История британской социальной антропологии

Дарвин, в духе своего времени, не был равнодушным к проблеме познания человека и человечества – он еще со времен своего путешествия на «Бигле» интересовался этнологическими вопросами, а позже не раз включался в их обсуждение в диспутах этнологов и антропологов. Уже в его книге «О происхождении видов» была поставлена величайшая проблема, отчасти апеллирующая к будущей социальной антропологии, – он выразил уверенность в том, что «будет пролит свет на происхождение человека и его истории»[234 - Darwin Ch. On the Origin of Species. Cambridge, 1966. P. 488.], и внес вклад в ее решение в вышедшем 12 лет спустя труде «Происхождение человека». Еще до выхода в свет этого труда последователь Дарвина, Томас Хаксли, внес некоторые детали в поставленную учителем задачу, он отметил, что морфологические отличия между человеком и гориллой «не так велики, как отличия между гориллой и более низкими [эволюционно] обезьянами», и тут же подчеркнул, что в наличном видовом материале абсолютно «отсутствуют промежуточные звенья между Homo и Troglodytes», а известный (в середине XIX в.), ничтожный по количеству, палеоантропологический материал, «не позволяет нам приблизиться к представлению о тех низших питекоидных формах, путем преобразования которых [человек], возможно, и стал тем, что он есть»[235 - Huxley T.H. Man’s Place in Nature and other Anthropological Essays. L., 1910. (1-st ed. 1863). P. 144, 207–208.]. Таким образом, возникла пресловутая проблема «недостающего звена» (missing link), которая имела, в первую очередь, палеоантропологическое (биологическое) значение, но и с точки зрения социальной антропологии в ней в то время виделось пространство для изысканий. «Эволюционный провал», о котором говорил Хаксли, основоположники этой науки полагали возможным заполнить материалом о «живых дикарях». Идея единообразия и закономерности эволюционного процесса позволяла рассматривать культуры конкретных народов как образцы стадиальных типов и выстраивать на этой основе однолинейную модель всеобщей эволюции культуры.

Гл. 2. Основоположники британской социальной антропологии: теория эволюционизма и изучение первобытности

2.1. Предмет новой науки в общетеоретических концепциях классиков Викторианской эпохи

Основоположников британской социальной антропологии – Э. Б. Тайлора, Г. Мейна, Дж. Лёббока, Дж. Мак-Леннана и др., – первые общие работы которых появились в 60-х годах XIX в., вряд ли можно назвать творцами каких-то особых общих теорий культуры и общества. Но в их работах, наряду с анализом конкретного материала по различным проблемам изучения первобытности, содержались и общетеоретические положения о природе культуры, общества и человека, а также методологические принципы познания этих явлений. В специальной литературе давно принято весь этот корпус положений именовать эволюционизмом или эволюционистским направлением, что указывает на центральное положение в нем категории «эволюция». Надо признать, что каждое из этих общетеоретических положений, взятое по отдельности, вряд ли может претендовать на оригинальность – они легко обнаруживаются в трудах мыслителей прошлого и современности, о которых речь шла в предыдущем разделе. Тем не менее тот калейдоскоп идей, в котором формировалась британская социальная антропология, был «отфильтрован» и творчески переработан с целью создания теоретико-методологической базы новой науки, науки, которая изначально мыслилась не как очередное философское направление, а, в позитивистском ключе, как конкретная, эмпирическая, индуктивная, экспериментальная дисциплина. Поэтому старые идеи оказались в новом контексте и, соответственно, получили новое качество эвристической программы, ориентированной на новые познавательные задачи, что, в конце концов, привело к относительно цельной научной парадигме.

Процесс этот осуществлялся живыми людьми, которые по-разному шли к тому, что впоследствии их объединило. Среди них были ученые более авторитетные и менее, но довольно быстро из их среды выделился признанный лидер. Им стал Эдвард Бернет Тайлор (1832–1917), которого вот уже более 100 лет в научной традиции именуют «отцом-основателем» британской социальной антропологии. Путь его к положению ведущего теоретика новой научной дисциплины был долгим и не лишенным противоречивости. Он с молодости испытал влияние многих теоретических направлений, нередко менял свое отношение к ним, так же как и свои представления об эволюции культуры. Первые основы мировоззрения Тайлор получил в своей семье, строго соблюдавшей квакерские принципы, регламентировавшие жизнь вплоть до предписаний, во что одеваться. Его старший брат Альфред, ставший главой семьи и главой семейного предприятия после смерти родителей в 1852 г., привил младшему брату интерес к изучению древностей и воспитал критическое отношение к религиозным догматам. В квакерской же среде Тайлор нашел себе друга и наставника в лице известного в то время этнолога Генри Кристи, который был близок к кругу Дж. Причарда и Р. Лэтэма. С ним молодой Тайлор совершил первое научное путешествие по странам Центральной Америки (Мексика, Куба) и Североамериканским Соединенным Штатам. Первая печатная работа Тайлора – это обобщение материалов его четырехмесячного путешествия верхом по Мексике вместе с Кристи, «Анахуак: или Мексика и мексиканцы, древние и современные»[236 - Tylor E.B. Anahuac: Or Mexico and Mexicans, Ancient and Modern. L., 1861.]. Любопытно привести высказывания начинающего исследователя из этой книги, которые свидетельствуют о влиянии на него наивных, обывательских и отчасти расистских стереотипов британского среднего класса. Так, он утверждает, что мексиканцы бесчеловечны, презирают свободу и что все это – пагубный результат расового смешения. И далее – «каждый разумный мексиканец» должен мечтать о том, чтобы их страна стала протекторатом Соединенных Штатов[237 - Ibid. P. III–IV.].

Формально Тайлор обучался лишь в квакерской школе в Тоттенхэме, принадлежность к квакерской конфессии препятствовала его поступлению в университет, но он очень много занимался самообразованием. После возвращения из американского путешествия Тайлор проштудировал труды Дж. Причарда, М. Мюллера и какое-то время был сильно увлечен диффузионистскими построениями британских этнологов и немецкой традицией в сравнительной лингвистике и мифологии. Он изучал древние и новые языки (санскрит и даже русский и фиджийский). Но ко времени выхода в свет в 1865 г. его второй книги «Исследования ранней истории человечества и развития цивилизации»[238 - Idem. Researches into the Early History of Mankind and the Development of Civilization. L., 1870 (1-st ed. 1865).] Тайлор определился в своих теоретических взглядах, которые в общих чертах сохранялись до конца его жизни. Это видно из уверенно сформулированных в заключении этой книги общих положений: 1) все человечество представляет собой единство в физическом и психическом отношениях; 2) магистральная линия истории человечества представляет собой прогрессивное развитие, отдельные случаи культурного регресса – это не правило, а исключение; 3) диффузионистские объяснения сходства и отличия в различных культурах, опирающиеся на принцип гетерогенности формирования последних, несостоятельны, так как «мировая цивилизация происходит из одного прародительского корня»; 4) современные «дикие племена» – это среда, отражающая наиболее ранние ступени истории человечества, наблюдения жизни этих племен предоставляют гораздо более надежный источник для изучения далекого прошлого, чем «чисто теоретические рассуждения»; 5) в мышлении «дикарей» объективное и субъективное не дифференцировано, и поэтому истоки многих позднейших представлений надо выводить из этого состояния мысли[239 - Ibid. P. 377–378.]. В этой книге Тайлор окончательно утвердился в мысли, что задача новой науки – познавательное движение «через исторические детали к великим законам Человеческого Развития»[240 - Ibid. P. 4.].

