Два мецената

Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, – они стояли.

Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.

Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну – она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.

– Я так спешу… так спешу… Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?

Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.

– Берегусь пока ещё… Не совсем оправился… Спасибо тебе, родная, что не забываешь.

И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.

– Береги себя, милый!.. береги… – упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.

Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.

Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал «эй» на извозчиков, и те поспешно сторонились.

XVII

Когда Сергей Петрович сказал: «Проведите меня в кабинет г-на Дарина», – один из лакеев ресторана почтительно ответил:

– Вы г-н Воронин?.. Вас ждут.

И повёл Сергея Петровича через ярко освещённый электрическими люстрами зал, в котором за столиками, на бархатных диванах и стульях сидели и угощались много народу, и мужчин и дам. Оркестрион играл застольную песню из Травиаты.

Из этого зала прошли через коридор с дверями направо и налево. У одной из дверей лакей постучал.

– Можно… – раздался голос Виссариона.

Сергей Петрович вошёл.

Кроме Виссариона и Грошева за столом, уставленным бутылками, фруктами и разными гастрономическими шедеврами, сидела знаменитая опереточная дива; m-lle Виландье. Воронин сразу узнал её, хотя только один раз видел в петербургской оперетке. Сергей Петрович раньше не бывал в оперетке и пошёл один раз вместе с женой, только для того, чтобы видеть эту знаменитую Виландье.

Теперь Сергея Петровича с нею познакомили, усадили за одним столом, и нужно было чокаться с нею шампанским.

«Зачем меня позвали именно сюда, когда здесь эта дива? – думал Сергей Петрович, – ей ли хотели показать меня, как нечто, может быть, курьёзное: нищий меценат… Или мне хотели похвастаться близостью с этой знаменитой, хорошенькой, блестящей женщиной? И какой же теперь разговор о купле-продаже?..»

Виссарион сидел против Грошева, Воронин против Виландье, – её звали Марья Карловна.

Грошев сейчас же доливал шампанское, как только все отпивали по несколько глотков; Виссарион выпивал сразу целый стакан.

– Пожалуйста, мне больше не доливайте, – просил Сергей Петрович, – мне больше не хочется…

– Ну, вот ещё, стакан выпили, – и пасуете, – возразил Виссарион. – Это же – квас… Я свободно выпиваю три бутылки… Не верите? Мы недавно пари держали с Ивиным. И я выпил три бутылки шампанского… Один…

«Как он этим гордится»… – подумал Сергей Петрович. Должно быть то же подумали Виландье и художник: они переглянулись. Но Грошев мгновенно придал своему лицу почтительно-удивлённое выражение и сказал:

– Ого!.. Молодчина…

Виландье взглянула на Виссариона с некоторым страхом, – не заметил ли он, как она переглянулась с Грошевым. Виссарион не заметил, – он был упоён сознанием своего превосходства; он сказал Грошеву:

– Ты, ведь, Кирилл, знаешь, что я могу выпить больше всех.

В это время дива смотрела на своего жениха серьёзным и напряжённым взглядом, – каким смотрит рыболов на поддетого тонкой удочкой пескаря, – которого ещё не успел вытащить: как бы не сорвался…

Виссарион обернулся к ней, и она взглянула на него приветливо, радостно, с обворожительной улыбкой.

Сергей Петрович с любопытством смотрел на бриллианты дивы: они сверкали, отливая разными цветами и в ушах, и в волосах, и на шее, и на пальцах – великолепные, крупные. Самый крупный бриллиант сверкал отдельно на середине кружевного шарфика.

– Какая у вас красивая эта пуговичка, – сказал Сергей Петрович, после третьего стакана шампанского.

– Вот так пуговичка… – обиделся Виссарион, – шесть тысяч стоит, – а вы, – пуговичка…

И он бесцеремонно, как свою собственность, снял с шарфика дивы бриллиант и передал Грошеву:

– Нате-ка, посмотрите… Тридцать каратов… А игра-то какая!..

Сергей Петрович взял бриллиант и стал его рассматривать.

«Шесть тысяч, – думал он, – капитал… И за что? Разве это искусством создано? Разве это говорит что-нибудь сердцу, уму? За камень – целое состояние»…

Он осторожно передал диве её бриллиант.

– Хорошо? – спросил Виссарион.

– Я ничего не понимаю в бриллиантах, – сказал Воронин.

Виландье расхохоталась:

– Так отчего же вы так внимательно рассматривали?..

– Я старался понять, – почему камень, бездушный камень стоит так дорого…

– Для того… так дорого, – сказала дива, – чтобы не каждый мог иметь такие камни.

Она лукаво взглянула на Грошева, – он притворно вздохнул; Виссарион победоносно смотрел на этого бедного Сергея Петровича, который даже не видел хороших бриллиантов.

– А я имел удовольствие слышать вас однажды в оперетке, Марья Карловна… В Петербурге… Вы пели Гейшу… Никогда мне не забыть, в особенности одного места… До того у вас это дивно выходило…

Сергей Петрович слабеньким голоском, но верно напомнил мотив:

– Та-та, та-та-та, та-та-ата…

– Ах, это вот что…

И Виландье вполголоса пропела: