Записки репортера

"Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

в последний,

в случайный…"

Дай Бог, чтобы с уходом троллейбусов из нашей жизни (а может всё-таки их оставить?) не ушла  и та толика человечности, которой мы неожиданно стали обязаны этим верным и добрым хранителям городской души, творцам уличного пейзажа.

Бабка, живи!

"Скорая" не приехала. Хотя адрес дежурная записала и про недомогания выведала часа полтора назад. Что вы хотите – 8 Марта… Но полночь близится – в обгон нескорой "скорой" отправились за аппендицитом сами. Своим ходом. В приемном грозно: с ковидом не входить! И вообще – не входить! Только для «скорых»! Значит – сюда. Дверь нараспашку. Довольно обшарпано. Никаких скорых. Никакого ковида. За столом у монитора с сериалом – широкая медсестра. В возрасте. В безмолвии. Строгая. Видно, что царствует. Поняли, что мешаем…

– Женщину с подозрением на аппендицит можно ли обследовать? – ломая шапку, кхекаю в адрес властительницы.

В сериале, слышу, клянутся в любви. Может и целуются. По каменному лицу «царицы» приемного покоя понять сложно. Все внимание на монитор. Наша очередь за ним еще, видимо не приспела.

– Заполняйте согласие на осмотр, – зевая за соседним столом, разряжает неловкую паузу уборщица. – Вот ручка, вот листок…

Пишем. «Что дальше?» «Оставьте здесь. Ждите в коридоре…» «Царица» по-прежнему молчит. Кто говорит – не знаем. Кино продолжается. Врача нет.

– Да не беспокойтесь, – видя наше замешательство, отрывается от шариков на смартфоне мужчина лет под 50. – Придет хирург и посмотрит.

Словоохотливый. Мать привез из деревни за 120 километров. С давлением 220. Отчитал, что поздно сказала – вот и катайся тут в 8 Марта, колеса бей… Ближе медпомощи, видимо, нет. Впрочем, до ближайшей – 6 километров по сугробам пехом. Потом – еще полста на электричке…

За стеной, слышим, врач наставляет доставленную из деревни посетительницу: «Сейчас сделаем магнезию. Давление собьем. А завтра обязательно к участковому врачу. Будете наблюдаться и обследоваться».  Интересно, в каком государстве этот врач живет?.. «Да, да», – покорно ответствует женский голос. И верно думает: «Скорей бы уж от этих новых непонятных слов домой, в деревню…»

В коридор вкатывается круглая шуба, с пышной меховой шапкой наверху и жаркими валенками под нею. Внутри всей этой кипы одежды – старушка. Внутри шубы угадываются также длинный вязаный малахай, жилетка и, кажется, еще свитер. Все вместе издает тяжкие стоны, кряхтит, расстегивается, топчется, передвигается и ищет терапевта.

– А это опять вы! – грустно восклицает нечаянно наткнувшийся на посетительницу дежурный терапевт.

Та, расстегнувшись, неожиданно бодро начинает вещать о своих хворях. Давление – 170. А утром было 120. «Так это же не страшно, – ищет повода для отступления доктор. – Для вашего возраста вполне…» Но путей для отступления нет – бабка энергично прижимает дежурного терапевта к стене и минут 15 изливает ему все свои жалобы на жизнь, лекарства, одышку, такси и проч. «В таком наряде, – думаю про себя, – давление будет и все 250».  А может – уже и никакого. Во всяком случае, у меня точно…

Тем временем «меховая» бабка чуть сбавляет напор. Дает врачу вставить несколько фраз насчет возможного приема лекарств. Демонстрирует полное знание всей фармацевтики разом. С чем-то соглашается. Что-то бракует. Доктор терпеливо ожидает убытия беспокойной визитерши. Та явно не спешит расстаться. Сыпет свое. Дабы подбодрить как-то явно приунывшего врача объявляет ему, что он уже в третий раз спасает ей жизнь. «Бедный», – думаю про себя. Бабка требует врача назвать свою фамилию. Тот устало выполняет. Себя величает Гороховской. Вдруг хватает за полы халата своего «спасителя» и бросается ему на шею: «Ну, обнимашки на прощание…»

Пришел хирург – смуглый, молодой, но уже лысоватый мужчина. Жду: подтвердится ли у жены аппендицит или нет?

– Прикурить не будет? – щелкает перед носом пальцами и пошатываясь точно в троллейбусе, спрашивает нечесаная тетка в куртке.