Представленные постулаты сами по себе, как уже отмечалось, не были оригинальными. Как справедливо отмечает А. Купер, тайлоровская «теория технологического прогресса была взята у Лёббока, его суждения о языке и мифологии (помимо некоторых отличий) – у Мюллера. Его теория развития религии в значительной степени заимствована у Конта, а его “анимизм” с трудом можно отличить от контовского “фетишизма”. Даже его идеи о жертвоприношении в значительной степени заимствованы у немецкого исследователя Библии Вельхаузена»[241 - Kuper A. The Invention of Primitive Society. L.; N.Y., 1988. P. 81.]. Тем не менее Купер признает правоту суждения коллеги Тайлора Эндрю Лэнга, который утверждал, что «его заслугой является терпеливый, проницательный, хорошо “документированный” и, наконец, убедительный метод изложения», иными словами, особый дар синтезатора различных идей[242 - Цит. по: Ibidem.].

Основной и наиболее известный труд Тайлора «Первобытная культура»[243 - Tylor E.B. Primitive Culture: Researches into the Development of Mythology, Philosophy, Religion, Language, Art, and Custom. V. 1 0 2. L., 1871. Русские переводы: Тэйлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1939; Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.], опубликованный в 1871 г., представляет собой раз витие положений предыдущего сочинения, а в общетеоретическом плане лишь подтверждает вышеприведенные постулаты. Этот труд интересен для историка социальной антропологии тем, что в нем представлены широко известные методы Тайлора – «сравнительный метод» и «метод пережитков». Суждения Купера и Лэнга о теоретическом наследии Тайлора можно в полной мере отнести и к этим методам. К тому времени, когда они были им впервые сформулированы, они давно стали общим местом в разных науках.

Онтологическим основанием методов Тайлора выступает его убеждение, что социальная антропология должна стать по всем параметрам наукой подлинной, т. е. аналогичной таким естественным наукам, как физика, химия, биология и т. п., которые ориентированы на открытие законов. В рассматриваемое время открытия Дарвина в биологии сделали именно эту науку наиболее привлекательным образцом научности. Не случайно основная единица научного анализа в антропологии Тайлора – явление культуры (обычай, артефакт, социальный институт) – мыслилась им как прямой аналог биологического вида. «Для этнографа, – пишет он, – лук и стрелы составляют вид, так же, как и обычай сплющивания детских черепов или обычай счета десятками»[244 - Тэйлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1939. С. 5.]. Это, в высшей степени уязвимое, допущение у многих еще при жизни Тайлора и в особенности после его смерти вызывало сомнения и критику. Тем не менее оно для него казалось весьма важным, так как не только «сближало» его науку с естествознанием, но и позволяло преодолевать существенные методологические трудности в изучении первобытной культуры. Этот объект познания не имеет исторических документов, и поэтому конкретно-исторические связи в его развитии представляются недоступными для изучения. Все, чем располагали антропологи, – это отрывочные свидетельства о тех или иных обычаях «дикарей». Объект был аморфным, и единственное, что его делало целостностью, – это набор общих черт в явлениях культуры. Вот почему Тайлор так уверенно заявляет: «Весь мир есть одна страна», «все дикие племена похожи друг на друга», а «первым шагом при изучении культуры должно быть расчленение ее на составные части»[245 - Там же. С. 3, 4.].

Подтверждением научной обоснованности такого подхода для Тайлора и его последователей были, конечно же, суждения великого Дарвина, который, имея в виду затруднения с получением необходимого материала, допускал сравнительный анализ видов из параллельных линий эволюции[246 - Darwin Ch. On the Origin of Species. P. 210.]. Что касается метода пережитков, то само понятие «пережиток» (survival) и связанные с ним аналитические процедуры широко применялись в геологии, археологии, лингвистике, правоведении, фольклористике и других науках.

Формулируя свои методы, Тайлор фактически предложил в качестве исследовательского приема не систему познавательных процедур и логических средств анализа (метод в строгом смысле слова), а априорные теоретические тезисы (гипотезы). Согласно методу пережитков, культурные явления (обычаи, верования, предметы и т. п.) имеют свойство с течением времени терять свое былое значение и сохраняться по инерции в виде анахронизмов, никак не связанных с окружающей действительностью[247 - См.: Тэйлор Э. Первобытная культура. С. 10.]. Не вдаваясь в разбор истинности или ложности этого утверждения, необходимо отметить, что рассмотренное как средство познания, оно является лишь указанием на некую, никак не определенную Тайлором, возможность обнаружить в современном явлении отзвук каких-то далеких времен. Методом в строгом смысле этого слова это назвать нельзя, не говоря уже о том, что любое социальное явление, с одной стороны, хранит в себе отпечаток своей истории, а с другой – любое, даже самое архаичное, явление, существуя, всегда имеет какое-то значение в общественной жизни.

По мнению Дж. Стокинга, значение для истории антропологии предложенных Тайлором методов заключается в том, что он придал им особый статус универсальных познавательных приемов. Категория «пережиток» позволяла «объединять причинно-следственные процессы настоящего с причинно-следственными процессами прошлого»[248 - Stocking G.W.Jr. Victorian Anthropology. P. 163.] в единую систему эволюции общечеловеческой культуры. В этом контексте особую роль в труде «Первобытная культура» играет европейское крестьянство (пережитки фиксируются главным образом в его среде), выступающее соединительным мостом между дикарями и цивилизованным обществом.

Сравнительный метод в трактовке Тайлора – это, в инструментально-эвристическом плане, несложный прием выявления общих черт в культурных элементах всех времен и народов с целью сгруппировать их по эволюционным стадиям и приблизиться, таким образом, к выявлению законов эволюции. Здесь нет сколько-нибудь серьезного обоснования этой процедуры, вместо нее – убежденность автора.

