– Но Святослав Дмитриевич никогда не переживал из-за этого, – Инна отрицательно качнула головой. – Все эти звания, титулы, премии, награды он рассматривал как мишуру, не достойную внимания. Для него главным всегда и во всем была наука. Но я так понимаю, сыщика не могут не интересовать внутрисемейные взаимоотношения? Могу сказать однозначно: великим Святослав Дмитриевич был во всем. И как ученый, и как человек, и как семьянин. Всех своих детей он воспитал настоящими людьми, которым чужды корысть, зависть, лень… Впрочем, как мне кажется, решающую роль в воспитании детей сыграла его наследственность. Он обладал колоссальной энергетикой, которая передалась и его детям…

– Отец вообще всегда был человеком-загадкой, – неожиданно вклинился в разговор один из старших сыновей, представленный Инной как Константин. – Прежде всего для всех, в том числе и для нас загадка – само его появление на свет. Официально он – сирота. Его случайно нашли трехлетним в пустынной местности проезжавшие там рыбаки. Это случилось более восьмидесяти лет назад, где-то неподалеку от Нижнего. Рыбаков очень удивило, что малыш, сидящий на бугорке невдалеке от Волги, не плачет и не зовет на помощь. Они отвезли его в ближайшее село, в поликлинику. Потом его определили в детский дом, откуда его в скором времени забрала и воспитала бездетная пара, наши бабушка и дедушка.

– Ну а что же загадочного в самом его появлении? – полюбопытствовал Гуров.

– Дело в том, что так и не удалось установить, кто его биологические родители, из каких он мест, – ответил Михаил, второй из братьев, – и почему он все время молчит. Нам об этом рассказали бабушка и дедушка. По выражению лица мальчика, названного Святославом, было видно, что он прекрасно понимает сказанное окружающими. Но сам он почему-то молчал и молчал. Лишь год спустя вдруг заговорил. И не как-то там, коверкая слова, спотыкаясь… Нет! Он заговорил очень правильно.

– А приемные родители его показывали врачам? – затронутая тема вдруг очень заинтересовала Льва.

– Да, конечно, – энергично кивнув, снова заговорил Константин. – Врачи были поражены его здоровьем. Кто-то из медиков даже предложил использовать его как эталон детского здоровья. Даже придумал единицу измерения – «один святослав». Так вот, все прочие дети, даже самые здоровые, по его мнению, имели уровень здоровья всего на пол-«святослава». Мы с Мишей, да и Аня с Денисом, во многом унаследовали его здоровье. К сожалению, не на целый «святослав», а примерно на две трети. Но тем не менее…

– Опережая ваше повествование, берусь предположить, что и в школе, и в вузе Святослав Дмитриевич удивлял всех своими успехами в учебе. Я прав? – Гуров испытующе взглянул на своих собеседников.

– Абсолютно! – изобразил рукой утвердительный жест Михаил. – Он обладал феноменальной памятью, мог в уме умножать и делить огромные числа, мне иногда казалось, что он может даже читать мои мысли.

– Да, это же самое частенько ощущал и я, – согласился Константин. – Я его всегда любил и сейчас продолжаю любить как своего отца, как прекрасного человека, но он и для меня остался чем-то непостижимым. Он всегда был не от мира сего.

– Ну, не хотите же вы сказать, что он уроженец какой-то другой планеты? – Лев хлопнул себя ладонями по коленкам.

– Не-ет, что вы! – Михаил грустно усмехнулся. – Правда, наша с Костей мама, ныне покойная Тамара Васильевна, когда чем-то бывала недовольна, всегда ворчала: «Ты пришелец, Свят, ты – инопланетчик!» Отец обычно над этим смеялся и парировал: «Если бы я был пришелец, то у нас не было бы детей!» Она его постоянно ревновала. Нет, не к женщинам, тем более что он всегда был образцовым семьянином. Она ревновала его к той тайне, которая его окружала. Она и погибла именно потому, что принципиально не желала слушать его советов. В тот день, когда случилось то ДТП, отец уговаривал ее никуда не ходить и не ездить. Он предчувствовал беду. Но она, как бы в пику ему, сделала все наоборот. Когда нам сообщили, что она на своей «Самаре» попала под большегрузный автомобиль, он был потрясен. Мы даже опасались, что он с горя захочет уйти из жизни.

– Да, он лет пятнадцать после этого не мог пережить потери супруги… – Константин покачал головой. – Лишь встреча с Инной Романовной вновь вернула ему радость жизни. Правда, ему было уже за шестьдесят, но…

– Кто бы дал ему «за шестьдесят»? – вздохнув, проронила Инна. – На него студентки-то всегда заглядывались и пытались завязать с ним романы. Даже когда Святославу Дмитриевичу миновало восемьдесят. Если бы не его, я бы так назвала, железобетонные моральные устои, которые поколебать было невозможно, Святослав мог бы стать супердонжуаном. Но он был слишком интеллигентен и порядочен, чтобы скатиться до чего-то такого, «зоологического». Мы с ним встретились случайно. У меня сломалась машина, и он остановился, чтобы мне помочь. В ту пору я была замужем за известным тогда футболистом. Жили мы не бедно, деньги он зарабатывал огромные. А вот детей у нас не было – сказалась травма паха, полученная им когда-то на тренировке. И тут – такой невероятный мужчина. Я влюбилась сразу, без оглядки. Он ко мне тоже не остался равнодушен. И всего через неделю после первой встречи мы решили пожениться. Через год у нас родился Денис, а потом и Аня. Что хотела бы отметить, Костя и Миша меня сразу же приняли как свою, как члена семьи. Аню и Дениса они изначально считали братом и сестрой. И это, я уверена, все пришло от Святослава Дмитриевича, это его генетическая наследственность.