На душе кошки скребут, а тут еще эта.  Делаю губами тпру-у-у… Что это значит – и сам не знаю. Просто слова застряли где-то внутри. Та понимающе отходит. Ищет в больничном коридоре, у кого бы «стрельнуть» еще. Пристально смотрит на санитарку. Изучает. Нет, видно, и тут огонька не добыть. Вновь шатается в мою сторону.

Навстречу другой доктор – и тоже смуглый молодой мужчина.

– Вот они черные, – опять, беря меня в собеседники, пустилась в рассуждения «курилка», – скоро нас всех на тот свет отправят. Вот увидишь потом…

«Может кого и следовало бы отправить», – думаю зло в ее адрес, но не решаюсь произнести в ответ. Сдерживаюсь. Молчу. Тетка, не добыв сигарет и спичек, успокаивается и затихает в коридоре на стуле.

На коляске вкатывают стонущую и охающую старушку. Та – вся страдание. Сползает и едва держится за подлокотники.

– Ох, мука мученическая, – плачет она. – И не сидеть, и не лежать. Уж лучше бы и помереть. Что ж так мучиться!..

– Не плачь, ба! – берется утешать старушку моя «курилка». – Выздоровишь еще – вот увидишь!

– Да какой! – тяжко стонет в ответ бабуля. – Годов то уже 83. Куды ж еще?..

– Живи, бабка! – торжественно приказывает своей новой собеседнице «курилка». – Живи!

К коляске с пожилой страдалицей подбегает молоденькая медсестра и силится закатить ее в кабинет, где сдают анализы. «Курилка» вскакивает и, чуть шатаясь, кидается помогать. Сестра испуганно сторонится и вмиг закатывает больную в кабинет. В коридоре стихает. С букетом роз пробегает девушка в халате. Больше – никого. Жду. Диагноз у жены пока не ясен. Требуется еще рентген. «Это в соседнем корпусе», – инструктирует все та же уборщица в приемном. «Царица» по-прежнему молчалива и неприступна – всё также в сериале.

Ищем рентген. Все кабинеты заперты. На одном еще и надпись – «За ручку не дергать». Возвращаемся все к той же уборщице: «Так где ж рентген?» «Ну, я же вам объяснила: в том кабинете, где написано «За ручку не дергать» в него надо постучать». Вернулись, постучали…

Короче, всё обошлось – острая колика. Пройдет. Ступайте с Богом. Лучший подарок к 8 Марта – путь домой из больницы. Даже глухой ночью. Даже чертовски вымотанными. Одно плохо: никого не догадался в больнице поздравить с Женским днем. Забыл. Простите…

Гретский мир

В  волю поиронизировав и поиздевавшись над Гретой Тумберг мир уныло встал на тропу ее пророчеств. "Вам не уйти от расплаты. Мир проснулся и уже готов к действиям, хотите вы этого или нет!" –  взывала со слезами на глазах с самых высоких трибун  эта упрямая шведская девчонка. Расплата за что?.. За то что мир стал таким, каким он оказался: грязным, душным, жадным, циничным, беспринципным, вульгарным, эгоистичным, короче – пошлым на все сто. Все прыснули в кулак и покрутили у виска: эту девчонку с явным синдромом Аспергера наняли хитрые дядьки, чтобы вставлять палки в колеса нефтяным баронам и  делать себе на Грете неплохой пиар.На

том и порешили: "засланный казачок".

"Сумасшедшие" идеи Греты и ее окружения (а первую очередь – семьи) ещё вчера слыли фантастикой и не брались в расчет "серьезными" людьми. Отказ от тех же полетов на самолётах, дабы не потворствовать вредным выхлопам двигателей.  Вообще – протест против всего, что сжигает углеводороды и тем самым разогревает климат, то бишь – всей крупной промышленности разом. Также – периодический бойкот школы (в знак ли протеста или нет), отказ от бутиков в пользу секонд-хэнда, пересаживание с дорогих неэкологичных лимузинов на скаредные малолитражки. Наконец – личная замкнутость в шумной толпе. Отрешённость. Минимизированная контактность и т.п.

Со всем этим Грета Тумберг когда-то пришла в этот мир. И мир ее отринул, сочтя не совсем нормальной. Отринул, не ведая, что совсем скоро перевернется и в панике оправдает главные из ее пророчеств: остывшие промышленные цеха, перекрытые трубопроводы, бессмысленная нефть, не взлетающие самолёты, запертые в своих квартирах и внутри себя люди, опустевшие школы, тихие  детские сады и даже брошенные парикмахерские.