Надо сказать, Тайлор, скорее всего, осознавал операциональное несовершенство своих методов в том виде, в котором он их ис пользовал в «Первобытной культуре» и более ранних работах. Через 18 лет после выхода в свет этого труда он предпринял попытку поставить свои методы на более серьезное основание, связанное с применением статистико-математических приемов. В ноябре 1888 г. он сделал доклад на заседании Антропологического института Великобритании и Ирландии под названием «О методе изучения развития институтов. Применительно к законам брака и происхождения»[249 - Tylor E.B. On a Method of Investigating the Development of Institutions: Applied to Laws of Marriage and Descent // Journal of Anthropological Institution of Great Britain and Ireland. 1888. V. 18. P. 245–272.]. В этом докладе Тайлор проявил свою приверженность контовско-спенсеровскому идеалу науки, задачей которой является открытие естественных законов с опорой на математические процедуры. Он ссылался на авторитет немецкого этнолога Адольфа Бастиана, утверждавшего, что «будущее антропологии – в статистических исследованиях»[250 - Ibid. P. 245.]. Есть основание полагать, что при подготовке доклада Тайлор опирался на труды Фрэнсиса Гэлтона по статистике, который, кстати, председательствовал на заседании, так как был в это время президентом Антропологического института.

Суть доклада сводилась к следующему: Тайлор выбрал из литературных источников 350 описаний различных обычаев, связанных с семейной жизнью представителей разных первобытных народов[251 - А. Н. Максимов аргументированно утверждает, что в действительности Тайлором было приведено не 350 обычаев, а 282, что для статистики является весьма существенной разницей. См.: Максимов А. Н. К вопросу о методах изучения истории семьи // ЭО. 1898. Кн. XLIII. С. 28–29.]: 45 случаев избегания мужем родных жены, 13 случаев избегания женой родных мужа, 8 случаев взаимного избегания. Из них 3 варианта обычая избегания и 3 варианта локальности брачной пары (65 случаев постоянного поселения в группе жены, 74 случая временного поселения в группе жены и 141 случай поселения в группе мужа). К этой совокупности фактов он применил метод совпадений и корреляции с целью определить случайность или не случайность совпадения рассматриваемых обычаев, используя при этом статистическую теорию вероятности. Выводы Тайлора из статистических выкладок таковы: «Если бы обычаи местожительства были независимы от обычая избегать друг друга, то надо ожидать, что совпадение их следует обыкновенному закону случайного распределения. У тех племен, где муж навсегда переходит в семью жены (65 из 350), мы бы ожидали встретить обычай избегать родных жены в 9-ти случаях, а в действительности этих случаев 14. С другой стороны, у которых муж уводит жену к себе в дом, приблизительно 18 должны бы придерживаться обычая избегать родных жены; в действительности этот обычай существует всего у 9 народов. Точно так же, если бы 13 случаев избегания мужниной родни женою распределялись равномерно между народами с различными обычаями местожительства, то два или три случая пришлись бы на такие народы, где муж живет в семье жены; но таких случаев не встречается. С другой стороны, 5 случаев должны приходиться на народы, где жена живет в доме или семье мужа, а в действительности их 8. Такой заметный перевес показывает, что обычай избегания мужем жениной родни находится в какой-то связи с его поселением в ее семье; так же и наоборот, по отношению к жене и родным мужа»[252 - Цит. по: Редько А. Теория вероятностей и история первобытной культуры. Метод Тэйлора // ЭО. 1902. Кн. LII. № 1. С. 89.].

Не случайным представляется Тайлору и совпадение текнономии (термин, введенный Тайлором для обозначения обычая называть отца по имени его ребенка) с избеганием и уксорилокальностью (в группе жены) брака. Случай, когда отец ребенка избегает родню жены, хотя и не проживает в их группе, Тайлором объяснен как пережиток тех времен, когда мужчина постоянно жил в группе жены, т. е. времени матриархата. Подобных объяснений со ссылкой на «статистические закономерности» у Тайлора много.

Какова же была реакция научной общественности на этот доклад и какова его роль в развитии социальной антропологии? Примечательно, что Ф. Гэлтон, один из ведущих специалистов по статистике в Великобритании, человек, который помимо своих этнологических и расовых штудий активно использовал статистические методы при обработке своих антропометрических материалов и данных по «наследованию таланта», не дал оценки собственно статистической стороне доклада Тайлора. Единственное, что он высказал при обсуждении доклада, это сомнение в исторической независимости сопоставляемых фактов – не являются ли совпадения следствием происхождения из общего расового (этнического) корня. Этот вопрос со временем приобрел название «проблема Гэлтона», она и по сей день то и дело всплывает в дискуссиях по проблемам сравнительного анализа в антропологии. Этот вопрос указывает на разность подходов Тайлора и Гэлтона к проблеме сущности инвариантов в культурах народов мира – Тайлор исходил из того, что сходства проистекают из естественно-закономерного процесса возникновения подобного в подобных условиях, основой чего является единство человеческого рода, а Гэлтон был склонен к диффузионистской трактовке сходств – они являются следствием исхождения из общего истока в пространстве.

Между тем, математическая статистика конца XIX в. была уже достаточно развитой, чтобы легко обнаружить несостоятельность статистического обоснования Тайлором своих выводов об эволюции семьи. Российский ученый А. Редько специально изучил эти выводы и убедительно, со ссылками на азбучные для статистиков положения, показал безнадежность предпринятого Тайлором дела. Он писал: «Логическая красота и тот характер бесспорности математических выводов, которые очаровывают нематематиков, делали и делают чрезвычайно заманчивой возможность применения методов одной из отраслей математики – математической теории вероятностей – к таким областям науки, где нет, по-видимому, места ни измерению, ни вычислению. Метод Тэйлора представляет собой попытку математического обоснования одной из таких сфер знания»[253 - Цит. по: Редько А. Теория вероятностей и история первобытной культуры. Метод Тэйлора // ЭО. 1902. Кн. LII. № 1. С. 88.]. Не приводя обстоятельной проверки выводов Тайлора, содержащейся в статье Редько, ограничимся его заключительными суждениями, которые представляются бесспорными применительно к рассматриваемому случаю: «1) Число фактов, которыми располагает этнография, слишком ничтожно для пользования “законов больших чисел” и, следовательно, для применения правил математической теории вероятностей. 2) Если, тем не менее, попытаться применить эти правила, то оказывается в большинстве случаев, что вероятные отклонения, вычисленные по нормам, общепринятым в другой отрасли человековедения, не отличаются от уклонений, замеченных Тэйлором, а иногда и превосходя их. 3) Опыт подтверждает теоретические сомнения в приложимости теории вероятностей к малым цифровым данным, которыми располагает этнография. Нет оснований думать, что это препятствие временного свойства»[254 - Там же. С. 104.].

Если отвлечься от вопроса о правомерности применявшихся Тайлором статистических процедур, то остается не менее важный вопрос об объективности привлеченных им эмпирических фактов. Все они получены из вторых рук, и нет никакой гарантии в том, что случайные наблюдатели что-нибудь не напутали или зафиксированные ими внешне подобные явления на самом деле были разными по сути и несопоставимыми. Такие вопросы в конце XIX в. еще не очень волновали британских антропологов.

При оценке доклада Тайлора необходимо принять во внимание и ту специфическую цель, которую ставил перед собой его автор.

Этой целью, как представляется, была не столько разработка собственно статистических методов изучения эволюции семьи, сколько задача более значительная – указание необходимого направления развития формирующейся новой научной дисциплины на путях, характерных для естественно-научного познания. Несоответствие положений доклада существующим стандартам статистического анализа – не более чем частность, вполне преодолимая со временем. Я думаю, что слушатели Тайлора в Антропологическом институте понимали это. Вот почему весьма уязвимый для критики специалистов текст не вызвал этой критики.

В когорту ученых, заложивших своими трудами основу британской социальной антропологии, принято включать Генри Мейна, Джона Лёббока, Джона Мак-Леннана. Эти, весьма разные по своим взглядам, исследователи разделяли, тем не менее, тот набор общетеоретических принципов, которые образовали исследовательскую программу эволюционистского направления и которые с харизматической убежденностью пропагандировал Тайлор.

Генри Самнер Мейн (1822–1888) был старшим по возрасту в этой группе, он раньше других завоевал широкую известность в академической среде. В число основоположников социальной антропологии он может быть включен с некоторыми оговорками, хотя некоторые исследователи считают его классиком антропологического эволюционизма[255 - См.: Dewey C. Images of the Village Community: A Study of Anglo-Indian Ideology // MAS. 1972. № 6. P. 302.]. Действительно, он признавал прогрессивное развитие человечества, закономерность этого процесса, склонен был выделять стадии эволюции общества, активно использовал сравнительный метод и метод пережитков, считал, что ранние, «доисторические» стадии эволюции – это тот материал, в котором можно обнаружить истоки современных общественных институтов, признавал научную значимость открытий Ч. Дарвина, да и сам признавал себя участником того, что в середине XIX в. получило название «доисторического движения» (prehistoric movement) наряду с Тайлором, Лёббоком, Мак-Леннаном и др.

Тем не менее все перечисленные мировоззренческие установки у Мейна приобрели неповторимый индивидуальный смысл, обусловленный особенностями его жизненного пути. Мейн родился в состоятельной семье, принадлежащей к среднему классу и входившей в число довольно крупных акционеров Ист-Индской компании. Его дядя по материнской линии – архиепископ Кентерберийский Джон Бёрд Самнер, ставший и его крестным отцом, оказывал содействие племяннику в получении образования в престижных учебных заведениях. Мейн изучал классические предметы и математику в Пемброк-колледже Кембриджа, где подпал под влияние немецкой философской и научной мысли, в особенности школы историка античности Нибура, исторической школы права К. Савиньи и сравнительной индоевропейской лингвистики Ф. Боппа. Наряду с этим, мировоззрение Мейна формировалось под воздействием философии утилитаризма Бентама и Дж. С. Милля. Окончив университет, Мейн сделал стремительную и блестящую академическую карьеру: в 25 лет был назначен преподавателем Тринити-колледжа Кембриджа, а вскоре стал профессором гражданского права, занимаясь при этом частной юридической практикой и активно участвуя в общественной жизни Англии. Мейна быстро заметили в высших политических кругах империи, благодаря чему он семь лет занимал пост члена Вице-королевского Совета Индии.

Все эти обстоятельства весьма существенны для понимания характера и направленности научной деятельности Мейна. Его самый известный научный труд «Древнее право»[256 - Main H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. L., 1861.] был написан не только под влиянием чисто познавательного интереса, это была своеобразная реакция на кризисные явления в британской Индии. В середине XIX в. в этой колонии продолжалась судебно-правовая реформа, которая началась еще на рубеже XVIII–XIX вв. По поводу направленности этой реформы различные политические, общественные и деловые круги Великобритании вступили в полосу острых дебатов. Обсуждались, в основном, два варианта: 1) ввести на большинстве территорий субконтинента британскую судебную систему в полном объеме и 2) предоставить индийским общинам различного уровня судебную автономию, основанную на традициях древнего индуистского права, изъяв из ее компетенции ряд направлений, подсудных общеимперским судам. Первый вариант, за который ратовали в парламенте ставленники крупных собственников земли, в большинстве своем выходцы из аристократии, вел к разрушению индийской общины и, следовательно, к неизбежной социальной дестабилизации. Второй вариант отстаивали преимущественно представители среднего класса, акционеры Ист-Индской компании, он был ориентирован на сохранение и развитие сбалансированной социально-экономической ситуации, что снижало коммерческие риски.

Поскольку в этом конфликте по поводу реформы ставились под угрозу экономические интересы его семьи и ближайших друзей, Мейн предпринял активные действия как юрист и публицист для продвижения второго варианта реформы. В этом смысле не которые исследователи считают Мейна предшественником знаменитых творцов политики косвенного управления Кромера и Лугарда[257 - См.: Stocking G.W.Jr. Victorian Anthropology. P. 124.]. В «Древнем праве» он дал научное обоснование своей общественной позиции. Если сторонники введения в Индии «цивилизованного» (британского) права в мировоззренческом плане исходили из постулата, восходящего к эпохе Просвещения (в особенности к идеям Ж.-Ж. Руссо), о том, что изначально порядок в обществе строится на «общественном договоре», заключенном между индивидами, и лишь впоследствии власть узурпируется деспотами, то Мейн в своей монографии утверждал, что первоначальный (древний) порядок строился на семье и кровных узах, которые определяют статус каждого человека и лишь впоследствии статусное право меняется на договорное право. Индийская община по уровню своего развития ближе к древнему статусному праву, оно органично для этой страны, поскольку обеспечивает социальную стабильность[258 - Main H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. 5-th ed. L., 1874.].