Мир стал практически полностью гретиным  (если угодно – греттским). Всё узнали себя в осмеянных ещё несколько месяцев назад пророчествах всевидящей маленькой шведки. Узнал и ужаснулся. И не поверил. И не осознал. И продолжает думать, что всё это временно и Грета – недоразумение. И вирус – всего лишь досадная "накладка". Он  чудом рассосётся. Минет и всё встанет на свои места.  А том числе – и человек, готовый к новым "шалостям" на ставшей грешной не без его участия земле…

Бушмановка. К Лифшицу

Он немного не дожил до 90. Каждый день, в одно и то же время этот небольшого роста сухонький старичок садился возле своего дома, что на улице Ломоносова в Калуге, в служебную "Волгу" и отправлялся через весь город на Бушмановку. На работу. В областную психиатрическую больницу. Ровно 45 лет назад волею судеб именно это лечебное учреждение оказалось в эпицентре событий, во многом предвосхитивших дальнейшую судьбу страны. А пассажир "Волги" – одним из ключевых участников.

45 лет назад адрес "Калуга, пос. Бушмановка" практически одномоментно появился в записных книжках таких известных людей, как академики С.П.Капица, А.Д.Сахаров, И.Е.Тамм, М.А.Леонтович, писатели А.Т.Твардовский, А.И.Солженицын, В.А.Каверин, В.А.Лакшин, В.Ф.Тендряков, кинорежиссер М.И.Ромм и ряда других. (Обратите внимание: разом – четыре Нобелевских лауреата! Их всего-то у нас по пальцам перечесть…). Адрес этот они оставляли на письмах и телеграммах, массово отправляемых в начале 70-го из столицы сюда, в "колыбель космонавтики".

О наличии такой малюсенькой, как "пос.Бушмановка", точки на карте, очевидно, узнали и председатель Верховного Совета СССР Н.В.Подгорный и председатель Совета Министров СССР Н.А.Косыгин и, наконец, сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И.Брежнев. Все они получили (во всяком случае, им направлялись от имени очень известных людей в Союзе) письма с эмоциональными рассказами о том, что же, в конце концов, в этой маленькой Калуге стряслось.

– Я не буду говорить на эту тему, – коротко и сухо отрезал несколько лет назад  бывший главврач Калужской областной психиатрической больницы Александ Ефимович Лифшиц. – Я считаю, что вообще к этой теме не стоит возвращаться. Вокруг нее слишком много вранья.

– Так помогите его убрать!

– Я повторяю, – отрезал старейшина калужской психиатрии, – комментариев не будет.

Сказать, что история эта началась 29 мая 1970 года, когда из своей обнинской квартиры в калужский дурдом был увезен ученый, диссидент, острый критик советской власти Жорес Медведев, – было бы, наверное, неправильно. Конечно, раньше. Один разгром обнинских физиков, которые "дошутились" в конце 60-х, чего стоил. После него будущий накоград не только лишился главной научной крови, но и получил устойчивую репутацию самого неустойчивого в идеологическом плане населенного пункта советской державы.

Помятуя о предупреждении Александра Лифшица – опасаться односторонней правды, – напомним некоторые перипетии вполне детективного сюжета с оговоркой, что они излагаются именно той стороной, то бишь – диссидентской.

Итак, Александр Солженицын: "Вот так мы живем: безо всякого ордера на арест или медицинского основания приезжают к здоровому человеку четыре милиционера и два врача, врачи заявляют, что он – помешанный, майор милиции кричит: "Мы органы насилия! Встать!", крутят ему руки и везут в сумасшедший дом. Это может случиться завтра с любым из нас, а вот произошло с Жоресом Медведевым – ученым-генетиком и публицистом, человеком гибкого, точного, блестящего интеллекта…>> ("Хроника текущих событий" N14, 1970 г.).

Все начиналось страшно банально. В смысле – и страшно, и банально одновременно: очередного советского вольнодумца система попыталась усмирить, используя новую и гораздо более тонкую, нежели ГУЛАГ или Соловки, репрессивную штуковину – психиатрию. И судя по всему, никаких других намерений, кроме как более "интеллигентным" образом избавиться от реформатора-смутьяна, поначалу ни у кого не было. Исключение разве что может составлять… сам главный фигурант дела, калужский главврач Лифшиц. Так вышло, что калужская психиатрия волею судеб  впервые, видимо,  в советской истории попыталась выставить чисто медицинский диагноз сугубо политическому явлению. В данном случае – диссидентству, реформаторству, смутьянству и т.д.