Мейн, как приверженец утилитаризма, был согласен с теми представителями этого направления (Джеймс Милль и др.), которые утверждали необходимость и неизбежность повсеместного распространения, в частности на территории Индии, единственно справедливого, по их мнению, принципа «максимально возможного блага для максимального количества людей». В этой связи Дж. Милль писал: «Как я полагаю, Индия нуждается в кодексе (британском. – А. Н.) больше, чем любая другая страна в мире, я также полагаю, что нет такой другой страны, для которой это великое благо было бы столь легко осуществимо»[259 - Mill J. The History of British India. V. 1–3. L., 1817. V. 2. P. 167.]. Соглашаясь с этой установкой, Мейн в то же время полагал, что утилитаристский идеал может быть реализован только в Западной Европе, где для этого сложились экономические, правовые и социально-политические условия. «Но, достигнув однажды этого освобождения благодаря материальному прогрессу, европейское господство над неподвижными обществами (Востока. – А. Н.) становится неизбежным и не существует видимой альтернативы сознательному приспособлению их культурных форм к более утилитаристской модели»[260 - Main H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. Р. 287–289.]. Но этот процесс, по мнению Мейна, не должен быть простой заменой одной системы права (индусского) на другую (британскую), он должен быть постепенным синтезом обеих.

Утверждая это, он апеллирует к авторитету Карла фон Савиньи, который изучал процесс проникновения римского права в средневековые варварские королевства и отметил, что «германские doctores juris вводили инновации, которые соответствовали духу национального права, позволяя “народному духу” (Volksgeist) проявлять себя даже посредством римских заимствований»[261 - Kuper A. The Invention of Primitive Society. P. 23.]. Индийско-германские параллели подкреплялись Мейном ссылками на выводы немецких лингвистов об историческом родстве народов Индии и Европы.

Политико-юридический контекст научного творчества Мейна проливает свет на некоторые особенности его трактовки общетеоретических постулатов эволюционистской антропологии. Его отношение к категориям «прогресс», «эволюция культуры» было окрашено тонами «библейской антропологии» – он допускал регресс культуры и современных «дикарей» считал жертвами его[262 - См.: Main H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. Р. 6.]. Древний правопорядок он категорически не желал связывать с так называемым «естественным правом» и «естественным состоянием» Ж.-Ж. Руссо, называя его «неисторическим, непроверяемым состоянием расы», которое сбивает с толку тех, кто занимается историей права, заставляя их создавать образ, не имеющий ничего общего с действительностью[263 - Ibid. P. 110–114.]. Применяя сравнительный метод и метод пережитков, он никогда не претендовал на открытие универсальных «происхождений» человеческих институтов (что было характерно для Тайлора и антропологов его круга), ограничивая себя конкретными историческими рамками развития народов индоевропейской семьи языков и предпочитая опираться на данные исторических источников (включая Библию), а не предположительную логику связи между обычаями «дикарей». В отличие от своих коллег по изучению «доистории», равнодушно отнесся к археологическим открытиям, значительно углубившим человеческую историю, оперируя в традиционных библейских рамках шести тысячелетий. И, наконец, поставил себя в оппозицию всему «цеху» Тайлора, который утвердился на догмате господства матрилинейности древнейшей стадии общественной эволюции, сформулировав свою концепцию первичности патриархальной семьи.

Джон Лёббок (1834–1913) занимает своеобразное место в ранней истории социальной антропологии. Он сыграл в ней значительную роль, хотя его сочинения не отличались теоретической глубиной. Он вошел в науку как страстный защитник и пропагандист учения Ч. Дарвина, правда, не проявил сколько-нибудь адекватного понимания духа его учения. Он родился в семье известного банкира и казначея Королевского общества. Его поместье в графстве Кент соседствовало с домом семьи Дарвина, с которым он познакомился еще в детстве и стал надолго его ближайшим другом. Лёббок был, пожалуй, первым из антропологов, познакомившимся с основными положениями главной книги Дарвина еще до ее выхода в свет. В дальнейшем Дарвин и его соратник Т. Хаксли стимулировали интерес молодого Лёббока к научным изысканиям – под их влиянием он самостоятельно вел раскопки и в 21 год совершил научное открытие, обнаружив и описав первые в Англии окаменелости мускусного быка. В 23 года он был избран членом Королевского общества (одна из самых высоких степеней отличия ученых в тогдашней Англии), затем стал соредактором (вместе с Хаксли) весьма авторитетного научного журнала «Обозрение естественной истории» (Natural History Review). Отличаясь честолюбием (он в юности как-то заявил Дарвину, что обязательно будет президентом Королевского общества, канцлером Казначейства и лордом-мэром Лондона)[264 - См.: Stocking G.W.Jr. Victorian Anthropology. P. 151.] и кипучей энергией, Лёббок достиг высокого положения в обществе – стал вице-канцлером Лондонского университета, первым президентом Института банкиров и вторым председателем муниципального совета Лондона; в 1899 г. ему был пожалован титул пэра, лорда Эвбери, по названию местности, где он открыл и сохранил для потомства мегалитические памятники.

Для истории социальной антропологии существенны две работы Лёббока – «Доисторические времена» (1865) и «Происхождение цивилизации и первобытное состояние человека» (1867–1869)[265 - Lubbock J. Prehistoric Times, as Illustrated by Ancient Remains, and the Manners and Customs of Modern Savages. L., 1865; Idem. The Origin of Civilization and the Primitive Conditions of Man. Part I. L., 1867; Part II. L., 1869.]. Если первая из этих книг была посвящена, главным образом, описанию «доисторических» (археологических) древностей, то во второй Лёббок изложил основные общетеоретические постулаты зарождающейся социальной антропологии. Они формулировались в духе дарвинизма, если воспринимать его не как биологическую теорию, а как идеологию развития всего сущего, и практически совпадали с теоретическими положениями Тайлора (его программный труд вышел в свет в этом же году), с которым Лёббок дружил. Надо сказать, что труды Лёббока еще при их публикации многими считались легковесными, а на скло не его лет – безнадежно устаревшими. Тем не менее роль Лёббока в утверждении эволюционистской программы ранней социальной антропологии была значительна – он, благодаря своему энтузиазму и высокому положению в обществе и официальных академических учреждениях, сделал, пожалуй, не меньше, чем Тайлор, для того, чтобы идея социокультурной эволюции завоевала заметное место в общественном сознании, заполненном религиозными и расистскими стереотипами, а также утвердилась в довольно консервативной академической среде.

При всем своем эволюционистском энтузиазме Лёббок, с его любительской увлеченностью предметом (систематического университетского образования он так и не получил), допускал в своих сочинениях высказывания, свидетельствующие о его принадлежности не столько к гуманистической традиции, восходящей к эпохе Просвещения, сколько к рутинной среде среднего класса. Так, образ «дикаря» в его восприятии отличается довольно мрачными чертами – «он раб своих собственных желаний и чувств; недостаточно защищенный от воздействия погоды, он страдает от холода ночью и от палящего солнца днем; ему, не знакомому с земледелием, живущему по воле случая и неуверенному в успехе, голод всегда смотрит в глаза и часто побуждает его к ужасному выбору между людоедством и смертью»[266 - Lubbock J. Prehistoric Times, as Illustrated by Ancient Remains, and the Manners and Customs of Modern Savages. P. 583.]. Черпая факты из случайных литературных источников, Лёббок часто невольно перенимает их риторику и обывательское отношение к первобытным народам, лейтмотивом которого может служить характерная фраза – «нравы звериные, религии никакой».

При всем этом Лёббок последователен в общих положениях эволюционизма. Человеческий род представляет собой психическое единство: «В сущности, дикари, точно так же, как и мы, мотивируют каждое свое действие…»[267 - Лэбок Дж. Начало цивилизации и первобытное состояние человека. Нравственное и общественное положение диких народов. СПб., 1871. С. 20.]. Сходные общественные институты и обычаи возникают у разных народов закономерным образом независимо друг от друга. В этом он более последователен, чем Тайлор, допускавший порой диффузионистскую трактовку культурных сходств, в частности, полагая, что обычай кувады (ритуальная имитация рождения ребенка отцом) распространился из одного центра. Лёббок пишет: «Я не могу согласиться с г. Тайлором… что народы, придерживающиеся этого обычая, принадлежат к одному и тому же видоизменению человеческого рода. Я, напротив, думаю, что это возникло независимо в совершенно различных частях света»[268 - Лэбок Дж. Начало цивилизации и первобытное состояние человека. Нравственное и общественное положение диких народов. СПб., 1871. С. 18.]. Подобно Тайлору, Лёббок воспринимает явления культуры современных первобытных народов как прямые аналоги древнейшей истории, своеобразные «окаменелости» культуры – грубые орудия тасманийцев и американских индейцев «для исследователя древности являются тем же, что опоссум и ленивец для геолога»[269 - Lubbock J. Prehistoric Times, as Illustrated by Ancient Remains, and the Manners and Customs of Modern Savages. P. 416.]. Сравнительный анализ для Лёббока – основное средство выявления универсальных эволюционных стадий развития человечества и в то же время – средство преодоления ограниченности наличного этнографического материала о «дикарях» – «сведения наши о характере и нравственности дикарей в высшей степени разнообразны. Тем не менее сравнивая отчеты различных путешественников, мы до некоторой степени можем избегнуть недоразумений и заблуждений; и в этом смысле большим подспорьем служит замечательное сходство различных народностей. В самом деле, поразительно, что различные народы на одинаковых ступенях развития часто представляют больше черт сходства между собой, чем одна и та же раса в различных фазисах своей истории»[270 - Лэбок Дж. Начало цивилизации и первобытное состояние человека. Нравственное и общественное положение диких народов. С. 14.].

Джон Фергюсон Мак-Леннан (1827–1881) родился в очень бедной шотландской семье, но благодаря блестящим способностям смог поступить в Тринити-колледж Кембриджского университета. Впрочем, закончить его он по болезни не смог. Довольно долго он перебивался случайными заработками, пока, наконец, в 1857 г. не получил юридическую практику в Эдинбурге.

Мировоззрение Мак-Леннана формировалось под сильным влиянием философии утилитаризма, в следовании принципам которого он был более последовательным, чем Тайлор и Лёббок, а также исторической школы права К. Савиньи, философии Уэвелла и той версии позитивизма, которую развивал Дж. С. Милль. Мак-Леннан воспринял ряд идей Г. Мейна, лекции которого он слушал в лондонском «Иннс Корт». Первой научной работой Мак-Леннана стала обстоятельная статья «Право» в 9-м издании Энциклопедии Британника[271 - McLennan J.F. Law // Encyclopaedia Britannica. 9th еd. V. 13. 1857. P. 253–279.], в которой он выдвинул тезис, навеянный «Логикой моральной науки» Дж. С. Милля, – подлинной основой законодательной деятельности может быть только «наука о человеческой природе и обществе». В 1863 г. Мак-Леннан, рецензируя ряд этнографических публикаций о народах Индии, сформулировал вопрос, который определил направление его теоретических поисков в изучении человеческой цивилизации: «Каким образом на географическом пространстве, где не сосуществует более двух рас в физическом смысле этого слова, возможно такое разнообразие языков и обычаев?»[272 - См.: Stocking G.W.Jr. Victorian Anthropology. P. 166.].

К 1865 г., когда вышел в свет основной труд Мак-Леннана «Первобытный брак»[273 - McLennan J.F. Primitive Marriage. L., 1865.], ответ на этот вопрос был частично сформулирован, для чего понадобилось разработать ряд теоретических принципов, которые во многом соответствовали формирующейся эволюционистской парадигме. Трактовка Мак-Леннаном категории «пережиток» имела некоторые особенности по сравнению с тайлоровской. Он полагал, что встречающиеся в настоящее время ритуалы (в частности, брачные) – это чисто символические формы поведения, которые в прошлом были выражением реальных форм отношений между людьми, и поэтому, анализируя обряды, мы можем заглянуть в реальную практику жизни прошлого[274 - Ibid. P. 20.]. Сравнительный метод Мак-Леннана, примененный им в «Первобытном браке», основан на общетеоретическом допущении, что широкое бытование сходных форм человеческого поведения – это действие сходных причин в сходных обстоятельствах, т. е. проявление неких единых для всего человечества закономерностей. С одной стороны, закономерности эти проявляются не в любом и каждом конкретном обществе, они «привязаны» к определенным стадиям эволюционного развития вне зависимости от исторического времени и географического места. С другой стороны, закономерность присутствует и в логике однолинейной последовательности следующих одна за другой стадий[275 - Ibid. P. 61–62.]. Эта установка была выдвинута Мак-Леннаном не из его пренебрежения историей, а по отчетливо осознаваемой им причине – многотысячелетняя история «примитивных» обществ не дает и в принципе не может дать исследователю никаких исторических документов, на основании которых можно было бы реконструировать историю общественных институтов. Кроме того, ориентация на позитивистский естественно-научный идеал познания как будто освобождала социальных антропологов от историзма, направляя их усилия в русло поисков неких инвариантов изучаемой реальности – общественных институтов, как аналогов биологических видов.

Теоретические воззрения Мак-Леннана в целом соответствуют эволюционистской парадигме, более того, по мнению Дж. Бар роу, ему удалось предложить «одну из наиболее ясных, наиболее четко разработанных и бескомпромиссных ее версий»[276 - Burrow J.W. Evolution and Society. P. 233.]. Оценка Дж. Стокинга еще более лестная: «Обладающий блеском и даром интеллектуального энтузиазма в большей степени, чем Тайлор или Лёббок, Мак-Леннан первым применил систематически новый подход в изучении развития (общества. – А. Н.)»[277 - Stocking G.W.Jr. Victorian Anthropology. P. 168.].

Можно сказать, что эволюционистская парадигма стараниями виднейших представителей этого направления приобрела черты стройной и обещающей значительные научные достижения исследовательской программы. Во второй половине XIX в. она практически не имела конкурентов, ее принципы разделяли абсолютное большинство ученых, ориентированных на изучение развития человеческого общества. Все они, однако, были убеждены в том, что познавательные возможности этой программы могут быть доказаны лишь в ходе изучения конкретных общественных институтов.

2.2. Институты первобытного общества в трудах классиков британской социальной антропологии

Установка на индуктивный, экспериментальный, эмпирический характер научного познания со времен Ф. Бэкона стала широко признанной в британской науке, во всяком случае первые антропологи в большинстве своем ее разделяли. То, что в современном науковедении именуется уровнем конкретных или частных научных исследований, обладающих своей спецификой по сравнению с общетеоретическим (философским) и эмпирическим уровнями, в науке XIX в. еще не было в достаточной степени дифференцировано. Все эти аспекты познавательной деятельности, как правило, выступали вместе в одних и тех же трудах. Тем не менее эти уровни в деятельности классиков британской социальной антропологии вполне поддаются ретроспективному вычленению. Это существенно, так как в научном творчестве антропологов викторианской эпохи были заложены основы проблемных сфер конкретного анализа, получивших дальнейшее развитие в британской и мировой антропологической науке. Они существуют по сей день, нередко уже в статусе особых направлений исследований или даже субдисциплин. В первых, классических трудах основоположников социальной антропологии особое внимание уделялось двум основным аспектам бытия первобытного общества: 1) семейно-родственным и брачным институтам, которые рассматривались в различных контекстах (правовом, полити ческом, биологическом и пр. и 2) религиозным верованиям, к которым нередко причисляли представления о сверхъестественном и священном, обрядовую практику, магию, мифы и пр. Помимо этих сфер викторианских антропологов интересовали и прочие (материальная культура, хозяйственная деятельность, язык, психология, межплеменные отношения и др.) стороны жизни первобытного общества, и это естественно, так как они изначально претендовали на охват общества как такового, а первобытность воспринималась лишь как средоточие истоков всех общественных институтов современности. Так получилось, что отмеченные выше два аспекта оказались в центре внимания антропологов на много десятилетий, и поэтому в настоящей работе им стоит уделить специальное внимание.

2.2.1. Изучение брака, семьи и родства в эволюционистской социальной антропологии

Ученым, который в полном смысле слова заложил основы антропологического изучения родства, брака и семьи в Великобритании, был Мак-Леннан, хотя труд Мейна «Древнее право», посвященный в значительной степени этим предметам, вышел на четыре года раньше. Первенствующая роль Мак-Леннана в этом деле объясняется тем, что Мейн, при всей важности его вклада, изначально оказался в изоляции, так как его мнения не были приняты корпорацией первых антропологов, а идеи Мак-Леннана о браке и родстве почти сразу вошли в корпус разделяемых ими постулатов и в дальнейшем продолжали жить в науке. Практически все они были сформулированы в его книге «Первобытный брак». Исходным пунктом его концепции стала серия фактов из жизни разных первобытных обществ, свидетельствующих о специфической форме заключения брака, при которой невесту силой захватывал жених и его сторонники. Факты эти были двоякого рода: в одних случаях девушку действительно похищали, а в других – делали это ритуально-символически во время одного из брачных обрядов. Для Мак-Леннана оба варианта – свидетельства существования изначальной стадии в универсальной эволюции брака, только в первом случае – это реальное ее бытие, а во втором – пережиток, сохранившийся в символической форме[278 - McLennan J.F. Primitive Marriage. P. 23.]. В своем исследовании Мак-Леннан связывает обычай умыкания невест с наличием автономных социальных групп, объединенных кровным родством (он их называет кланами или племенами), внутри которых браки запрещены. Этот «закон, запрещающий брак между людьми одной крови или одного рода как кровосмесительный», Мак-Леннан назвал экзогамией, впервые введя в научный оборот новый термин, который стал обозначением одной из наиболее обсуждаемых проблем в истории антропологии. Как бы для симметрии, он сформулировал и прямо противоположный первому закон, запрещающий все браки, кроме браков между людьми одной и той же крови или рода. Конструируя исходную стадию развития брака, Мак-Леннан добавляет к перечисленным ее признакам следующие: 1) состояние перманентной войны между племенами – умыкание женщин и взаимная вражда обусловливают друг друга; 2) обычай умерщвления рожденных в группе девочек из-за суровых условий существования, требующих ограничения численности людей; 3) обычай полиандрии (многомужества); 4) счет родства только через женщин (матрилинейность), так как родство с родившей человека женщиной ему представлялось самоочевидным, а отцовство трудноопределимым и, наконец, вся эта гипотетическая модель изначальной брачной жизни выводилась Мак-Леннаном из 5) еще более раннего состояния беспорядочных половых отношений – промискуитета.

Семья в широком значении этого слова, т. е. стабильное объединение родителей и их детей в различных комбинациях, по Мак-Леннану, – довольно позднее в стадиальном смысле явление. Порядок общественного развития, по его мнению, таков: сначала возникает племя, затем род или клан и только в последнюю очередь – семья[279 - Ibid. P. 154.].

Построение Мак-Леннана представляет собой чисто логическую конструкцию, лишь иногда иллюстрируемую обрывочными фактами из отчетов путешественников и миссионеров. Впрочем, сам он, судя по всему, был убежден в реальности нарисованной им картины и, обладая хорошим пером, сумел убедительно ее представить в книге. Этим обстоятельством и еще тем, что его концепция развития брака подтверждала (во всяком случае, не противоречила им) общетеоретические установки эволюционного учения в молодой антропологии, можно объяснить тот факт, что она была благоприятно встречена Тайлором, Лёббоком и многими их последователями, став органической частью эволюционного учения о культуре. Кстати, уже упоминаемый доклад Тайлора «О методе изучения развития институтов. Применительно к законам брака и происхождения» был в какой-то степени попыткой обоснования некоторых положений концепции Мак-Леннана.

Сомнения в эмпирической обоснованности теории развития брака и семьи Мак-Леннана возникли уже вскоре после выхода в свет его книги. Американский этнолог Льюис Генри Морган подверг критике ряд положений этой теории, в частности, опираясь на свою гораздо более основательную эмпирическую базу и гораздо более обоснованную схему эволюции семьи и брака, он указал на неверность трактовки племени как экзогамной социальной единицы и рода как группы, допускающей эндогамию. Он писал в специальном приложении к своему труду «Древнее общество»: «“Экзогамия” и “эндогамия” – термины, изобретенные самим Мак-Леннаном, – обозначают обязанность вступать в брак в первом случае “вне”, во втором – “в пределах” определенной группы лиц. Мак-Леннан применяет эти термины к организованным группам, упоминания о которых он находит у цитируемых им авторов, так неопределенно и неточно, что как его термины, так и его выводы имеют небольшое значение. Основной недостаток “первобытного брака” состоит в том, что род и племя, или группы, которые они собой представляют, не различаются друг от друга в качестве различных звеньев органического ряда, чтобы можно было знать, какой именно группе приписывается “экзогамия” и “эндогамия”»[280 - Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934. С. 306.]. Но Морган был американцем, провинциалом, чей голос мало что значил для довольно узкого круга британских антропологов, хотя во время его визита в Англию в 1871 г. он и был вежливо принят Тайлором.

Другое дело Г. Мейн, теория патриархальной семьи которого уже пользовалась широкой известностью в Великобритании даже за пределами академической среды. Между ним и Мак-Леннаном началась настоящая интеллектуальная война. Критике теории Мейна Мак-Леннан посвятил даже целую книгу «Патриархальная теория»[281 - McLennan J.F. Patriarchal Theory. L., 1885.]. Патриархальная теория Мейна, изложенная в его книге «Древнее право», должна восприниматься в контексте основной задачи этого труда – изучения истоков права и его исторического развития, что нередко игнорировалось его критиками из стана антропологов круга Тайлора. Основной его тезис, касающийся истоков права, направлен против доминирующей в то время концепции Бентама, он заключался в следующем: «… поразительно, но чем глубже мы проникаем в первобытную историю мысли, тем дальше мы оказываемся от концепции права, которая напоминала бы совокупность элементов, сформулированных Бентамом. Очевидно, что на заре человечества никакого законодательства и тем более определенного автора права нельзя увидеть или даже вообразить». В эти времена «каждый человек, живущий большую часть своей жизни в условиях патриархального деспотизма, практически контролировался во всех своих действиях не режимом права, но режимом каприза»[282 - Maine H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. Р. 7–8.]. «Патриархальный деспотизм», или «patria potestas», в первобытности концентрировался в больших семьях (в современной терминологии – «неразделенных»), которые, собственно, и были исходной и основной социальной ячейкой, неким зародышем общества как такового. «Люди первоначально концентрировались в определенных изолированных группах, объединенных подчинением родителю. Право – это слово родителя… общество в первобытные времена было не тем, чем оно является сейчас – собранием индивидов. Фактически, в глазах людей, которые его составляли, оно было агрегатом семей. Контраст может быть наиболее отчетливо выражен утверждением, что единицей древнего общества является Семья, а современного общества – Индивид»[283 - Ibid. P. 121.].

Это положение Мейн развивает в плане характеристики первобытных социальных отношений: в древности «родство по крови – единственно возможное основание общности в политическом действии»[284 - Ibid. P. 124.]. Надо сказать, что такая трактовка первобытного общественного состояния не была открытием Мейна. Он признает ее связь с библейскими сюжетами, с идеями Аристотеля и с более близкими ему по времени авторами, в частности с Дж. Миллем, который в своей «Истории британской Индии» развивал идею социальной эволюции от семейных групп через власть обожествляемых правителей к монархии. По рассматриваемому поводу он писал: «На ранних стадиях развития общества было обычным установлением для различных членов семьи проживать вместе и владеть собственностью сообща. Отец был скорее главой некой совокупности партнеров, чем единоличным собственником»[285 - Mill J. The History of British India. V. 1. P. 146.].

Весьма важной для развития теории Мейна была его трактовка категории «родство», в которой собственно кровные (биологические) узы были не главным. «Основанием агнатности служит не брак отца с матерью, а власть отца. Агнатная связь подразумевает людей, которые подчиняются или некогда подчинялись все той же самой отцовской власти… Где начинается патриархальная власть, там начинается и родство: отсюда также следует, что усыновленные чужаки включаются в родню. Где патриархальная власть кончается, кончается, соответственно, и родство – так, сын, от кото рого отрекся отец, теряет все права в агнатной системе»[286 - Maine H.S. Ancient Law, its Connection with the Early History of Society and its Relation to Modern Ideas. Р. 154.]. В древних системах родства, по Мейну, женская линия родства полностью игнорировалась.

Место семейной организации в обществе в ходе истории, по Мейну, менялось: «Движение развивающихся обществ было схожим в одном отношении. На всем своем протяжении это движение отличалось постепенным ослаблением семейной зависимости и возрастанием индивидуальных обязательств. Индивид постепенно заменяет семью как основную единицу, на которой сосредоточено внимание гражданских законов»[287 - Ibid. P. 172.]. Этот исторический процесс был движением «от статуса к контракту», т. е. от совокупности прав и обязательств, вытекающих из родственных уз, к правам и обязательствам, принимаемым на себя индивидом или/и налагаемым на него обществом[288 - См.: Ibid. P. 173–174.], и движением от групп, объединенных родством, к группам территориальным, образующим политические системы[289 - См.: Ibid. P. 131–137.].

Оценивая концепцию развития семьи Мейна с точки зрения современного состояния науки (в той мере, в какой это уместно в историко-научном исследовании), можно легко обнаружить ее слабости, вытекающие из тогдашнего состояния знаний. Эванс-Причард, которого можно условно назвать продолжателем линии изучения родства и семьи, намеченной Мейном, отметил, что Мейн проигнорировал уже широко известные в его время факты о матрилинейности многих первобытных обществ, преувеличил историческую победу «контракта над статусом» и др. В то же время он признал значительным достижением Мейна то, что в условиях господства в антропологии умозрительных предположений он стремился опираться на верифицируемые исторические факты[290 - См.: Эванс-Причард Э. История антропологической мысли. С. 112–113.]. К этому можно добавить, что Мейн впервые поставил проблему взаимосвязи двух важных аспектов первобытной социальной структуры – проблему «крови и почвы», т. е. соотношения родственного и территориального принципов интеграции, а также проблему несводимости отношений родства к биологической составляющей. Эти проблемы получили весьма успешное развитие спустя 80 лет после публикации «Древнего права» именно в трудах Эванс-Причарда[291 - См.: Evans-Pritchard E.E. The Nuer. A Description of the Modes of the Livelihood and Political Institutions of a Nilotic People. Oxford, 1940.].